Сэхсвет (СИ) - Бекет Алишер. Страница 76

Лифт доставил Максима на двухсотый этаж меньше чем за пару минут. Единственный попутчик, слишком внимательно смотревший ролик, похоже, не узнал Максима, а если и узнал, то не подал виду. Когда двери лифта разъехались в стороны, попутчик шумно вдохнул айон из ингалятора и первым вышел на площадку. Максим последовал за ним.

С площадки открывался вид на ночной Сингапур: мириады разноцветных огней сливались внизу в единую реку неонового пламени, растекающуюся по улицам города. Небольшие планеры рассекали воздушные потоки, таща за собой голографические сетки с рекламой, а вдалеке, за городской чертой, раскинулись прекрасные тропические сады. Зрелище было величественным, умиротворяющим. Глядя на всё это, Максиму в голову пришло выражение «сделать хорошую мину при плохой игре». А игра действительно получилась плохая.

…Когда первая волна эйфории схлынула, пришли проблемы, и самая первая из них – всплеск рождаемости. Подавляющее большинство людей не сразу осознавали тот факт, что теперь они бессмертны. Произошёл демографический взрыв ужасной силы, планете грозило перенаселение, и с этим нужно было что-то делать, причём как можно скорее. Выход напрашивался сам собой, и было принято решение ввести обязательный контроль рождаемости. Каждого мужчину и женщину обязали сделать имплантацию, блокирующую репродуктивную функцию на пятьдесят лет. В дальнейшем срок увеличили до семидесяти пяти.

Ещё одна серьёзная проблема, проявившаяся чуть позже, заключалась в нехватке природных ресурсов, в частности – пресной воды. Мощное финансирование получили проекты, позволяющие перерабатывать морскую воду, в результате чего к нынешнему моменту океаны были загрязнены. И сейчас человечество уже рыскало по Галактике, выкачивая полезные ресурсы из чужих миров. Но гидросфера Земли получила серьёзный удар и на данный момент поддерживалась искусственно.

Трудностей было множество – вымирали целые виды животных и птиц, которые сейчас пытались восстановить. Сама почва начинала истощаться и уже не плодоносила так, как раньше. Но всё это меркло перед главной проблемой.

Давнишний незнакомец из лифта, стоящий рядом с Максимом, чертыхнувшись, выбросил ингалятор. Пустой баллончик упал на пол и завертелся волчком, а мужчина стиснул голову руками и негромко застонал. Окружающие старательно делали вид, что ничего не происходит.

Максим подошёл ближе:

– Последний?

Незнакомец поднял на него мутные глаза.

– Да… – прошептал он.

Максим протянул ингалятор:

– Один вдох. Тут настоящий айон.

Мужчина недоверчиво взял в руки ингалятор. Покрутил редкость в руках, словно пытаясь найти подвох. Медленно он поднёс баллончик с айоном ко рту и сделал короткий вдох. И тут же преобразился: лицо посветлело, посвежело, как будто с него смыли вековую усталость. Так оно и было, в общем-то. Мужчина улыбнулся, подняв голову к небу. Потом посмотрел на Максима и сказал:

– Храни вас Господь, мистер.

– Идите домой и поспите спокойно, – посоветовал Максим.

– Так и сделаю. Ещё раз спасибо вам.

Мужчина ушёл к лифтам, а Максим продолжил размышления. Вот она, главная проблема, – боль. Когда человек отживал положенный ему срок, проходил так называемый «столетний рубеж», боль становилась его постоянным спутником. Она присутствовала всегда и везде, сопровождала повсюду. Эту боль нельзя было приглушить обезболивающими, она накапливалась со временем, и чем дольше человек её чувствовал, тем сильнее она становилась. И в какой-то момент он просто не выдерживал.

…Всё началось тогда, когда первые бессмертные прошли «столетний рубеж». Верхняя граница, когда организм ещё не отторгал иммортализацию, находилась в районе шестидесяти лет; «столетний рубеж» же наступал у каждого индивидуально, но в среднем люди пересекали его именно в сто лет. Поэтому тревогу забили поздно – тогда, когда почти всё население Земли стало вечным.

Медицина ломала голову над этой проблемой, ведь физические показатели человека, испытывающего психические муки и боль, оставались в пределах нормы. Так и не найдя никакого решения, прошедших «столетний рубеж» укладывали в гибернатории, в анабиозные камеры, – только в таком случае человек переставал чувствовать боль.

Максим вспомнил древнее изречение: «Зарази СПИДом всех мировых лидеров, и лекарство найдут через два дня». Так и получилось, правда, два дня растянулись на десятилетия. И тут открывалась самая противоречивая, спорная и пугающая страница в истории человечества.

Бессмертие – это состояние психики и разума. А значит, корень проблемы крылся в той же плоскости. Когда люди пришли к такому выводу, поиски «лекарства» потекли по другому руслу. Кто-то мог бы назвать это направление эзотерикой, но какая, к дьяволу, разница, как ты назовёшь посудину, если она летает? И она полетела, да с такой скоростью, что до сих пор остановить не получается.

Оказалось, что субъективное время человека в момент смерти сжимается до такой степени, что вмещает в себя целую жизнь. Выражение «жизнь промелькнула перед глазами» обрело новый смысл. Теперь это стало не фигурой речи, а реальностью. Вечность в мгновении, айон – так назвали это психическое «вещество». И люди научились извлекать это мгновение.

Да только никто так толком и не разобрался, что же это такое. Айон нельзя измерить физически, это было… просто что-то, какие-то психические эманации, которые человек испускал в миг смерти. Айон извлекали из умирающего человека с помощью нанобиотов – микроскопических существ, обладающих примитивным роевым разумом. Они вступали в симбиоз с сознанием, и в случае смерти носителя поглощали айон.

Но это была лишь половина решения. Во-первых, чтобы человек выработал айон, он должен был знать о том, что вскоре умрёт, должен был прочувствовать это. «Приготовить» айон в бульоне собственных мыслей. А во-вторых – в бессмертном обществе смерть не неизбежность, а ужасная катастрофа. Да и потом, айон мог быть чем-то большим. Душой, например. Мало кто хотел лишать себя надежды на загробную жизнь ради кого-то другого. В свете этих факторов добыча айона представлялась весьма непростой задачей.

И поэтому была вторая половина решения проблемы. Если бы Максим сейчас взял один из биноклей, находящихся на обзорной площадке, и взглянул вдаль, за черту города, за буйство зелёных садов, в пустыню, он бы увидел многокилометровые заводские комплексы. Но в этом не было нужды – он прекрасно знал, что они там и что из себя представляют.

На заводах выращивали синтеков – такое название им дали люди, чтобы не чувствовать себя уж совсем подонками. По факту синтеки являлись теми же людьми, созданными всего для одной цели. Миллионами они лежали в капсулах, подключённые к виртуальному миру, и проживали короткие – всего несколько лет – ненастоящие жизни с одинаковым финалом. Реальное воплощение идей «матрицы». Вот только у них не было и быть не могло своего Избранного. И конечно, айон, вырабатываемый синтеками, был намного хуже настоящего, доступ к которому, в силу его редкости, имели лишь немногие. Фабричный айон только приглушал боль, а не избавлял от неё. Таково было мрачное настоящее – измученное постоянной болью человечество, выращиваемый на убой синтек-скот и процветающий психический каннибализм…

Один за другим люди расходились – ветер крепчал, и нахождение на обзорной площадке становилось малоприятным. Максим подождал, пока последний посетитель, точнее, посетительница, вызовет лифт, предпочитая не толпиться в металлической коробке. Вдвоём они зашли внутрь.

– Вы же Максим Грановьев, верно? – вдруг спросила девушка на чистейшем русском.

Максим не ожидал вопроса, погружённый в мысли, и вздрогнул. И ещё из-за того, что уже несколько лет не слышал родного языка. После секундной заминки он ответил:

– Да.

– А я вас узнала. – Девушка расплылась в улыбке. – Когда вы помогли тому мужчине, я сразу узнала вас. Вы мой кумир. С самого детства.

– Гм… я даже не знаю, что сказать… Спасибо? Кстати, у вас потрясающий русский.