Затерянная в Париже - Картленд Барбара. Страница 13

Герцог был вполне уверен, что Иветт выжмет из него все деньги, до последнего пенни, но многих мужчин такое времяпрепровождение вполне устраивало.

А если уж Филипп Дюбушерон сказал, что Иветт — самая коварная женщина в Париже, значит, так оно и было.

Герцог не мог не оценить мастерство, с каким она создавала вокруг себя интригующую ауру, — и все для того, чтобы заинтересовать мужчину, который ей понравился.

Любое произнесенное ею слово имело двоякий смысл, каждый взгляд, брошенный на него, был рассчитан на то, что она затронет его чувства и кровь быстрее побежит по жилам.

Слова, что она шептала ему, без сомнения, могли возыметь на герцога должное воздействие, если бы он не был так искушен во всем, что касалось женщин.

Он знавал стольких женщин, живших тем же, что и Иветт, и вообще, он считал, что женщины мало чем отличаются друг от друга — неважно, из Букингемского ли они дворца, или из «Мулен Руж», так что уловки Иветт его не прельстили.

В то же время любовь, о которой французы думают, что знают больше чем кто-либо, должна быть всегда новой, волнующей, даже если не всегда она выражается общепринятым манером. С другой стороны, он подумал, что Уна смогла бы заинтересовать его только в том случае, если бы действительно была так невинна и молода, каковой выглядела.

Он же был уверен, что это Филип Дюбушерон приодел ее для той роли, которую она должна была сыграть.

От герцога не укрылось, что платье на Уне было как раз такое, какое только и может быть у очень молоденькой девушки, — скромное, оно, тем не менее, очень ей шло. Он отметил ее тонкую талию и маленькую грудь, обтянутую корсажем.

Судя по фасону платья, строгому небольшому вырезу, можно было подумать, что его обладательница не имеет понятия о том, что ее предназначение в жизни — привлекать мужчин; хотя волосы, которые так красили ее, были явно уложены ею самой, без помощи парикмахера.

Но герцог не был уверен в своих выводах.

Филипп Дюбушерон был очень проницательным человеком, и весьма вероятно, подумал герцог, что он мог предвидеть — кто-нибудь из его клиентов, пресытившись декадентскими увеселениями Парижа, заинтересуется чистотой и невинностью.

— Но в самом ли деле Уна чиста и невинна? — задавал он себе вопрос.

Если судить по ее одежде и поведению, то вполне возможно, что она играет хорошо отрепетированную роль молодой и невинной девушки.

Дюбушерон уже обманул его однажды, и герцог дал себе слово, что больше он никому не даст провести себя. И все-таки трудно было поверить, если, конечно, эта девушка не юная Рашель и не Сара Бернар, что она может играть так убедительно.

В то время как Иветт создавала некую эротическую атмосферу, Уна, казалось, распространяла вокруг себя ауру чистоты.

Заинтересовавшись обеими женщинами, герцог развеселился и начал забывать свою тоску и злость на Роуз Кейвершем. Пока он ел и пил, стала исчезать и легкая усталость поле долгой дороги.

Он получал удовольствие не только от соблазнительного общества девушек, сидевших по обе стороны от него, но и от беседы с Филиппом Дюбушероном.

Много лет он пользовался услугами Дюбушерона как в приобретении картин и сведений о Париже, так и в знакомствах с новыми женщинами. Но герцог был достаточно проницателен, чтобы понять — Дюбушерон и сам по себе был весьма интересной личностью, типажом, созданным самим Парижем. Ни в одной другой столице мира нельзя было встретить таких людей, и именно эта его уникальность заставила герцога вплотную им заинтересоваться, попробовать понять, почему он именно такой.

К концу обеда герцог начал понимать, что жизнь представлялась Дюбушерону большой веселой шуткой, и радость, которую он извлекал из нее, приносила ему огромный доход.

Он был не просто человеком, стремящимся разбогатеть, но, подумал герцог, Дюбушерон наблюдал жизнь с разных сторон, воспринимал ее, словно для него устроенный маскарад, и это обогащало не только его карман, но и ум.

Именно поэтому Филипп Дюбушерон отличался от тех мужчин, которые пользовались гостеприимством герцога, чтобы поговорить с ним о спорте — они знали, что это интересовало его, или о женщинах, потому что эта была общая для всех тема.

Герцог давно гордился своем умением угадывать характер людей.

Но, вероятно, оттого, что он глубоко заглянул в души нескольких своих так называемых друзей, а также женщин, которые говорили, что любят его, он стал еще более циничным, чем был. Удивительно, думал он, насколько мелочными и алчными могут оказаться даже самые милые люди.

Он часто обвинял себя в том, что излишне сурово судит людей, а также, в чем он никогда не признавался мистеру Бомону, в том, что ожидает от них гораздо больше, чем они могут дать.

Но он очень хорошо помнил, что говорил ему сегодня его управляющий. И поэтому спрашивал себя, не окажется ли любой другой выбранный им образ жизни через какое-то время монотонным и безрадостным. Но к концу обеда он подумал, что вот же с ним за одним столом сидят две такие непохожие друг на друга женщины.

Пока Иветт говорила, герцог раздумывал, остались ли в области чувственных наслаждений глубины, куда он еще не спускался, глубины, ждущие его открытий.

Еще он подумал, что поведение Уны еще более невероятно, хотя, конечно, он может ошибаться и она действительно такая, какой кажется.

Потом он решил, что, похоже, прекрасное вино, поданное к обеду, уже ударило ему в голову или приманка в ловушке, расставленной ему Филиппом Дюбушероном, оказалась даже лучше, чем он думал.

Когда обед закончился, по взгляду Дюбушерона герцог понял, что сейчас ему надо принять решение, с кем из двух женщин он будет проводить вечер.

Поэтому герцог и сам развеселился, когда произнес за кофе:

— Раз это мой первый вечер в Париже, думаю, пора посетить излюбленные места и посмотреть, все ли там так, как было раньше, когда я частенько туда наведывался.

— Что за места? — спросил Филипп Дюбушерон.

Герцог насмешливо улыбнулся ему в ответ:

— Совершенно бессмысленный вопрос. Что же еще, как не «Мулен Руж»?

Лицо Иветт выразило крайнее неудовольствие.

— «Мулен Руж»! — сказала она. — Я могу отвести вас туда, где вам покажут нечто, чего вы никогда еще не видели. — Она загадочно опустила накрашенные ресницы и добавила: — Поедем вдвоем, и вы посмотрите…

На секунду герцог позволил ей поверить, что принимает ее предложение, а затем сказал:

— Вы ведь не думаете, что я брошу своих друзей? Нет, мы поедем все вместе, вчетвером, в «Мулен Руж».

Иветт пожала плечами, но в ее глазах сверкнул гнев, а губы обидчиво поджались.

Когда Дюбушерон сказал ей, что она будет обедать с герцогом Уолстэнтоном, она была уверена, что к концу обеда станет его любовницей, и тогда весьма возможным станет оплатить кучу счетов, накопившихся у нее.

Об ее экстравагантности говорил весь Париж, но этим-то она и была привлекательна.

Каждая дама полусвета знала, что мужчины ценят только то, за что им приходится платить втридорога.

Бриллианты на шее и на запястьях — как раз часть тех истраченных денег, которые позволяли мужчине хвастаться в кругу друзей, что «Иветт Жуан стоила ему уйму денег».

Так уж повелось, что во времена Второй Империи парижские куртизанки считались самыми дорогими и самыми чувственными.

Наполеон Третий задал моду, истратив целое состояние на своих многочисленных любовниц; ее подхватил принц Наполеон, да и все остальные мужчины, приезжавшие в Париж в поисках развлечений.

За этим золотым веком последовала депрессия, которая только сейчас начала отступать, но Иветт знала, что, стоя во главе своей профессии, она, конечно же, стоила тех миллионов франков, что были потрачены на нее.

Она знала, что, приобретя покровительство герцога Уолстэнтона, обретет вместе с ним и престиж; ведь герцог был не просто богат, как сказал ей Филипп Дюбушерон, он был очень богат.

Ей и на мгновение не приходило в голову подозрение, что герцог может и не заинтересоваться ею. Она лишь считала, что излишней докукой будет эта тоскливая девица, которая должна поехать с ними, да и Дюбушерон должен знать свое место и не соваться туда, где его не ждут.