Френдзона для бэдбоя (СИ) - Лари Яна. Страница 3

— Ты такая красивая… Вкусная…

Лесть, может, и дежурная, но как он это произносит! Мамочка…

Макс бойко воюет с заклёпками на моих джинсах, а у меня от одного вида его спортивно сложенного тела дух перехватывает. Ну прямо парень с обложки! Живой идеал.

— Ты тоже вроде ничего, — заигрываю, чего отродясь ни с кем себе не позволяла. А с Максом можно. С ним себя особенной чувствую: единственной, самой желанной.

Реакция следует моментально. Кусачими поцелуями по шее проходится. Щипками по рёбрам. Током по венам. По ногам бьёт сквозняк, бёдра стягивает мурашками. Чувства такие яркие, слепящие, первые.

В хаотичных мыслях мелькает осознание, что джинсы вместе с нижним бельём уже держатся только на щиколотках, считай на честном слове, а сама я сижу перед ним на кухонном столе.

Ну, Мартышев!

Заправский ушлый фокусник…

Вот как я могла так низко пасть, но при этом взлететь выше неба?

Видеть его и знать не желаю, а наглаживать напряжённую спину перестать не могу. Даже не пытаюсь объяснить себе, почему вдруг не испытываю ни малейшего сомнения в правильности того, что мы с таким самозабвением вытворяем. Да и как объяснить гормональное помутнение?

Что задумано природой, то не противоестественно, так ведь?

— Ну как, всё такая же дерзкая, а? — ехидно тянет Мартышев, являя моему ошалевшему взору то, на что приличным девушкам до свадьбы смотреть в идеале не следует.

— Мне сейчас следует сомлеть, что ли? — интересуюсь бойко, на деле не ощущая и тысячной доли той смелости. Я готова нести ответственность за свой поступок, а вот сопротивляться сбивающему с ног влечению выше моих сил.

— Какая же ты… — хрипит Макс, усмехнувшись, а потом вдруг резко замолкает.

Я пару секунд жду продолжения явно недосказанной шпильки, а затем с любопытством поднимаю глаза, чтобы проверить — не захлебнулся ли он спесью.

И сама громко сглатываю, таким взглядом диким он меня рассматривает.

— Какого чёрта ты задула свечу?! — свирепо выдыхает Мартышев.

Нас обступает непроглядная темнота, поэтому выражения моего лица он видеть не может. Зато превосходно слышит вредный смешок и от этого бесится в два раза больше.

— Ну хочешь, давай поищем спички? — язвлю, прижимая ладони к широкой груди и с трепетом отмечаю, как загнанно колотится его сердце.

— Язвишь, зараза… Таких как ты раньше сжигали на костре, — сипло выстанывает Макс, продолжая рассматривать меня уже на ощупь. — Скажешь ещё хоть слово, и я откушу тебе язык, обещаю, — добавляет он, едва я набираю в лёгкие побольше воздуха.

— Такие как я в огне не горят, — мятежно нарываюсь.

Наслаждение от перепалки ничуть не уступает удовольствию от хаотичных соприкосновений кожи с кожей. Так происходящее кажется ещё острее. Я даже выхватываю из россыпи мыслей относительно остроумный ответ на его реплику с вероятным продолжением «в воде не тонет», но у Макса, кажется, напрочь отшибает желание говорить. Только дышит сбито мне на ухо, обнимая всё крепче… прижимаясь всё ближе…

Резкая боль отрезвляет, но я умею терпеть.

Ни о чём не жалею.

Именно с ним меня связывает больше общего, чем с кем-либо другим. Макс раздражал меня сколько его знаю. Тем, что не замечал, не провожал глазами, даже не задирал. А теперь так близко… Так сладко опаляют его губы. Как я мечтать прежде не смела.

Наши тела, притягиваясь, высекают столько искр, что нам не нужен свет, чтобы видеть друг друга. Я ныряю в его эмоции глубже чем в зеркало, и те дробят меня в пыль, делят на атомы.

Постепенно за болью приходит ненасытность. Запыхавшиеся, взмокшие, мы даже в такой момент не перестаём соперничать. Старый стол скрипит на нас благим матом, угрожая то рухнуть, то вовсе задымиться. Но всё, чем заняты мои мысли, пока руки безостановочно шарят по мускулистому телу — только то, как крышесносно напрягаются его мышцы, при каждом поступательно-возвратном движении.

Я слишком глубоко увлечена новизной ощущений и слишком поверхностно вникаю в происходящее. Поэтому, растворившись до донышка в эмоциях, момент его блаженства осознаю постфактум. А возмутительный факт, что мерзавец даже не позаботился о защите царапает по нервам и того позже. Аккурат в момент, когда калитка скрипит несмазанными петлями и откуда-то со двора доносится тяжёлая поступь отца.

— Ты кого-то ждёшь? — понизив голос до шёпота, спрашивает Макс.

Таращась в темноту, мотаю головой, то ли пытаясь отрицать шум с улицы, то ли разгоняя затмение в мозгах. Близость его разгорячённого тела чертовски притупляет мыслительный процесс.

— Марьям?

Поняв, что пантомимой здесь не обойтись, торопливо отшатываюсь в сторону.

— Отец вернулся. Натягивай штаны и шуруй в окно!

Макс негромко чертыхается, шарит руками по полу.

— В окно не успею.

— Что ты копошишься? Быстрее! — паникую, застёгивая молнию на джинсах.

— Ну так помогла бы, — огрызается он раздражённо. — Трусы не нахожу…

Договаривает он под грохот алюминиевого таза. Всё-таки перевернул, зараза!

А там, между прочим, бельё, собранное с верёвок перед дождём. Лежало… Теперь проще найти иголку в стоге сена, чем отыскать в кромешной темноте конкретно его тряпки среди таких же тряпок.

— Держи! — Вытягиваю вперёд руку со схваченной наугад вещью, предположительно кофтой Макса.

— Ну етить… Ахметова! Ты мне глаз подбила.

— Да тихо ты! Заживёт, не выбила же. А отец у меня вспыльчивый, попадёшься — запросто пропишет пи… пилить, в общем, тебе по акции «получи путёвку к костоправу в подарок», угу. На сломанных ногах через все канавы города.

В тишине процесс одевания идёт быстрее, но вот беда! Папа, судя по приближающемуся топоту, тоже не прогуливается.

— Всё, лезь в окно! — пихаю Макса в бок и шикаю в ответ на попытку возмутиться. Не до расшаркиваний сейчас. Вот совсем не до них.

— Не могу. Ногами в штанинах запутался.

Яркая вспышка молнии в деталях освещает бардак, так страстно устроенный нами на кухне. Макс как истинный гвоздь программы, возвышается в центре композиции одной ногой в тазу, второй в вывернутой наизнанку штанине. Моя кофта с ромашками гармонично обтягивает рельеф его мышц. К счастью, умеренный. К несчастью, при первой попытке вытянуть руки швы начинают с треском расходиться…

Мужская психика как наименее гибкая сдаётся первой. Мартышев начинает трястись от беззвучного хохота.

Ткань трещит. Шаги всё ближе…

Ах да, трусов на нём всё так же нет и в помине.

— Хана твоей вещи, Ахметова.

— Дарю, — отмахиваюсь, продолжая поиски.

Слышно как он с силой растирает руками лицо.

Неужто проснуться не теряет надежды? Ну-ну…

— В общем, деваться некуда, — выдаёт Макс, взволнованно приосаниваясь. — Буду бате твоему сдаваться.

— Да тихо ты! — шикаю, приподнимая низ длинной скатерти и запихиваю ему в руки мятую кофту. — Военнопленный, чтоб тебя… Живо под стол. И чтоб сидел там тише воды. А не то в стену выйдем. Оба.

— Марьям! Хоть посветила бы. Где тебя носит? — басит раздражённо отец.

— Спички ищу! — отзываюсь, судорожно собирая вещи в таз.

Неизвестно, то ли перспектива попасться его так ускоряет, то ли альтернатива пробить башкой стену, но Макс без лишних пререканий ныряет под стол.

— Ну, что ты там возишься?

Голос отца раздаётся так близко, что я, отшатнувшись, наступаю на что-то твёрдое.

Ой, мама… Мамочка, это же, кажется, чтоб его, палец!..

Слепо таращусь перед собой, прислушиваясь к смачному хрусту, дёргаюсь от резкого грохота из-под стола и только затем звонко выпаливаю:

— Ищу!

— Да что с тобой, Марьям? В шкафу на верхней полке целый блок спичек. Сама же и складывала.

Горло печёт. Никак не могу отдышаться после всплеска эмоций.

— Так это… Шкаф ищу! — пищу с перепугу. Более адекватных отмазок на ум не приходит.

Абсурдность ответа просто зашкаливает. Хоть прямо сейчас садись писать мемуары под рабочим названием «как облажаться за полсекунды».