Самый завидный подонок (ЛП) - Мартин Анника. Страница 5

Инстаграм!

Я не ходила на похороны Бернадетты. Меня никто не приглашал. Не то, чтобы я ждала этого, после встречи с тем редкостным ослом Генри Локком.

Карли рассказала мне, как выследить Генри и заставить его выполнить обещание Бернадетты, то есть оплачивать содержание Смакерса. Я же сказала Карли, что, скорее, наймусь на работу ассистента в массажном салоне «Глоридейз», чем пойду побираться к Генри.

«Глоридейз» — это место в дерьмовом районе Бронкса, в котором мы раньше жили, прежде чем сняли нашу милую квартирку с попугаем на долгосрочный период. И это именно то, о чем вы подумали.

Я никогда ничего не попрошу у Генри.

Генри как раз из тех богатеньких мудаков, которых я избегаю, строя свою жизнь.

Я встречаю курьера, ждущего за дверью. Он вручает мне большой конверт и получает мою подпись.

Я благодарю его, надевая на Смакерса зеленый поводок, который подходит к его сегодняшней зеленой бабочке.

Я открываю конверт, пока он какает рядом с его любимым фонарным столбом и расписанной граффити стеной. Мое сердце тонет, когда я вижу, что внутри лишь несколько букв. И никакого чека.

Ох, ладно. Я прогуливаюсь со Смакерсом до мусорного бака, чтобы выбросить мешочек с какашками на помойку. Он нюхает небольшое ограждение вокруг маленького кустика, исследует липкую темную лужу с плавающими желтыми кусочками внутри, надеюсь, это раскрошенный рожок мороженого и смятый кофейный стаканчик.

Всё сделав, мы сидим на верхней ступеньке крыльца, вне потока спешащих куда-то людей. Я приступаю к чтению.

Мне понадобилась добрая минута, чтобы понять: это не просто письмо. Это повестка к оглашению последней воли, завещания Бернадетт Локк.

— Потому что это было бы слишком просто, — говорю я Смакерсу, который все еще напряженно смотрит на мороженое.

Молодая женщина с безумными пурпурными волосами и прядью желтого цвета проходит мимо, и Смакерс забывает о своем стремлении к еде в пользу ласк чужого человека.

Карли подходит и улыбается женщине.

— Мне нравятся твои волосы! Я хочу такие же.

Женщина улыбается и уходит, а Карли незаметно делает фотографию.

— Ты видела это? — спрашивает Карли. — Именно такие волосы я и хочу.

— Угу, — киваю я.

— Есть одно милое местечко на восемьдесят четвертой, в котором делают так. В эти выходные Бесс красится в пурпурный, и я тоже подумываю о переменах, — она крутит красным завитком. — Фиолетово-желтый цвет…

— Ты знаешь правила, — говорю я.

— Но я хочу пойти с Бесс. Она не захочет ждать.

Я приподнимаю брови:

— Двадцати однодневный период остывания. Все крупные финансовые и внешние изменения.

— Разноцветные головы не слишком крупное решение.

— Так ты собираешься сделать это? По-твоему волосы двух скитлс-цветов — не крупное решение?

Она дуется.

Я хватаю ее рюкзак.

— Хватит. Это наш уговор.

— Это несправедливо. Ты никогда не даешь мне денег на изменения. У тебя все время одно и то же.

— Это наш уговор. Конец истории.

Мы идем по переполненному тротуару, умело обходя людей, занятых своими телефонами, и блуждающих вокруг туристов с точностью истребителей.

— Я предложу Бесс подождать двадцать один день, чтобы сделать это вместе с ней, — говорит она, когда мы возвращаемся.

Я кидаю на нее взгляд.

— Что?

— Это обязательство. Попросишь Бесс подождать, чтобы сделать это вместе? Мы это уже проходили.

Она шмыгает и вздыхает. Это работает только с нами, она знает.

Мы, две сестры, держим свое слово. Это аксиома.

Кроме того, наш уговор удержал ее от нескольких ошибок в виде татуировок.

— Что принес курьер? Чек на содержание Смакерса?

— Кто знает? — говорю я. — Возможно, она упомянула о пособии на корм для собаки в своем завещании. Мне придется взять обеденный перерыв на работе и пройти полгорода, чтобы узнать это. Богатые люди понятия не имеют о настоящей жизни.

Карли замечает еще одну женщину с модными волосами, смотря на меня широко отрытыми глазами.

— Птица, — говорю я, это наша с сестрой версия фразы «хрен тебе»: от показывания среднего пальца к «птице».

На самом деле, единственное, о чем я желаю беспокоиться из-за нее, это только такие вещи, как волосы, поп-музыка или освещение для селфи. Я борюсь за то, чтобы она поняла это. Она решила стать актрисой. Но ей нужно доучиться в старших классах, прежде чем заняться какой-то внешкольной практикой.

Знаю, что держу ее слишком близко. Она не может болтаться по городу ночью, как другие девушки ее возраста. Супер-вездесущая сестричка. Но это лучше, чем наша сумасшедше-оберегающая мама в Дирвилле.

— Вот что я скажу, — говорю я. — Если все сложится с «Сакс», мы пойдем и сделаем тебе двухсотдолларовое омбре.

— Ловлю на слове.

Предполагаемым покупателям понравилась моя коллекция украшений для людей. Спокойная элегантность, так они назвали ее, и это правда. Это небольшие, забавные штучки из чрезвычайно красочного материала, к которому я еще не сильно привыкла, но я хорошо справляюсь с ним. Моя жизнь ориентирована на незаметное существование. Без лишних подробностей.

Я бы сделала все, чтобы отдалить себя от Вонды О'Нил, ставшей самым ненавистным подростком в Америке за одно очень длинное лето около семи лет назад. Девушки, которая напрасно волновалась. Только вот там действительно было из-за чего волноваться.

Но никто мне не поверил.

Карли ненавидит одежду, которую я ношу, даже больше, чем Бернадетт.

— Тебя больше не обсуждают, — вечно говорит она. — Тебе следует перестать жить как монашка. Тебе не нужно носить эти скучные наряды.

Но юбки-карандаши и темные свитера, рекомендованные моим адвокатом, приросли ко мне. Для протокола — они не скучные. Они проецируют образ надежности, и это важно для меня.

Кроме того, существует еще одно препятствие для моей ювелирной линии — вице-президент по мерчендайзингу. А огромный заказ от «Сакс» мог бы многое изменить. Ведь Карли не знает, как мы живем на самом деле: мы все еще находимся в яме после двух лет ношения брекетов, но я никогда не дам ей узнать об этом. Я не просто хочу защитить ее от мамы, я хочу защитить ее от всего.

— Может ли человек сделать такое? Оставить завещание собаке?

— Богатые люди могут делать все, что угодно, — говорю я, а затем проглатываю свою горечь, потому что Карли не нужно это. Ей не нужно ненавидеть богатых, титулованных людей. И в особенности богатых, титулованных мужчин, как это делаю я.

Я все еще в шоке от того, что Бернадетт оказалась сказочно богата. Она довольно успешно скрывала это. Она казалась когда-то богатой, если что. Я иногда задаюсь вопросом, скрывала ли она это специально, потому что уловила мое презрение к богатым, или нет.

После той ярмарки по сбору средств для приюта, Бернадетт внезапно начала появляться на скамейке, которую мы с Карли просто никак не могли обойти, идя в школу, и звала нас, прося рассказать всего несколько слов, которые, по ее мнению, хочет передать ей Смакерс. А я вежливо отказывалась.

Карли думала, что она преследует нас, потому что та продолжала появляться в одном и том же месте. Не знаю точно, но она определенно становилась все безумнее и безумнее от того, что я не соглашалась передать ей слова Смакерса. Она явно считала, что у меня какая-то личная неприязнь к ней. Женщина имела параноидальную и крайне подозрительную натуру.

Потом наступил день, когда ей стало плохо из-за жары. Мы, как обычно, шли в школу, а она полулежала на скамейке, такая бледная и хрупкая. Смакерс же задыхался на конце своего поводка. Мы остановились, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она рассказала нам, что почувствовала слабость, и попросила нас довести ее домой.

Ее дом оказался великолепным довоенным зданием в нескольких кварталах от школы. Мы подняли ее, отвели домой и напоили водой. Как только она вернулась к своей обычной манере поведения, она предложила мне деньги за то, чтобы я была посредником между ней и Смакерсом.