Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ночь Ева. Страница 8

— М-мамин с-с-сад, — шёпотом сказала она, как будто доверяя страшную тайну.

Я кивнула, хотя это мне ни о чём не говорило. По ходу, я скоро привыкну к тому, что ни фига не понимаю.

Мы шли по аккуратно выложенному булыжнику — зеленоватым камням с красными вкраплениями и золотыми искрами. Чисто, ни травинки. Чуть в отдалении геометрично высажены деревья с разноцветными кронами. Я присматривалась к ним, гадая: осень ли выкрасила их так причудливо, а может, они такими появились на свет: ярко-желтые с коричневыми диагоналями по листве и стволам; красно-зелёные с ветвями до земли; фиолетово-рыжие, трёхглавые, как короны… Как будто художник-авангардист подтрудился над ними…

У резной калитки Геллан остановился. Я опять налетела на него, чуть не упала. Он поддержал меня, а я споткнулась о его взгляд. У них с Милой одинаковые глаза — голубые-голубые, как бездонное небо в ясный день. Только у Милы — черные мохнатые ресницы, а у Геллана — светлее, но не белёсые, как часто бывает у блондинов.

Не знаю, что я увидела в его глазах. Он тут же отвёл взгляд, смотрел куда-то поверх моей головы. Но смутно понимала: это не простой сад. И ему не очень легко далось решение идти сюда.

— Сад немного запущен. За ним давно никто не ухаживал. Но, думаю, для наших целей вполне сгодится его плодородная земля. Хотя мимеи растут чаще всего на каменистых почвах.

"Не бойся", — хотелось сказать мне, но я не могла произнести ни слова. Вместо этого я просто взяла его за руку, а другой толкнула калитку. Она заскрипела ржаво, но открылась легко. Так, взявшись за руки, мы и вошли туда.

Он был прекрасен — сад мамы Геллана и Милы. Когда-то нас классом водили в ботанический сад, но он, так восхитивший меня тогда, показался сейчас лишь бледной тенью того, что я увидела. Пышные кусты роз разных оттенков, каких-то диковинных цветов и растений, подобранных по размеру, окраске, наверное, сезону…

Повсюду виднелись остроконечные камни — словно воры-жулики, забравшиеся в чужой дом. Мы осторожно обходили их. Буйно стелилась трава, выросшая привольно, потому что не было заботливой руки садовника, который бы укротил её жадное веселье.

Геллан остановился возле небольшого домика с инвентарём, достал лопату и расчистил кусок земли. Работал он легко, без усилий, словно смахивал с гладкой поверхности стола мелко нарезанную зелень…

Земля пахла сыростью, прелыми листьями и травяным соком. Я достала из кармана светящиеся бусины мимей. Тяпка восторженно пискнула, заволновалась и стала рваться на волю из рук Милы. Та испуганно пыталась удержать мерцателя, но куда там… Расцарапав девочке руки, Тяпка кинулась ко мне и жадно ткнулась носом в ладони с бусинами-семенами. Она завела какую-то, только ей понятную, песню: урурукала, гулила, как малыш, подвизгивала на высоких нотах и быстро-быстро дергала мягким носом.

Мила плакала от боли, Иранна утешала малышку и, кажется, остановила кровь, но мне пока было не до этого. Я опустилась на колени и положила бусины в аккуратные ямки, выкопанные Гелланом. Не успела я прикрыть их землёй, как услышала отчетливые щелчки. И почти тут же из земли вырвались на волю бело-голубые кудрявые лианы. Тяпка прыгала вокруг и подвывала с хрипотцой. Она встала на задние лапки и, сложив передние в просительном жесте, стала ждать. Вскоре лианы мимей заклубились вокруг неё и начали бросать куски стеблей прямо в лапки изголодавшегося животного. Тяпка хрустела с наслаждением, закатывала глаза и продолжала петь.

— Никогда не видела ничего подобного. — восхищенно сказала Ирана.

Даже Мила перестала всхлипывать. Я взяла её за руку. Девчонка сжалась, но руку не выдернула.

— Не бойся. Мимеи творят маленькие чудеса. Подойди поближе.

Девчонка, вся в радужных разводах, тут же была обласкана мимеями. Они терлись об её лицо и толстели на глазах. Обнимали усиками её руки, впитывая светящиеся следы мерцателя. И тут же, в благодарность, залечили глубокие царапины, что оставили Тяпкины когти.

Мила смотрела на меня во все глаза. Робкая улыбка осветила её лицо, отчего она стала такой милой-милой… Настоящей Милой — ведь не зря ей дали такое красивое имя…

Я улыбнулась в ответ и потрепала по темным коротким кудряшкам:

— Видишь, это совсем не страшно.

Затем я подняла глаза и зацепилась взглядом за Иранну. Та смотрела поверх моей головы. Пристально и не мигая. Я обернулась. Геллан стоял, опираясь на лопату. Высокий и худой. С длинными волосами, что щитом закрывали правую изуродованную сторону. Они словно говорили с Иранной о чем-то, но молча, не разжимая губ. И почти на сто процентов я была уверена, что их немой разговор шёл обо мне.

Я прокашлялась громко и немного демонстративно. Лицо Геллана дрогнуло, а взгляд переместился на меня.

— Ну вот теперь все знают, что едят мерцатели. Остается вопрос, что нам делать с Тяпкой, коль она соизволила одомашниться, совсем не оказалась трусихой и вообще не собирается помирать от разрыва сердца.

Не знаю, что такого смешного я сказала, но вначале тихонько прыснула Мила, затем хмыкнула Иранна, а потом открыто и чисто засмеялся Геллан. Обожаю его смех — от него светлеет на душе.

Глава 8. Когда огонь сжигает небо. Пиррия

Здесь всегда крадётся полумрак: приседает на пружинистых мускулистых лапах, зависает туманом возле пола, выныривает из закоулков и поворотов, сверкая красными глазами настенных фонарей.

Ей не нравится свет и жар солнца — пусть жмурят глаза, обливаются потом мужики, мохнатки и другие низшие сословия. Её хранит высшая и сильнейшая из стихий, поэтому всё остальное — досадные помехи на пути огненного хаоса, прекрасного и могучего.

Пламя танцует по стенам, рождая уродливые, скалящиеся тени. Они прекрасны, потому что способны вызывать страх, ненависть, слабость у тех, кому не понять совершенства огня. Жар искрами уходит ввысь, чуть потрескивает, радуясь гудению ветра, — музыка, которую можно слушать вечно, наслаждаясь и согреваясь в неповторяющихся мотивах.

— Зачем ты звала меня, Пирр?

Она смотрит на языки пламени и проводит узкой ладонью прямо по костру, что жадно пылает посреди огромной залы. Не оборачивается, но чувствует, как по спине бегут мурашки от этого голоса. Бархат и сила. Глубина пропасти и воркующий тембр, от которого — дрожь внутри, до щекотки, жаркой вязи в груди…

— Лерра̀н. Рада, что ты пришёл.

— Трудно не прийти, когда огненная птица грозится сжечь дотла замок, если я сейчас же, сию минуту, не брошу свои дела и не появлюсь в твоём пылающем сумраке.

— А ты испугался. — в её голосе насмешливое неверие.

Она не поворачивается, чтобы слышать только голос, не видеть, не поддаваться колдовскому огню этого человека.

Он подходит почти вплотную. Так близко, что его дыхание шевелит волосы на затылке.

— Нет. Разве это возможно? — ирония, ворчание дикой панты, готовой прыгнуть и убить, играя и шутя.

— Бесстрашен, говоришь? — дрожь начинается от затылка и волной проходит по телу.

— Не играй с огнём, Пирр. — кончики пальцев касаются хребта между лопатками. Нежно, еле-еле, но кажется, что четыре иглы вонзаются в спину и доходят до сердца. — Твои фейерверки способны напугать разве что чернь.

— Не дыми, Лерра̀н, а то задохнёшься. — она делает неуловимый шаг в сторону и резко разворачивается, зачерпывая огонь в пригоршни и кидая его полукругом, в такт движения гибкого тела.

Пальцы скользят по всей спине, словно острые когти, но освобождают от властной печати. Огненный вихрь освещает полумрак до белизны. Её гость делает шаг назад: неторопливый, плавный, лёгкий. Она знает: это не отступление, а всего лишь тактический манёвр.

Он стоит на расстоянии вытянутой руки. Она задыхается, злясь, что каждый раз замирает, увидев его. Невысокий, но ладный. Широкие плечи, тонкая талия, узкие бёдра. Ноги, которым может позавидовать любая красавица. Он словно выточен из дерева: виртуозно, филигранно, продуманно, мастерски. Смуглое лицо, ровный нос, широкие брови; тёмные волосы чуть ниже шеи — прямые, густые, блестящие. Светло-серые глаза слишком контрастны, а потому притягательны втройне. Красив до боли. Красив до обморока, до желания упасть и умереть здесь же, у его идеальных ног.