Меня не купишь - Касарьего Мартин. Страница 16
Я погасил сигарету в пепельнице.
— И это при том, что я вовсе не шутил. Я знаю кое-какие истории, от которых ты просто умрешь со смеху.
Я вышел из комнаты и спустился вниз.
— Ну как тебе наша Мини-юбочка? — поинтересовалась развратная толстуха за стойкой.
— Первый класс, Марго. Суперлюкс!
И, едва заметно прихрамывая, не задерживаясь пошел к выходу.
24
Холодный ветер на улице отвесил мне тяжелую оплеуху, и я поспешил застегнуть верхнюю пуговицу на рубашке. На Годо мне было наплевать. Я никогда его не видел, а то, что успел услышать, не вызвало ни малейшей симпатии. Кроме неприятной подробности с отрезанным пальцем, меня огорчало, что придется сообщить плохую новость Розе. Когда я подходил к машине, штрафовальщик как раз заканчивал писать что-то на бланке штрафов. Я подождал, пока он подсунет квитанцию под дворник. Он был медлительней, чем государство, когда ему приходится расплачиваться со своими гражданами.
— Вы закончили?
— Убедитесь сами.
Я взял квитанцию и разорвал ее пополам, но, когда собирался бросить обрывки на тротуар, вспомнил упреки Розы и спрятал их в карман. Тем временем полицейский невозмутимо перешел к следующей машине и уже переписывал ее номер.
Я ехал к Монклоа под аккомпанемент радио. Звучало болеро, которое всегда приводило меня в романтическое, ностальгическое, сентиментальное и не знаю какое еще настроение. На улицах было полно мужчин и еще больше женщин, нагруженных подарками. Рождество — чудесный праздник для тех, у кого есть жена и маленькие дети. А я только острее чувствую собственное одиночество. Проклятое болеро заставляло меня думать об Эльзе. Я ощущал приближение опасности, она дышала мне прямо в ухо, а я ужасно боялся опять угодить в ее сети и интуитивно понимал, что единственный шанс уцелеть — это воздвигнуть между нами барьер, обращаясь с ней грубо и цинично. Вечность состоит из минут. Эти шесть лет тоже были кусочком вечности. Но сейчас я направлялся на свидание не к блондинке, а к смуглянке. Времени было предостаточно, и я оставил машину у Западного парка и прогулялся до Музея Америки. Колено болело сильнее обычного, и я подумал, что будет дождь. Цыган крутил ручку шарманки, оглашая воздух веселыми безалаберными аккордами. Другой играл на кларнете, а третий — низенький, с редкими длинными волосенками — подставлял прохожим шляпу. Я достал шоколадку и бросил ему.
— Спасибо, сеньор, да хранит вас Господь.
— И пусть музыка никогда не кончается.
Благо поблизости от меня не было прохожих, да и дорожка была не асфальтовая, а обычная грунтовая, я позволил себе сплюнуть и высморкаться, прочищая заложенный нос. Прежде я не умел плеваться, зато теперь легко мог с пяти шагов попасть в монетку в пять дуро. Я имею в виду настоящую старинную монету, а не это дерьмо с дырочкой посередине, которое стали штамповать в последнее время. Но никогда не позволяю себе такого в присутствии дам. Я подошел к спортивной площадке и уже издалека увидел девушек, играющих в баскетбол и визжащих как сумасшедшие. Роза была самой крупной из них. Может, кто-то сочтет меня паршивым шовинистом, презирающим женщин, но в играющих в баскетбол девушках я усматриваю излишнюю патетику. Даже хромой и тридцатипятилетний (в чем готов чистосердечно признаться), я бы не показался чужеродным телом в женской баскетбольной команде, если бы не густая растительность на руках и ногах. Мое появление совпало с окончанием партии. Роза радостно замахала руками и побежала навстречу. Ее походка была легче, чем у продавщицы фиалок, грациознее, чем у самой Греты Гарбо [10].
— Как здорово, что ты пришел, — порадовалась она, — я не знала, ждать тебя или нет.
— Одевайся, я подожду тебя в павильоне.
— Скажи пожалуйста, какой важный, — фыркнула она и направилась в раздевалку к подругам.
Я зашел в бар-стекляшку. Дешевый и непритязательный, каким и должно быть все вокруг в трудные кризисные времена, тем более то, что предназначено для студентов. Маленькие тунеядцы. Если бы было можно, я бы так и остался на всю жизнь студентом. Я заказал официанту «Дик» с водой и безо льда. Если Эльза в ближайшее время не вернет мне мою серебряную подружку-фляжку, я разорюсь. Кроме меня в баре сидели два начинающих спортсмена, которым было предписано потреблять только минералку «Акуариус». Собственно, больше бы там никто и не поместился. Я занял единственный свободный стол. В открытую дверь поддувал противный холодный ветер. К счастью, вскоре появилась Роза со своей спортивной сумкой.
— Я не долго?
— Еще чуть-чуть, и я бы покрылся инеем в самых неожиданных местах.
— Извини, — робко оправдывалась она, — я приняла душ.
Если я стремился казаться неумытой свиньей, мне это удалось. Сразу видно — я не Наполеон, помните гениальное послание знаменитого стратега Жозефине: «Не мойся, я уже иду».
— Я пошутил, — успокоил я, — ты в любом случае пришла бы слишком поздно, потому что мне всегда хочется, чтобы ты пришла пораньше.
Она улыбнулась, благодарная за комплимент. У нее были идеально белые и здоровые зубы. Просто рекламный плакат зубной пасты. Кстати, о плакатах и прочих объявлениях: мне предстояло объявить ей о смерти Годо. Пожалуй, второй стаканчик сеговьяно [11] облегчит мою миссию.
— Выпьешь чего-нибудь?
— Кока-колу лайт, — ответила она, — или нет, лучше апельсиновый сок.
Я встал и заказал еще «Дик» и апельсиновый сок. Официант достал картонную коробку и налил в стакан то, что почему-то именовалось апельсиновым соком. Пойло так же напоминало апельсиновый сок, как я — танцовщицу из кабаре. Само собой, содержимое моего стакана было таким же виски, как Роза — лесничим. Я сел рядом с ней. Она нервно крутила в руках шпильку. Может быть, она ждала плохих новостей. В некотором смысле так было бы даже проще.
— Послушай, Роза, — начал я. — Не буду ходить вокруг да около. Чем раньше ты об этом узнаешь, тем лучше. Годо умер.
Розины пальцы замерли, за окном закапал дождь. Дождевая вода забрызгала стекла, а вскоре уже текла по ним, размывая пейзаж за окном. Я решил не упоминать об отрезанном пальце.
— Его убили те же самые люди, от которых скрывается Эльза. Это люди Гарсиа.
Секунд тридцать или сорок мы молчали. Глаза Розы, блестящие, как отполированные лесные орехи, наполнились слезами, и два тоненьких соленых ручейка побежали по ее нежному личику. По-прежнему шел дождь, волнами набегавшие дождевые шквалы стекали по окнам бара. Было время, я не переносил вида плачущих женщин, но потом решил, что женские слезы — как роса, мгновенно высыхающая под солнцем.
— Не плачь, — попросил я наконец, — твои слезы кажутся мне такими же чистыми, как этот дождь. Не могу видеть, как ты плачешь.
Я взял ее руку и мягко сжал. Рука была хрупкой и холодной. Я подумал, что мог бы раздавить ее, как орех
— Кто такой Гарсиа? — спросила она.
Только теперь я сообразил, что Эльза не посвящала Розу во все эти перипетии, и мысленно поблагодарил ее за это.
— Один тип, влюбленный в Эльзу. Это по его милости я стал хромым. Ты была влюблена в Годо?
— Не знаю, — покачала она головой. Она перестала плакать и вытерла лицо непорочно белым платком Я смотрел в окно. Дождь тоже прекратился, так же внезапно, как и начался. Словно разозленный кот, он исцарапал оконные стекла острыми когтями. — Пожалуй, нет. По ночам он вздрагивал, как птичка. У него тоже не было родителей. Наверное, я просто жалела его. — Она говорила, не глядя на меня, а теперь подняла глаза. — Как ты думаешь, можно любить человека, к которому испытываешь жалость?
— Думаю, да, — ответил я и отпустил ее руку.
Вот я, например. Чтобы далеко не ходить, я жалел себя и любил, а временами — просто обожал.
Я поднял стакан и залпом опорожнил. Кроме женщины, доставляющей удовольствие, это единственное известное мне болеутоляющее средство.
[10]
Игра слов: по-испански «garbo» — изящество, грация. В оригинале фраза звучит так: «Она была более гарбо, чем сама Грета».
[11]
Виски с водой.