Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ночь Ева. Страница 56
— Что-то меня напрягает в твоей настойчивости.
— Ничего не случится, — твёрдо говорю я. — И, кстати, кота зовут Сильвэй.
Брови Иранны вспорхнули, застыли, а затем потеплели радостью глаза.
— Тебе удалось. Они… породнились?
— Да всё, как положено: кровь, любовь, глаза в глаза, — заверила я, радуясь, что Иранна перестала копать под меня яму. — и четырнадцать маленьких мерцателей сегодня ночью. Четырнадцать розовых голых крысёныша. Жизнь налаживается — определённо. А сейчас она резко разладится, — мрачно добавляю я, прислушиваясь к приближающемуся топоту копыт.
— Не бойся. Геллан не кусается, — лицо у Иранны довольное и предвкушающее, будто она всё же ждёт, что разозлённый Геллан превратится в шершня и покусает меня.
Он ворвался бело-чёрной молнией — чёрный всадник на белом коне. Золотые кудри стеной. Ледяная синь глаз из-под тёмных ресниц. Довольная белая морда Сильвэя из седельной чёрной сумки.
Савр радостно ржёт, машет вислыми спаниельными ушами, тянется тёплой мордой к моим ладоням.
— Я не могла уснуть, — скороговоркой пытаюсь отделаться от тягостных вопросов, но черно-белый рыцарь только кивает головой.
Мне даже глаза захотелось протереть. Потом поняла: они с Иранной разговаривают без букв. Мда. Не понятно, о чём речь и что Иранна ему говорит.
— Я не сержусь. Оставайся, — спокойный голос обволакивает мягко, как вата хрустальную вазу. Заботливо, тошнотворно-участливо, но я стараюсь не заморачиваться на нюансах, хотя где-то внутри как-то нехорошо ёкает. Слишком уж он приторный и неестественно добрый.
— Сильвэй! — коротко командует каменный гость.
Кот, успевший вылезти из сумки, потереться о наши с Иранной ноги и поваляться на влажной грядке, деловито отряхивается, подбегает к коню и одним прыжком заскакивает в сумку. У меня дух захватывает: акробатический номер без всяких дрессировок! Геллан разворачивает Савра и уносится прочь. Морда Сильвея довольно щурится из сумы.
— Что ты ему сказала? — подозрительно спрашиваю у Иранны.
— Что у тебя девичье недомогание. Чтобы тебя выгородить, не пришлось и лгать.
Несколько мгновений тупо смотрю на безмятежное Ираннино лицо.
— Девичье… что?! — машинально переспрашиваю и вспыхиваю, когда понимаю, о чём речь.
— У-у-у-у-у! — рычу беспомощно, закрыв лицо руками. Щёки полыхают костром. — Ты ничего другого не могла придумать?!
— Зачем? — возражает Иранна. — Любая другая причина для него могла стать поводом остаться в долине. Не считай уж Геллана совсем дураком.
— Я не привыкла, чтобы это выставляли напоказ! — злюсь от бессилия, и меня аж подбрасывает: в ушах стоит его заботливый голос, а перед глазами — тошнотворное участие во взгляде.
— Это ни для кого здесь не секрет. И для него тоже, если он захочет увидеть.
Иранну не прошибёшь. По инерции ещё хочется спорить, но к саду начинают стягиваться детишки. Вон и Мила замаячила сзади — сияющая и улыбчивая. Видать, на крысёнышей мерцательных насмотрелась.
— Не стой столбом, Дара, — ласково говорит Иранна. — Располагайся поудобнее. С сегодняшнего дня ты моя ученица.
Выцарапать бы ей глаза! Помогла, называется. Знала бы, сама придумала, как выкрутиться. Но дело сделано: я избавилась от надзора Геллана и стала добровольной узницей коварной интриганки.
— Не злись, — облизывается, как кошка, — мозг надо тренировать, умения оттачивать. Знания никого ещё не убили. Я уверена: тебе понравится учиться.
Я бы поспорила, но смысл? Мышеловка захлопнулась, и вместо того чтобы ломать зубы о железные прутья, лучше съесть приманку-сыр. Раз уж так пришлось.
Мы с Милой заняли оборонительную позицию и принялись ждать. Но Иранна, казалось, забыла о нас, а как только мы расслабились, она нас поймала. Для детишек урок закончился, а нам муйба всучила по миске с какой-то ерундой, по песту в руки и повелительным жестом приказала работать.
— Яяя боюсь, — жалко промымрила Мила, с несчастным видом разглядывая содержимое каменной плошки. — Выглядит неее так, как в тот раз.
— Не трусь, — лениво подбодрила я, начиная долбить пестом содержимое своей миски. — Мне так вообще по барабану. Ну не выйдет ничего — и что? Никто нас не убьет. Сиди, три по стенкам и не думай ни о чём. Подумаешь. Может, она вообще ничего от нас не ждёт. Просто травы заставила дробить для снадобий или отваров. Кто-то ж должен ей помогать?
Мила успокоилась и начала постукивать пестом за мною вслед. А меня так и подмывало сделать какую-нибудь пакость.
— А хочешь, перемешаем наши миски?
У Милы чуть глаза не выпали от подобного святотатства. Она так прижала к себе свою лохань, что мне на миг стало её жаль.
— Ннеет. Вдруг лекарство…
Об этом я не подумала.
— Ну давай обменяемся. Ты моё потрёшь, я — твоё.
Отрицательно заплясали кудряшки. Пальцы девчонки аж побелели от натуги — так крепко вцепилась она в пестик.
— Ладно, не хочешь, как хочешь. Это я так, чтобы скучно не было.
Зря я куражилась: Иранна следила за нами взором василиска не пойми откуда. Как только мы растёрли содержимое мисок в пыль, она вынырнула, осмотрела плоды нашего непосильного труда, плеснула жидкости из разных чашек и опять куда-то удалилась.
— Вот тоска-то, — бурчала я.
Рука начала неметь и отваливаться. У Милы так ходуном ходила — ей тяжелее: руки тонкие, как прутики, слабые, дрожат от напряжения. В какой-то момент я поняла, что сижу, замерев, по инерции кружа пестом по миске, а сама смотрю на Милу. Девчонка будто отключилась от мира, но я не посмела её окликнуть. Да и не смогла бы, наверное. Воздух вокруг неё, казалось, сгустился и завибрировал. В миске что-то булькало, но я глядела только на тёмную голову, влажные кудряшки, и никакая сила не могла вырвать меня из созерцания. Не знаю, сколько это длилось. Может, минуту, а может, вечность…
Мила подняла лицо. Бледная кожа, заострившиеся черты, тоненький носик и огромные глаза. Желтые, с вертикальным зрачком. Погруженные куда-то глубоко и в то же время — в меня. Взгляд, который не вынести и не пересмотреть.
Кажется, я вскрикнула и зажмурилась. В лицо пыхнуло жаром. Чьи-то руки резко вырвали из сжатых пальцев миску и отшвырнули прочь. Меня трясёт, трясёт, трясёт… Я закрываю лицо руками. Чувствую, как крошатся опалённые брови.
— Молодец, огненная девочка, — слышу слишком спокойный голос Иранны.
Открываю глаза. Моя миска, полыхая костром до небес, валяется на черной земле в отдалении. Мила сидит рядом и виновато улыбается. Её посудина плещется золотом — жидким, изменчивым, как Жерель. Вертикальной черты только не хватает для полного сходства.
— Ну тебя в пень, с твоими экспериментами! — выкрикиваю в сердцах. — Я бы и так сказала, что моя стихия — огонь!
Иранна улыбается, как Джоконда, и забирает из рук Милы миску. Подносит её к лицу, принюхиваясь.
— Краска, — говорит удовлетворённо.
Ещё немного — и заурчит, как довольная жизнью кошка.
— Я горжусь вами, девочки.
Уходит к дому, а мы остаёмся сидеть, как привязанные. Я смотрю на огонь, что продолжает гореть ярко и высоко.
— Ииспугалась? — спрашивает Мила шёпотом.
— Не знаю. Растерялась, наверное.
Мила хихикает:
— Она хитрая, Иранна. Беез тебя ничего не получилось бы.
"А она почти не заикается", — думаю машинально и недоверчиво пожимаю плечами.
— Правда. Там, — Мила делает жест в сторону дома, — и твоя энергия. Я чувствовала… как вливалась…
— Что здесь происходит?
Это Геллан появился в саду. Вовремя.
— Да вот… костры разводим, песни поём…
Я забрасываю ногу на ногу и стараюсь говорить скучающе-небрежно, будто сидим на завалинке и семечки щёлкаем.
— Вы… в порядке? — спрашивает и переводит взгляд с меня на сестру и обратно.
Интересно, если я пожалуюсь на Иранну, он достанет свой меч?..
— Дара.
Брови сведены. В глазах — укоризна. Вот чёрт. Надо бубенчик в косу вплести, чтобы отгонять мысли. Забываю, что он слышит.