Самый завидный подонок (ЛП) - Мартин Анника. Страница 2

Она кивает, бормоча что-то Смакерсу.

С точки зрения моей работы, все вышло на новую территорию. Как правило, Смакерс ограничивался комментарием в вопросе его личной жизни, стиля ошейника или необычных ароматов корма для собак.

Время от времени он размышлял о выходках голубей за окном. И он, конечно же, никогда не рассуждал о божественной мудрости смерти или особом понимании эзотерических тайн космоса.

Но могу сказать, судя по лицу Бернадетт, ей нравится слышать то, о чем говорит Смакерс.

— Вики, — говорит она Смакерсу. — Вики будет заботиться о тебе.

— Ты знаешь, что так и будет, Бернадетт, — говорю я. — Я буду ухаживать за Смакерсом, как будто он — моя собственная плоть и кровь.

Ну не так буквально. Я не планирую гоняться вокруг Центрального парка, поедая с ним гусиные какашки.

— Он будет жить, как маленький король, — добавляю я.

Бернадетт мямлит что-то, а я сажусь в удивительно роскошное, мягкое и вместительное кресло, которое поставили для нее в отдельной палате. Это крыло хосписа одной из самых крупных Манхэттенских больниц, где, как передают по новостям, часто переполнены помещения.

Наверное, у нее хорошая страховка или типа того.

Бернадетт чешет шейку Смакерса.

— Люблю тебя, Поки, — шепчет она.

Я спокойно листаю Инстаграм, одним ухом прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Но все, что я слышу — это звуки шагов и приглушенных разговоров, распространяющихся вверх и вниз по коридору, вместе со случайными объявлениями по громкоговорителю. Я хочу растянуть этот визит на как можно большее время.

Смакерс будет жить, как маленький король, но явно не как король богатой страны. Скорее, как король нищей нации, но той, которая любит своего короля. Это лучшее, что я могу для него сделать.

Я взяла Смакерса к себе домой две недели назад, после того, как Бернадетт попала в больницу. Это случилось незадолго до того, как я обнаружила, что замороженная еда, которой его кормят, стоит дороже, чем чистое золото, и я могу только представить, сколько стоит его стрижка «пушистого мячика», которую ему ежемесячно делают в вышеупомянутом салоне для собак. В котором, к слову, висит оригинал картины Уорхола с изображением пуделя.

Так что нет, я точно не представляю, как предоставить Смакерсу ту жизнь, к которой он привык. Я содержу свою младшую сестру Карли с тех пор, как ей исполнилось девять, и я хочу, чтобы у нее было все, чего я никогда не имела. Хочу, чтобы она чувствовала себя в безопасности и мечтала о большем.

Ей сейчас шестнадцать, трудно растить подростка на Манхэттене, но мы каким-то образом делаем это, благодаря моему магазину игрушек и аксессуаров для собак. Когда-нибудь я ворвусь в бизнес женских украшений, но на данный момент в моем магазине только ошейники да галстуки-бабочки с блестками.

Губы Бернадетт едва двигаются. Ничего не слышно, кроме как одной фразы: «Я не хочу остаться одной».

Я чувствую укол в сердце.

Так странно: долгая жизнь может быть сведена к затемненному помещению больницы, чужой ленте в Инстаграм и маленькой белой собачке.

Хотя, полагаю, это не более странно, чем имитировать шепот домашних животных. Не этим я хотела заниматься в жизни. И, уж тем более, я не хотела обвинять в этом свою подругу Кимми.

Кимми — та, кто устроила фестиваль, чтобы собрать деньги для своего приюта животных. Та, что смотрела на меня так умоляюще, держа в руках яркий шарф и серьги-кольца, прося сымитировать голос собак.

— Просто сделай это дерьмо, — сказала она. — Будет весело, — сказала она.

Расположив Карли так, чтобы она продавала свои аксессуары для собак, я надела шарф.

В тот день я говорила все, что только приходило мне в голову. Многие домашние животные жаловались на свое питание. Большинство хотели, чтобы их владельцы играли с ними чаще. Иногда, если спутник животного казался грустным, питомец выражал ему сочувствие и любовь. Думаю, кем бы ты не был, твой питомец заботится о тебе.

Иногда я говорила им, насколько их животное наслаждается тем, что с ним разговаривают или когда ему поют, потому что не все же разговаривают со своим питомцем или поют ему, так ведь?

А потом вместе со своей крошечной энергичной собачкой ко мне подошла, ломая дорожное покрытие своей тростью, возмущающаяся Бернадетта.

Она бросила две пятидолларовые купюры и потребовала узнать, что хочет сказать ей Смакерс. Честно говоря, я не могла понять, хочет ли она разоблачить меня или ей действительно интересно.

Поэтому я посадила маленькую собачку на колени, почесала ее за пушистыми ушками и начала говорить. За целый день я поняла, как правильно имитировать слова домашнего животного: чем лестнее, тем больше люди ведутся на это.

— Смакерс очень любит вас, — сказала я ей. — Он знает, что вы думаете, будто слишком медлительны для него, но он все понимает. Он любит вас. А больше всего он любит слушать, как вы поете для него. Возможно, вы и не можете бегать с ним, но он хочет, чтобы вызнали — он обожает ваше пение. Он считает, что вы прекрасны, когда поете.

Когда я подняла голову, ее глаза сияли. Она действительно поверила мне. Но я не ощущала себя мошенницей до тех пор, пока она не попросила мою визитку. Тогда я сказала ей, что просто веселюсь.

Она не поверила, что у меня нет визитной карточки. Будто я утаила ее от нее.

Я сказала ей, что если она будет достаточно внимательно наблюдать за Смакерсом, то тоже сможет делать такое.

Она огрызнулась, пробормотав что-то о том, что не все из нас могут болтать с домашними животными, а затем продолжила пытаться получить контактную информацию обо мне от других людей, которые так же отказались предоставить её, после чего были оскорблены ею.

Она наконец-то ушла, и я думала, что свободна, но в Нью-Йорке существует какая-то карма, втягивающая случайных людей в жизни друг друга. Вы можете быть уверены, что человек, с которым вы не хотели бы столкнуться в городе миллионов, точно появится в том месте, где вы работаете или обычно ходите по магазинам, или, как в случае меня и Бернадетт, присядете на скамейку по пути из школы Карли.

Я листаю свой Инстаграм и вижу, как Смакерс стоит на краю кровати, будто хочет спрыгнуть. Я подхожу и энергично чешу ему за ушком, и он, кружась, присаживается на кровать.

В последний раз, когда я приходила сюда, здесь был священник, предлагавший сказать несколько слов, а Бернадетт обозвала его канализационной крысой, пока гнала его из комнаты. Канализационная крыса — одно из ее любимых оскорблений для соседей, почтальонов, клерков и постоянно изменяющегося списка горничных, которые работают на нее. Но никогда не употребляемое в сторону Смакерса.

Я стою у постели, плохо чувствуя себя из-за нее.

— Смакерсу хочется, чтобы ты не боялась, — говорю я. — Смакерс говорит, что ты не одна, и все будет хорошо.

Ее сухие губы шевелятся. Если бы я могла как-то помочь ей: чтобы каким-то образом она не боялась, но это совершенно неизбежно в ее ситуации. Это не зависит от вашей религии. Неизвестность всегда пугает, а смерть — это конечная величина неизвестности.

И как раз в этот момент в палату незаметно входит медсестра. Она замечает Смакерса, прежде чем я успеваю накрыть его простыней, как обычно делала это.

— Здесь нельзя находиться собакам!

Я растерянно говорю, делая удивленное лицо:

— Другие медсестры ничего не говорили о собаке…

Так как они не видели собаку.

— Вам следует увести животное.

— Убирайтесь, — хрипит Бернадетт.

— Мне жаль, — говорит медсестра. — Животные не допускаются.

Я прошу.

— Пожалуйста, — говорю я себе под нос. — Собака — это все, что у нее есть. Позвольте оставить ее ей.

— Правила больницы.

Я оглядываюсь назад на Бернадетт, которая нервно сжимает мех Смакерса, что он не слишком долго терпит. Я поворачиваюсь и кладу в защитном жесте свою руку на руку Бернадетты, чтобы прекратить то, что она делает.