Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич. Страница 15

— Ни в какой не закончится, — брюзгливо ответил граф. — Пока судебной крысе благоволит королевская семья. Ладно… Что было дальше?

— Рыжая особа дурного происхождения высказала свою речь красиво и выразительно, ссылаясь на всевозможные уложения. К несчастью там же оказался почтенный Алонсо цин Кехана со своим воспитанником. А сей господин, как известно, большой знаток рыцарских добродетелей и обычаев. Он согласился и подтвердил, что…

Камерарий снова запнулся.

— Понятно и очевидно, что он подтвердил, — сказал церковный гость. — Если не было надлежащего ввода в тело Церкви с назначением чина, то пред Господом нашим этот самый Буазо остается дворянином, а затем уж все прочее. И поскольку он самолично избрал путь богобоязненных лишений, то к нему не применимы общие требования «дворянства меча» по цензу и образу жизни, так что он остается кавалером, даже если бы ходил вообще без штанов.

— Да, замечательный господин, он так и сказал, — облегченно выдохнул камерарий. — И все согласились, что случай удивительный, и необходимо вмешательство того, кто облечен высшей властью, чтобы его разрешить ко всеобщему…

— Вон отсюда, — приказал граф, и слуга поторопился исполнить веление.

Некоторое время братья молчали, глядя на лампу. Затем Блохт долго, тяжело вздохнул и без особой надежды спросил:

— Не хочешь взять на себя… это? Миром они точно теперь не разойдутся, придется что-то решать. Потряси там рукавами, скажи что-нибудь про любовь и примирение.

— Не могу, — виновато развел руками хилиарх, верховный настоятель Храма в Пайт-Сокхайлхейе. — Это не судебное испытание поединком, здесь нет обвинения и дознания, когда нужно доказать чью-то правоту. Какую бы сторону я ни занял, потом скажут, что с твоего дозволения церковная крыса полезла в дела благородных господ. Тебе же хуже в итоге выйдет.

— Тоже верно, — сердито вынужден был согласиться граф. — Придется запрещать поединок.

— Зачем? Это не умножит твою славу. Пойдет дурная молва.

— Если этот… Буазо и в самом деле искупитель, то возможно, Буржад вернется домой в ящике с солью. Кому служит его семья, ты помнишь?

— Будь мудр. Отступи на шаг, — посоветовал церковник. — Скажи, что не поддерживаешь и не порицаешь смертоубийство. Противник барона, насколько я понимаю, стар и оборван, а это не идет на пользу воину. Сколько силы осталось в его руках? Дряхлый грешник, скорее всего, понял, что до весны не протянет. Решил уйти на тот свет красиво, в бою, от руки благородного человека, с достойными похоронами и молитвой.

— Но вдруг… — сомневался граф. — Они, говорят, странствуют всю жизнь, и если один искупитель встречает другого, то должны выучить друг друга всем приемам и уловкам, какие знают.

— Ежели ветхий старик убьет молодого, полного сил воина, значит, на то была воля Господня. А ты со всей искренностью и честностью скажешь Буржадам, что и помыслить не мог, каким чудом старая ворона могла бы взять верх над их сыном, образцом воинских доблестей. Причем сказать надо при свидетелях, тогда им придется это проглотить, не давясь.

— Ну-у-у… может и так.

— Славно, что мы родственники, — улыбнулся церковник, настоятель. — Всегда готовы помогать друг другу.

Про себя же он подумал куда менее комплиментарно:

«Хорошо, что Пантократор строго разделил меж братьями силу мышц и тонкость ума. Хорошо… но как же иногда утомительно!»

К ограждению продолжали собираться праздношатающиеся. Несколько явных пажей заторопились прочь, очевидно, сообщить господам об интересном повороте событий. Пока слали за высшей инстанцией, молодые аристократы горячо обсуждали возможный поединок и его условия. Главным образом, считать ли схватку ордалией и соответственно, является ли обязательным строгое уравнивание шансов. Спорщики косились на «Дон Кихота», который, очевидно, пользовался немалым авторитетом, но рыцарь, высказавшись насчет дворянского положения Насильника, далее молчал как немой, скрестив руки на груди.

На Елену смотрели с большим любопытством, обсуждали ее юридический перфоманс, но, кажется, не оценивали женщину как самостоятельную единицу со своим голосом и мнением. Восприятие как глашатая, который пересказывает добросовестно выученные слова, одновременно и огорчало, и радовало.

Не дожидаясь явления арбитра, молодой барон властно махнул рукой, призывая оруженосца. Видимо Буржад решил, что поединок неизбежен, а может это была демонстрация в стиле «держите меня семеро!». Если демонстрация, то Насильник не впечатлился. Оруженосец, бледный и субтильный юноша, впрочем, достаточно ловкий, начал распускать тугой от холода ремешок, чтобы снять наплечник. Тут, наконец, явился рефери.

— Что здесь происходит? — спросил граф Блохт, ухитрившись как-то совместить на лице выражение снулого интереса и вялой скуки. Теперь аристократ уже не казался блестящим воплощением рыцарского великолепия. Без полированных доспехов и накачки пафосом граф выглядел как обычный и уже обрюзгший купец, чье лицо отметило давнее пристрастие к вину. Блохта поспешили ввести в курс дела, и возникла некоторая пауза, а благородная и не очень благородная общественность, затаив дыхание, ждала решения. Граф изобразил очень важный вид, задрал подбородок и, наконец, громко вымолвил:

— Длань короля в моем лице не видит повода одобрить поединок…

Барон вскинул голову, скорчив злобную мину, кажется, в мыслях он уже победил противника и готов был возмутиться, невзирая на куда более высокий статус графа.

— … Так же я не усматриваю оснований воспрещать его, — продолжил арбитр. — Все, что произойдет в границах ристалища, является частным делом двух почтенных сударей. Если господа желают испытать воинское мастерство друг друга по взаимному уговору, без ограничений до первой или третьей крови из торса или членов, да будет так.

Блохт повернулся и зашагал обратно, не оглядываясь и тем более не ожидая чьего-либо одобрения. В его словах и действиях, а также в нежелании свидетельствовать при поединке усматривалась какая-то вычурная демонстративность, что-то буквально «пилатовское», дескать, делайте как подсказывает ваша дурость, а я умываю руки. Кажется, здесь все было несколько глубже того, что лежало на поверхности, с какой-то предысторией. Взгляд уходящего дворянина как бы случайно, с кажущимся безразличием, скользнул по Елене, и женщина подавила дрожь в руках. Достаточно было краткой доли секунды, мгновенной сцепки глаз, чтобы понять — предводитель королевских рыцарей отлично помнит высокую рыжеволосую женщину, спутницу юного Артиго. Помнит, отметил ее присутствие, явно сделал некие выводы, осталось лишь понять — что за выводы и с какими последствиями.

Граф уходил, сопровождаемый свитой, он потянул за собой часть собравшихся вокруг арены, как планета из фантастического фильма. Однако большинство все же осталось, более того, подходили еще и еще, Елена вдруг обнаружила, что стоит в первом ряду тройного кольца зрителей. Судя по аплодисментам, возникшим стихийно и довольно громким, решение не запрещать поединок встретило понимание общественности, а барон стал безусловным фаворитом зрительских симпатий. Мужчины обменивались скупыми замечаниями, а женщины… Елена уже отметила для себя эффектную легкость нравов в конвое. Жен и «официальных» любовниц боевое дворянство с собой по очевидным причинам в поход не взяло, так что дамы с богатыми платьями и взглядами голодных крыс воплощали все мыслимые аспекты элитной проституции.

Оруженосец, тем временем, разоблачал барона, оставив ему из брони выше пояса лишь стальные перчатки, похожие на варежки без пальцев. Елена поморщилась — даже в таком усеченном виде Буржад казался несокрушимым бойцом, а Насильник — жалким и беспомощным дедушкой, который перепутал копье с метлой.

— Времена и нравы, — пробормотал совершенно в римском стиле Пантин, и на сей раз Елена почти не вздрогнула, ожидая чего-то подобного. — Даже не сделал оговорку насчет желательности бескровного исхода.