Волчий корень - Андреева Юлия Игоревна. Страница 43

⁵¹ Гайтан — шнурок, плетеная лента, тесьма, на которой обычно носят нательный крест. В южнорусских губерниях так называлось женское нагрудное или наспинное украшение — полосу ткани шириной до 10 см, украшенную бисером, вышивкой, тканым узором, или длинную, низанную из бисера полосу. В нагрудном гайтане два конца ленты соединялись медальоном, украшенным бисерными подвесками, иконкой, крестом, надевался на шею.

⁵² Гривна — серебряное или золотое изделие в виде обруча, носившееся на шее, в том числе в Киевской Руси.

⁵³ Аспид — ядовитейшая из змей. Кроме того, аспидом можно назвать злого, хитрого и язвительного человека.

⁵⁴ Мф. 5:30.

СТАРАЯ ДУРА

Целый день полиция обыскивала Каменый театр, что на Театральной площади, записывая имена и адреса на свою беду оказавшихся в этот день в зале зрителей. Директор театра, заламывая руки и закатывая ясные глазки, умолял следователей позволить хотя бы господам, занимающим ложи и первые ряды партера, покинуть уже зал. Кто будет ходить в его театр после того, как представление прервалось на самом интересном месте, а после этого полиция заперла все двери и теперь битый час маринует уважаемую публику.

— Откажутся ходить в театр? Да не смешите меня, наши господа весьма повадливы на такие истории, — отмахивался от приставалы старший следователь Александр Павлович Градовский. — Не только зачастят, так еще и станут настаивать на экскурсии, да чтобы им кто-нибудь толково разъяснил, где лежало то или иное тело, как при этом были разбросаны вещи, да где нашли оружие…

Публика галдела, красный, точно вздувшийся фурункул, энергичный лысый старец с моноклем в левом глазу угрожал пожаловаться в канцелярию к великому князю Константину, другой хвастался личным знакомством с господином прокурором. До того дородная особа, что больше походила на извозчика в кашемировом платье и колье, нежели на светскую даму, орала о своем больном сердце и слабом организме. Организму давно уже следовало быть в постели и, испив липового чая, готовиться ко сну. Несчастное, страдающее всеми мыслимыми и немыслимыми болезнями создание перекрикивало все прочие голоса звучным басом, ее голова в уродливой шляпе возвышалась над толпой, так что, если посмотреть сверху, складывалось впечатление, что шляпа плыла по живому морю.

— Господин полицейский, мне давно пора укладывать Митеньку спать. Видите, как он устал, бедненький! — Отодвинув дородную особу, к следователю протиснулась энергичная дамочка в красном платье, толкающая перед собой толстого, апатичного мальчика лет десяти. — Сделайте божескую милость, отпустите нас, такие зрелища не для ребенка.

Так и хотелось спросить: а что вообще делает десятилетний ребенок на вечернем спектакле, который и без вмешательства полиции должен был продлиться чуть ли не до полуночи?

Наконец Градовский отдал распоряжение отпускать всех, кто уже продиктовал полицейским свои имена и адреса, тем более что убийства произошли за кулисами и вряд ли зрители могли дать сколько-нибудь связные показания.

Собственно, из всего зала ему следовало допросить мать бенефицианта, которая смотрела за спектаклем из ложи, где она и оставалась до сих пор по распоряжению полиции.

Градовский вздохнул. Безусловно, старушку следовало освободить как можно быстрее, а еще лучше по-быстрому снять с нее показания, после чего поручить сыну доставить почтенную даму до дома. Если же у полиции останутся вопросы к господину Благинину, — все-таки трагедия разыгралась на его бенефисе, — отправить старушку домой пришлось бы с одним из полицейских или поручить ее драгоценную особу кому-нибудь из театральных служителей.

Градовский тяжело вздохнул, предвкушая жалобы и претензии в свой адрес от потенциальных свидетелей, но что он мог сделать? Девице, которая решила присвоить себе лежащий на сцене букет, сделалось дурно, и осмотревший ее полицейский доктор констатировал отравление. Ядом были побрызганы цветы, и именно эти цветы, по заверению директора театра, мать бенефицианта Анна Львовна Благинина собиралась преподнести сыну. Сама ли она отравила цветы или это сделал кто-то за нее, оставалось выяснить. Но прежде чем зайти к давно ожидающей допроса Анне Львовне, Градовский мысленно еще раз прокрутил в голове картину произошедшего.

Во время бенефиса любимца публики Аполлона Благинина в левых кулисах, можно сказать на сцене, был обнаружен труп мужчины с проломанным, да нет, скорее многажды размозженным черепом. Документов у жерт-вы не обнаружилось, с какой целью субъект во время представления поднялся на сцену, оставалось загадкой.

Сразу же после того, как о труп споткнулась одна из юных актрис театра, поднялась тревога, и позже в кабинете директора театра были обнаружены еще два тела, на этот раз с огнестрельными ранениями. Один из мужчин, тот, что был убит прямым попаданием в сердце, был опознан как представитель газеты «Северная пчела», собирающийся освещать в прессе бенефис и привезший на спектакль госпожу Благинину; второй, пуля вошла в правый глаз, находился при нем в качестве штатного фотографа. Никаких документов у этих господ также не оказалось. И после короткого разговора по телефону с представителем «Северной пчелы» было установлено, что никаких журналистов они в театр не посылали.

Тот, что теперь лежал с пулей в сердце, перед спектаклем сообщил директору, будто матушка премьера пожелала лично прибыть на бенефис и после спектакля она выйдет на сцену из правой кулисы с цветами, так как с ее старыми ногами подъем по центральной лестнице без перил может стоить бедной слабой женщине здоровья, а может быть — и жизни.

Приметный букет — белые хризантемы по краям образовывали четкий круг, в центре которого алели поздние розы, — до спектакля находился в ложе Благининой; когда ее сын будет выходить на поклон, старушку должны были проводить за кулисы, где она с цветами в руках делала несколько шагов по сцене.

Директор решил, что эта трогательная сцена понадобилась газетчикам для будущего репортажа, и не возражал. Пусть о теноре Благинине пишут еще и как о почтительном сыне. Театру это только на пользу. Правда, состояние Анны Львовны ему самому показалось весьма печальным. Благинина, должно быть, давно уже выжила из ума, ее взгляд блуждал, челюсть, которой она беспрестанно совершала жевательные движения, выглядела отвратительно, Анна Львовна тряслась всем телом и вообще производила впечатление живого трупа. Взглянув один раз на несчастную женщину, директор пожалел о том, что дал свое разрешение вывести бедняжку на сцену. Такое волнение могло привести к самым нежелательным последствиям, и меньше всего директор хотел, чтобы мать первого тенора театра умерла на сцене во время бенефиса ее драгоценного сына.

«Итого три мужских трупа и одна несильно отравившаяся барышня», — подытожил про себя Градовский. Ложу Благининой никто не охранял, следователь хотел было гаркнуть на подчиненных, но, заглянув туда, понял причину разгильдяйства. Крохотная старушка, одетая в темное платье и меховую, потраченную молью накидку, была похожа на постоянную пациентку какой-нибудь закрытой нервной клиники. Анна Львовна казалась бледной и потерянной, она сидела с отрешенным, устремленным неведомо куда взглядом, и, скорее всего, плохо соображала, где она находится и чего от нее хотят.

Получалось, что лжежурналисты специально вытащили старушку из ее жилья и доставили в театр.

Градовский припомнил, что директор говорил, будто Анне Львовне семьдесят лет и что в последние годы она болеет и на его памяти ни разу не посещала театра. Поистине надо быть бессердечными извергами, чтобы заставить старушку тащиться в переполненный людьми театр, где она запросто может получить нервный срыв от шума и многолюдья. Впрочем, букет, который Благинина должна была вручить сыну, был отравлен, стало быть, мерзавцы не просто готовили покушение на тенора Императорских театров, а еще и желали, чтобы в содеянном обвинили его беспомощную, выжившую из ума мать.