Слишком много блондинок - Холина Арина. Страница 4

— Ну что, я поехала? — спросила я, рассчитывая на то, что Андрей скажет «что ты, что ты, побудь еще».

— Я тебя отвезу. — Он встал и положил в карман ключи от машины.

— Ты уверен? — Про себя-то я обрадовалась, но вслух зачем-то проявила идиотскую, надуманную вежливость — вроде я такая приличная и независимая, что пешком дойду куда угодно, лишь бы не быть в тягость.

— Уверен, — он уже шел к выходу, — если мы заедем выпить кофе.

— Куда? — кричала я из коридора на лестничную клетку.

— Куда захотим. — Он вставил ключ в дверь. — Ты идешь?

У меня дома три будильника: один старый, круглый, с бубенчиками, второй — обычный электрический, а третий орет: «Вставай! вставай! пора на работу!» На ночь я завожу радио и ставлю телек на таймер — на полную громкость. Первый будильник звенит в 7.30, второй пищит в 7.45, третий в 7.50, следующим подключается шепелявое радио, а добивают меня вопли утренних телеведущих.

Я вскакиваю злая на весь мир, опускаю в кухне жалюзи, прихожу в бешенство от программы «Доброе утро», потому что утро не может быть добрым, сплю по дороге на работу и ненавижу солнце, которое светит в окно у моего компьютера.

Но пока мы ехали с Андреем в машине и пока я смотрела на то, что всю жизнь для меня было пыткой — на уходящую ночь, на предрассветное, карамельное небо, на редкие облака — чистые, свежие, кучерявые, на яркую, умытую листву… мне — от всего этого — стало так хорошо и радостно, что усталость как рукой сняло. Мне захотелось уважить это единственное приятное в моей жизни утро — встретить зарю, посмотреть, как первые лучи согревают траву и деревья, как в окнах отражается солнце, послушать, как чирикают птицы, которых не глушит шум города, как исчезает сырой туман и появляется душный московский смог…

— Ты не хочешь прокатиться до Воробьевых гор, посмотреть на рассвет? — спросил Андрей.

Я даже поперхнулась:

— Кха-кха… Я что, так громко думала?

— То есть? — повернулся ко мне он.

— Представь себе, я как раз углубилась в сантименты на тему рассвета, первого солнечного лучика, прыгающего по листочкам и цветочкам… ну все такое… И мне совершенно не хочется спать.

— Ты так странно говоришь об этом, как будто стесняешься, — заметил Андрей.

— Не стесняюсь, — обиделась я. — Просто если я дам себе волю, то обязательно приду к выводу, что «вот природа — вечная благость, открывает человеку изначальную чистоту и красоту, красоту естественного и девственного мира, в то время как люди убивают друг друга, обманывают, разжигают войны и предаются порокам…». Для меня удариться в крайность как высморкаться. Поэтому приходится одергивать саму себя всякими циничными замечаниями.

— Ну ладно. — Андрей вздохнул так, словно ему больно стало от моей глупости. — Едем наслаждаться девственной природой?

— Едем, конечно, — закивала я.

По пустому городу мы доехали до Университета минут за пятнадцать. Солнце уже потихоньку всходило: облокотившись о парапет смотровой площадки, мы молча смотрели, как облака становятся золотистыми и малиновыми, как блестят вспотевшие листья, дым из заводских труб багровеет, синие здания и мрачные, темные крыши желтеют, а в окнах бултыхаются слепящие лучи.

— Красиво, — сказал Андрей.

— Ага, — согласилась я, поежившись. — Безумно. Но, знаешь, иногда, когда я смотрю на эту красоту, мне становиться… страшно… Не то чтобы страшно, но как-то не по себе. Когда смотришь на рассвет, такое ощущение… все как будто начинается заново. Все в тебе будоражится, и ты словно против себя — бессознательно — веришь в то, что этот день будет особенным, что с него все начнется… Ну там — все мечты сбудутся, все желания исполнятся, а ты станешь самым сильным, смелым, красивым. И я боюсь того, что когда-нибудь так закручусь в этой суете, так увязну в рутине, что посмотрю на все это и подумаю: «Ну и что? Солнце встанет, и начнется день, похожий на вчерашний и на завтрашний, все будет как обычно и ничего не изменится. Чему радоваться-то?» Вот.

— Это страшно?

— Страшно. Для меня. А для тебя — нет? С тобой такого не бывает?

Андрей пожал плечами:

— Со всеми бывает. Просто не все об этом думают. Я, например, не очень часто. Не потому, что не чувствую, а потому, что мне даже задуматься некогда.

— Вот! — воскликнула я. — Об этом я и говорю!

Он задумался. Мне казалось, он хочет что-то сказать, что-то серьезное и решительное, поэтому я молчала, не перебивая ход его мыслей. Выкурив вторую сигарету, Андрей заявил:

— Слушай, Вера.

— Слушаю, Андрей, — ответила я, потому что он снова замолчал.

Он посмотрел на меня:

— Поехали к морю.

Такого предложения я не ожидала, поэтому спросила удивленно и как-то подавленно:

— А… когда?

— Сейчас.

— Как это сейчас? — совсем растерялась я.

Он ухмыльнулся:

— Вот так. Садимся в машину, снимаем с карты деньги и едем.

— А-аа… — ответить-то мне было нечего.

— Что «а-аа»? — возбудился Андрей. — Все просто, как валенки. Тебе никогда не хотелось взять вот так и сорваться с места: не задумываясь о том, что ты должна сделать завтра, с кем обязана переговорить сегодня и кто тебя ждет вечером? Плюнуть на все и сделать то, что действительно хочешь? Я, например, столько раз мечтал вот так уехать по прямой, пока не приеду куда-нибудь, чтобы побыть вдали от всей этой мясорубки. Но ни разу не делал. Потому что у меня не было поддержки.

— А теперь что — есть? И это типа я?

— Типа есть и типа ты, — передразнил он. — Главное — уехать. Отоспимся за городом, в подмосковном санатории, ночью выедем — не так жарко, а на следующий день будем в Крыму.

Конечно, я задумалась — и не на шутку — о том, может ли Андрей быть торговцем внутренними органами или работорговцем… Вспомнила хронику «Дорожного патруля» и «Петровки 38», несколько передач из цикла «Всемирные маньяки»… но почему-то, несмотря на всю мою чудовищную мнительность и настороженность, несмотря на то что я даже в подъезд не захожу с неизвестными… я не то чтобы решала для себя — ехать или оставаться, а я уже грелась на побережье, объедалась креветками, пила молодое вино, плескалась в соленой, терпкой воде и лежала ночью на пляже, уставившись в густое звездное небо.

— А что делать с купальником и всякими там полотенцами? — спросила я.

— По дороге купим, — обрадовался Андрей и открыл машину.

Глава 4

Выбравшись со смотровой, мы еле-еле нашли банкомат в каком-то задристанном супермаркете. Потом отправились на заправку, под завязку наполнили бак, там же выпили кофе и съели по две только что выпеченных булки: я с мясом и шпинатом и с яблоками в корице, а Андрей — обе с сыром. У прилавка я подружилась с кассиршей: какой-то молодой человек в о-оочень стильном замшевом пиджаке орал на нее за то, что ему вместо десяти рублей бумажкой выдают пять двухрублевых монет. Он отпихивал мелочь, возмущаясь: «Что я буду с этим делать!» Вроде это не деньги. Я отдала ему десятку, а себе забрала монетки, и мы с кассиршей обменялись таким понимающим взглядом, словно разложили этого пижона на косточки и хрящики. За такое единомыслие она угостила меня шоколадкой. Невкусной — соевой, но внимание было приятно.

Дождавшись открытия спортивного магазина, мы выбрали мне розовый вязаный купальник с бисером, красный сарафан с узором из болотно-черно-белых то ли цветов, то ли листьев. Он так спортивно облипал грудь и попку, что я сама себе чертовски понравилась и не захотела надевать старую одежду. Еще мы купили мне сандалии — простенькие, но удобные и легкие, и Андрею — плавки, два полотенца, и шорты. Перед уходом я заметила неприхотливое белое платьице: его уценили вполовину за то, что на нем была маленькая дырка, и мы его тоже купили — оно было сшито будто на меня, а дырку я решила по случаю заклеить скотчем.

По дороге я все это раз семьсот пересмотрела, оторвала бирки, аккуратно сложила в сумку и, наверное, две тысячи раз покрасовалась перед зеркалом. В зеркале были видны только плечи и — если подпрыгнуть на сиденье — грудь. Вообразив, как я буду прогуливаться в новых нарядах по набережной и какое впечатление произведу на окружающих, я замечталась, расслабилась и почти что заснула. Андрей мстительно ущипнул меня за локоть, потребовав сочувствия к тому, что он за рулем и тоже хочет спать, и все остальное время я боролась с глазами, ставшими невероятно клейкими и тяжелыми. Иногда я пыталась шутить, но Андрей заявил, что чувство юмора у меня вышло из строя. Я обиделась и заткнулась.