Призыв ведьмы (СИ) - Торен Эйлин. Страница 11

И если в башне, находясь в белой комнате, можно было снова выпить и трава не расти. То вне башни стало не так всё просто. Когда, наконец, вот он свежий воздух, когда вернулось понимание дня и ночи, когда вокруг стало что-то происходить, когда появились люди, хоть какие. И несмотря на то, что Хэла людей не очень любила, но она всегда жила по правилу “относись к другим так, как хочешь, чтобы относились к тебе” и потому, хоть и оказалась внезапно “чёрной ведьмой”, призванной для причинения вреда — творить всякого рода беды совершенно незнакомым ей людям и в голову не приходило.

И ещё важным для Хэлы было то, что немного побыв здесь, она поняла, что в целом никто никого не пытает, не унижает, не насилует, не убивает безнаказанно, а значит местный феран действительно человек не плохой.

Да, когда она увидела его впервые, то подумала, что всё, конец. Вид у него был жёсткий, непримиримый, воинственный. И дело было не в жутком шраме, что шёл через всё лицо и уходил ниже, перепахивая грудь. И внезапное умение видеть то, что увидеть нельзя, которое появилось у неё со способностью творить молнию руками и делать из воды алкоголь, не прибавляло приятности.

Ей только показалось странным, что этот шрам феран не убрал, потому как Хэла точно знала, что, такой как он, мог позволить себе полный комплекс услуг лечения от магов "под ключ", так сказать. То есть маги могли бы сделать, что шрамов вообще никаких не осталось. Значит не убрал намеренно? Впрочем, мужчина, представший перед ней, был неотделим от войны. Что такому шрам? Два, три? А Хэла видела, что их там под одеждой тьма, а сам феран словно не умел снимать доспехи, не умел убирать меч в ножны.

Весь его вид говорил, что он на войне всегда, и для неё это означало, что придётся валить для него народ направо и налево без перерывов на отдых, сон или приём пищи. И вот этого она боялась, потому что чего-чего, а убивала Хэла беспощадно только комаров и тараканов. А тут люди. Какая война в этом мире, Хэла знать не знала, и узнавать не хотелось. Впрочем, война везде война — не оставляла шансов никому.

Это понимание, эти мысли отталкивали её от ферана Изарии на километры и даже дальше. Но что было делать? Упираться? Сражаться с ним?

Вот это она очень быстро решила завернуть. И хотя позволяла себе то, что, судя по всему, не позволялось никому — взгляды, высказывания, поступки. И всегда можно было повести плечом, типа “ну, а что вы хотите от чёрной ведьмы?” Но, как ни странно, феран был терпелив, только внутри него порой колыхался гнев на неё. Когда говорила слишком смело, смотрела открыто или, как тогда, когда она спела песню Арии “Обман”.

Гнев этот был такой осязаемый, словно чёрная непроницаемая стена, тёмная материя, которая в прямом смысле сдвигала Хэлу с места. Иногда ей казалось, что ему хочется, если не придушить её, то выпороть. Но он усмирял себя, тьма рассеивалась, однако и того было довольно, чтобы понять — когда-то у него лопнет терпение и проверять, что будет после этого, ей совсем не хотелось.

Точнее по-началу, когда кошки отчаянно скребли на душе, она порой прям специально испытывала ферана на прочность, ей хотелось, чтобы не сдюжил, хотелось. Но потом как-то отпустило. Потому что он держался, а узнавая его больше, она видела хорошего человека, заботливого и внимательного к своим людям, не равнодушного и справедливого.

Хотя иногда всё же дёргала нечаянно сроднившимися с ней песнями. Но тут считала, что имеет право.

Хотя не очень понимала, как это работало, но песни из её прошлой жизни сроднились с ней. Хэле не составляло труда спеть любую, если она знала её, слышала хоть раз. Слова и мотив всплывали в голове и озадачивали, словно всегда были в её голове. Прямо “окей, Хэла…”

Но, когда только её забрали из башни, все шугались её, обходили стороной, и она просто сидела в одиночестве, слушала музыку в телефоне, подпевала себе под нос. Не заметила, как её облепили серые девочки.

Сначала они просто проходили мимо, останавливались послушать, потом словно приходили в себя и убегали. Но постепенно стали садиться рядом, кто-то пытался подпевать. Но забавнее всех была Найта.

Она сидела скромненько, поодаль и боялась подойти ближе, не из-за страха перед ведьмой, а чтобы не побеспокоить, чтобы не показаться назойливой. Эта девочка заставляла сердце Хэлы разрываться от боли, тянула мысли домой, слёзы душили, внутри появлялась пропасть черноты. И тогда женщина улыбалась и пела через силу, чувствовала отдачу и становилось легче.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Однако в ночи, когда наваливалась бессонница, Хэле приходилось сражаться с той тьмой, что была внутри.

Она нашла укромное место на одной из башен Зарны, замка, куда её поначалу доставили. Сидела в темноте, кутаясь в покрывало, смотрела на засыпающий город, что был за стенами замка, пила и пела. Грустные, унылые песни, русские народные, казачьи, да и песни из репертуара русского рока, полные депрессии и бесконечной тоски.

Они помогали помнить о доме, помнить о том, кто она такая, помогали справляться с паникой и слезами. А ещё со злостью.

Вообще Хэла была нелюдима, но не зла. Обычно взрывалась только, когда дети выводили из себя, больше от обречённой беспомощности и усталости, чем от злости, да и тогда жалела очень сильно, потому чаще всего держала всё в себе.

А здесь злиться было опасно. Тут нельзя было просто так выпустить наружу гнев и не получить очень конкретные последствия. Хэла быстро поняла, что сказанные ею слова имеют очень осязаемое воплощение — пожелала сгоряча магу в башне облезть и тот облез. Волосы, кожа… И хотя с одной стороны хорошо стало, ух, потому что внутри были желчная обида, что оказалась здесь, что выдернули из привычного мира, что вокруг происходит что-то невозможное, что мерзкий сон никак не проходит, а ощущение, что Хэла попала в чистилище не отпускает. Но видела, как страдает человек, у которого клоками волосы выпадают, кожа слезает, словно он ящерица в линьке, и становилось стыдно. А главное, казалось, что у несчастного теперь так будет всегда.

Хэла честно попыталась исправить дело, но получилось не очень, поэтому с того момента старалась говорить осмысленно и чётко. А это было сложно, потому что ругаться любила и ёмкое словцо употребляла довольно часто.

И, попав в Зарну, Хэла помнила этот урок, следила за пожеланиями, разбираясь постепенно что тут к чему. И после того, как к ней прикипели серые, а потом и Найта, стали оттаивать и домашние.

Первой была повариха и, как поняла чёрная ведьма, кормилица Роара, Мита. Изначально женщина только зыркала пренебрежительно, фыркала и ворчала недовольно, но когда увидела отношение ведьмы к Найте, стала относиться к Хэле мягче, а потом и вовсе оттаяла и в конечном счёте они стали подругами. Мита была сердечной, простой и открытой, рядом с ней было уютно и тепло. Ещё повариха любила поболтать и, благодаря ей, чёрная ведьма много узнавала. Прежде всего о мире, в котором оказалась, о правилах жизни, о быте и устройстве всего вокруг.

А ещё Мита обожала “мальчиков”, а именно так она называла ферана, митара и бронара, и это было невероятно смешно, ведь “мальчики” были суровыми мужиками, а феран и бронар похоже даже улыбаться не умели.

От поварихи Хэла узнала, что в роду Горанов была проблема связанная с размерами новорожденных детей. Каждый раз, когда женщина, законная супруга или наложница, рожали от мужчины из этой семьи, была опасность, что мать не разродиться или умрёт после родов от кровопотери.

Так умерли две супруги Рейнара Горана, отца Роара и Элгора. Роара из несчастной матери вырезали, смерть её очень сильно ударила по её мужу, который жену, по словам Миты, обожал. Вторая его жена, хоть и была здоровее и крепче, но всё равно умерла, родив Элгора и не прожив после даже дня.

И, когда у одной из беременных наложниц бронара отошли воды, Мита замерла в беспокойном ожидании новой беды. Несмотря на то, что девица по имени Эрона была достаточно дородной и сильной, но крупного ребенка она вытолкнуть из себя никак не могла.