Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ночь Ева. Страница 56

— Что-то меня напрягает в твоей настойчивости.

— Ничего не случится, — твёрдо говорю я. — И, кстати, кота зовут Сильвэй.

Брови Иранны вспорхнули, застыли, а затем потеплели радостью глаза.

— Тебе удалось. Они… породнились?

— Да всё, как положено: кровь, любовь, глаза в глаза, — заверила я, радуясь, что Иранна перестала копать под меня яму. — и четырнадцать маленьких мерцателей сегодня ночью. Четырнадцать розовых голых крысёныша. Жизнь налаживается — определённо. А сейчас она резко разладится, — мрачно добавляю я, прислушиваясь к приближающемуся топоту копыт.

— Не бойся. Геллан не кусается, — лицо у Иранны довольное и предвкушающее, будто она всё же ждёт, что разозлённый Геллан превратится в шершня и покусает меня.

Он ворвался бело-чёрной молнией — чёрный всадник на белом коне. Золотые кудри стеной. Ледяная синь глаз из-под тёмных ресниц. Довольная белая морда Сильвэя из седельной чёрной сумки.

Савр радостно ржёт, машет вислыми спаниельными ушами, тянется тёплой мордой к моим ладоням.

— Я не могла уснуть, — скороговоркой пытаюсь отделаться от тягостных вопросов, но черно-белый рыцарь только кивает головой.

Мне даже глаза захотелось протереть. Потом поняла: они с Иранной разговаривают без букв. Мда. Не понятно, о чём речь и что Иранна ему говорит.

— Я не сержусь. Оставайся, — спокойный голос обволакивает мягко, как вата хрустальную вазу. Заботливо, тошнотворно-участливо, но я стараюсь не заморачиваться на нюансах, хотя где-то внутри как-то нехорошо ёкает. Слишком уж он приторный и неестественно добрый.

— Сильвэй! — коротко командует каменный гость.

Кот, успевший вылезти из сумки, потереться о наши с Иранной ноги и поваляться на влажной грядке, деловито отряхивается, подбегает к коню и одним прыжком заскакивает в сумку. У меня дух захватывает: акробатический номер без всяких дрессировок! Геллан разворачивает Савра и уносится прочь. Морда Сильвея довольно щурится из сумы.

— Что ты ему сказала? — подозрительно спрашиваю у Иранны.

— Что у тебя девичье недомогание. Чтобы тебя выгородить, не пришлось и лгать.

Несколько мгновений тупо смотрю на безмятежное Ираннино лицо.

— Девичье… что?! — машинально переспрашиваю и вспыхиваю, когда понимаю, о чём речь.

— У-у-у-у-у! — рычу беспомощно, закрыв лицо руками. Щёки полыхают костром. — Ты ничего другого не могла придумать?!

— Зачем? — возражает Иранна. — Любая другая причина для него могла стать поводом остаться в долине. Не считай уж Геллана совсем дураком.

— Я не привыкла, чтобы это выставляли напоказ! — злюсь от бессилия, и меня аж подбрасывает: в ушах стоит его заботливый голос, а перед глазами — тошнотворное участие во взгляде.

— Это ни для кого здесь не секрет. И для него тоже, если он захочет увидеть.

Иранну не прошибёшь. По инерции ещё хочется спорить, но к саду начинают стягиваться детишки. Вон и Мила замаячила сзади — сияющая и улыбчивая. Видать, на крысёнышей мерцательных насмотрелась.

— Не стой столбом, Дара, — ласково говорит Иранна. — Располагайся поудобнее. С сегодняшнего дня ты моя ученица.

Выцарапать бы ей глаза! Помогла, называется. Знала бы, сама придумала, как выкрутиться. Но дело сделано: я избавилась от надзора Геллана и стала добровольной узницей коварной интриганки.

— Не злись, — облизывается, как кошка, — мозг надо тренировать, умения оттачивать. Знания никого ещё не убили. Я уверена: тебе понравится учиться.

Я бы поспорила, но смысл? Мышеловка захлопнулась, и вместо того чтобы ломать зубы о железные прутья, лучше съесть приманку-сыр. Раз уж так пришлось.

Мы с Милой заняли оборонительную позицию и принялись ждать. Но Иранна, казалось, забыла о нас, а как только мы расслабились, она нас поймала. Для детишек урок закончился, а нам муйба всучила по миске с какой-то ерундой, по песту в руки и повелительным жестом приказала работать.

— Яяя боюсь, — жалко промымрила Мила, с несчастным видом разглядывая содержимое каменной плошки. — Выглядит неее так, как в тот раз.

— Не трусь, — лениво подбодрила я, начиная долбить пестом содержимое своей миски. — Мне так вообще по барабану. Ну не выйдет ничего — и что? Никто нас не убьет. Сиди, три по стенкам и не думай ни о чём. Подумаешь. Может, она вообще ничего от нас не ждёт. Просто травы заставила дробить для снадобий или отваров. Кто-то ж должен ей помогать?

Мила успокоилась и начала постукивать пестом за мною вслед. А меня так и подмывало сделать какую-нибудь пакость.

— А хочешь, перемешаем наши миски?

У Милы чуть глаза не выпали от подобного святотатства. Она так прижала к себе свою лохань, что мне на миг стало её жаль.

— Ннеет. Вдруг лекарство…

Об этом я не подумала.

— Ну давай обменяемся. Ты моё потрёшь, я — твоё.

Отрицательно заплясали кудряшки. Пальцы девчонки аж побелели от натуги — так крепко вцепилась она в пестик.

— Ладно, не хочешь, как хочешь. Это я так, чтобы скучно не было.

Зря я куражилась: Иранна следила за нами взором василиска не пойми откуда. Как только мы растёрли содержимое мисок в пыль, она вынырнула, осмотрела плоды нашего непосильного труда, плеснула жидкости из разных чашек и опять куда-то удалилась.

— Вот тоска-то, — бурчала я.

Рука начала неметь и отваливаться. У Милы так ходуном ходила — ей тяжелее: руки тонкие, как прутики, слабые, дрожат от напряжения. В какой-то момент я поняла, что сижу, замерев, по инерции кружа пестом по миске, а сама смотрю на Милу. Девчонка будто отключилась от мира, но я не посмела её окликнуть. Да и не смогла бы, наверное. Воздух вокруг неё, казалось, сгустился и завибрировал. В миске что-то булькало, но я глядела только на тёмную голову, влажные кудряшки, и никакая сила не могла вырвать меня из созерцания. Не знаю, сколько это длилось. Может, минуту, а может, вечность…

Мила подняла лицо. Бледная кожа, заострившиеся черты, тоненький носик и огромные глаза. Желтые, с вертикальным зрачком. Погруженные куда-то глубоко и в то же время — в меня. Взгляд, который не вынести и не пересмотреть.

Кажется, я вскрикнула и зажмурилась. В лицо пыхнуло жаром. Чьи-то руки резко вырвали из сжатых пальцев миску и отшвырнули прочь. Меня трясёт, трясёт, трясёт… Я закрываю лицо руками. Чувствую, как крошатся опалённые брови.

— Молодец, огненная девочка, — слышу слишком спокойный голос Иранны.

Открываю глаза. Моя миска, полыхая костром до небес, валяется на черной земле в отдалении. Мила сидит рядом и виновато улыбается. Её посудина плещется золотом — жидким, изменчивым, как Жерель. Вертикальной черты только не хватает для полного сходства.

— Ну тебя в пень, с твоими экспериментами! — выкрикиваю в сердцах. — Я бы и так сказала, что моя стихия — огонь!

Иранна улыбается, как Джоконда, и забирает из рук Милы миску. Подносит её к лицу, принюхиваясь.

— Краска, — говорит удовлетворённо.

Ещё немного — и заурчит, как довольная жизнью кошка.

— Я горжусь вами, девочки.

Уходит к дому, а мы остаёмся сидеть, как привязанные. Я смотрю на огонь, что продолжает гореть ярко и высоко.

— Ииспугалась? — спрашивает Мила шёпотом.

— Не знаю. Растерялась, наверное.

Мила хихикает:

— Она хитрая, Иранна. Беез тебя ничего не получилось бы.

"А она почти не заикается", — думаю машинально и недоверчиво пожимаю плечами.

— Правда. Там, — Мила делает жест в сторону дома, — и твоя энергия. Я чувствовала… как вливалась…

— Что здесь происходит?

Это Геллан появился в саду. Вовремя.

— Да вот… костры разводим, песни поём…

Я забрасываю ногу на ногу и стараюсь говорить скучающе-небрежно, будто сидим на завалинке и семечки щёлкаем.

— Вы… в порядке? — спрашивает и переводит взгляд с меня на сестру и обратно.

Интересно, если я пожалуюсь на Иранну, он достанет свой меч?..

— Дара.

Брови сведены. В глазах — укоризна. Вот чёрт. Надо бубенчик в косу вплести, чтобы отгонять мысли. Забываю, что он слышит.