Звезда заводской многотиражки (СИ) - Фишер Саша. Страница 38

Он поднял вторую карточку. Я присмотрелся. Черная разлапистая клякса была похожа на бьющуюся в конвульсиях лягушку. Я фыркнул и опять промолчал. Попытался даже отвернуться, но обруч на голове не позволил.

Он поднял следующую карточку. Это была фотография. Моя фотография с черной ленточкой на углу. Я прищурился, пытаясь понять, какой именно «я» на ней — Жан Колокольников или Иван Мельников. Изображение расплывалось, становясь то одним, то другим.

— Что вы видите на этой карточке? — проскрежетал из динамика голос доктора.

— Да пошел ты... — одними губами проговорил я. Меня прошиб холодный пот, я изо всех сил напрягся, чтобы хоть чем-то пошевелить. Нога дернулась, ремень больно резанул по лодыжке, и я проснулся.

Комнату сотрясал молодецкий храп Егора. Я спустил ноги с кровати и поежился. Холодный пол, зараза. Встал и тихонько прокрался к двери. Вышел в коридор. Светились только пара тусклых лампочек в начале и в конце. Ровно столько, чтобы темнота не была непроглядной. Правый туалет ближе. Я шел и думал, что надо купить домашние тапочки. Противный сквознячок превратил крашеные доски пола в лед. Не говоря уже о плитке в туалете.

Я побрызгал в лицо водой, потом поднял голову и посмотрел на себя в зеркало. Как Киану Ривз в каждом своем фильме прямо. Даже не знаю, что я там хотел увидеть. Озарение? Какой-нибудь ответ? Что мое отражение начнет мерцать точно так же как изображение на той карточке во сне?

Ничего такого. Волосы взлохмачены. А в остальном я все так же прекрасен. Как бог социализма просто. Надо почаще смотреть на себя в зеркало, а то что-то подсознание начинает сбоить. Что этот сон значит? У меня кризис самоидентификации что ли?

Я снова сунул руки под воду. Интересно устроен все-таки наш мозг... Я веду себя так, будто ничего необычного со мной не произошло. Хожу на работу. Обсуждаю с соседями по комнате футбол. Даже не спотыкаюсь, когда мне надо имя свое назвать. Будто так и надо. Вроде как, с каждым такая фигня происходит раз в неделю. Подумаешь, очнулся в морге. В чудом теле, в чужое время. А волнует меня при этом очередь в кондитерский магазин. Коробку конфет хочу купить для Анны Аркадьевны, а это ну очень непростая задача. Особенно когда твой рабочий день заканчивается в одно время с остальными, а это значит, что очередь там от дверей и до конца квартала. И не факт, что вожделенное «птичье молоко» тебе вообще достанется...

Я же все еще Жан Колокольников? Это просто ложные воспоминания в воспаленном мозгу Ивана Мельникова? Стукнули по башке, амнезия, свято место пусто не бывает, нейроны коротнули — и вуаля! Готово сознание-паразит, которое считает себя самостоятельной личностью из будущего. В котором уже нет никакого Советского Союза, зато была эпидемия, политическая клоунада и все прочее, про которое сейчас даже думать не хочется.

Крокодил вчера листал вечером, кто-то из ребят на столе оставил. А там опять — НАТО, США, санкции. Как будто и не перемещался никуда... Разве что жить приходится в одной комнате с тремя мужиками.

Тьфу ты, заррраза. Что-то меня растаращило. Это из-за сна этого дурацкого что ли?

Может и правда сходить еще разок к этому психиатру? Конфиденциально, так сказать...

Я вернулся в комнату и забрался обратно под одеяло. Попал ногами в дырку в пододеяльнике, разумеется. Перед тем, как провалиться в сон, успел подумать, что насчет психиатра я еще ничего не решил, но вот про улучшение бытовых условий имеет смысл подумать побыстрее...

Люблю я свою работу, вот что. Атмосферу в редакции, всегда будто слегка накаленную, шуршание бумаги, внезапно на пустом месте вспыхивающие споры и горячие обсуждения острых вопросов. Люблю писать заметки в блокноте, и черновик от руки. И потом чиркать его правками. Компьютер в тысячу, в миллион раз удобнее. Но есть в нем что-то неживое. Как будто таинство рождения текста заменили механической штамповкой. В финальной версии читатель разницы может и не заметить, но процесс, процесс! Это примерно как оргазм. Сам он важен, несомненно, но без процесса практически не имеет смысла. Какой толк от оргазма, если перед ним не было секса? Сел на стул и кончил. Ерунда какая-то...

Я сидел на подоконнике и делал наброски для короткой заметки. Первой, которую мне наконец-то поручили. Про прогульщика Сидорова. Заклеймить, так сказать, позором и высказать общественное порицание. Ерундовое дело на десять минут, но я решил подойти к вопросу по всем правилам. Написал пять вариантов первой фразы и десяток заголовков, а потом отвлекся, потому что Даша полезла под стол за коробкой с фотографиями.

Может, я умер и попал в рай? Нет, ну правда, а? Мы же не знаем, что точно происходит после смерти. Меня уволили, и не просто уволили, а прямо-таки списали в расход, как устаревший элемент изменившейся системы. А потом добрый боженька пожалел меня и отправил сюда. Где волосатый Эдик скрючился над печатной машинкой, азартно стучит по клавишам, а в глазах его прямо-таки демоническое пламя вдохновения. Кого-то он, видимо, лихо припечатывает сейчас. Где строгая и суровая Вера Андреевна, исправляя ошибки и опечатки, отчитывает нас, как школьников. Где вертлявая и элегантная Дашенька, не жалея дефицитных колготок лезет под стол, потому что там, кажется, стоит коробка с фотографиями с позапрошлогоднего открытия лыжного сезона, где начальник цеха вулканизации получился особенно героическим. И Семен еще, немного наивный, карикатурно-театральный, с обезьяньей мимикой стоит напротив пришпиленного к стенду номера газеты и явно разыгрывает внутри своей головы какой-то гневный диалог. Вообще-то он числится на заводе не то слесарем, не то еще кем-то в таком духе. Но однажды он пришел в газету и начал писать о спорте на общественных началах. И теперь почти не уходит отсюда.

И даже мой «серый человек» Федор Олегович, вон он, сидит за своим столом и демонстративно не обращает на меня внимания. Он ничем не занят, просто его нозит, что его, уважаемого человека, который даже был однажды без пяти минут главным редактором, вот так унизили. Подселив к нему за стол желторотого новичка, к тому же еще и клоуна.

Ну и загадочная персона Антонины Иосифовны. Прямо-таки женщина-тайна, на вид — сущий нежный цветочек, такие должны быть поэтессами, писать нежные стихи и падать в обморок при слишком громких звуках. Она вообще не должна быть главным редактором, что за чушь? Это дурак бы так подумал. И перестал воспринимать ее всерьез из-за голоса и манеры общения. А я — не дурак. Ну, я надеюсь...

— Иван Алексеевич, вы же недавно просматривали подшивку за прошлый месяц, да? — сказала наша «фея», будто услышав мои мысли. — Не помните название стихотворения одного? Там было что-то «Та-та-та-та огнем горя, под сенью... та-та... октября».

— Увы, не помню, Антонина Иосифовна, — я виновато развел руками. — Могу еще раз поискать. Надо?

— Да нет, работайте, — медленно проговорила она. — Просто что-то в голове засело и не отпускает. А про открытие нового цеха кто пишет?

— Я! — тут же отозвался Эдик, тряхнув шевелюрой.

— Знаешь что... — редакторша прикусила губу. — Давай мы пока этот материал с тобой... отложим. Хорошо?

— Как так? — Эдик обиженно хлопнул ладонями по столу. — Я уже почти закончил!

— Эдуард, не кипятись, — Антонина Иосифовна встала. — Мы его не снимаем. Мы его откладываем. На неделю или две.

— Что-то случилось? — Даша перестала перебирать старые фотокарточки и подняла голову.

— Тссс! — редакторша приложила палец к губам и направилась к двери. — Я вернусь нескоро, не шалите тут!

Некоторое время царило молчание. Потом Даша вскочила и подбежала к двери. Приоткрыла, выглянула. Снова закрыла.

— Ушла! — вполголоса сообщила она. — Как думаете, что случилось?

— Может травма какая? — обеспокоенно высказалась первой Вера Андреевна. — Как в тот раз, помните? Когда новую линию автоматизированную заграничную закупили, а там в первый день Хромов обварился. Тоже сняли материал.