Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак. Страница 89

Как всегда, когда Анна увлекалась делом и была занята, она почти полностью перестала есть. Вместо этого она непрерывно курила. Она худела, а в глазах ее горел беспокойный огонек. От того, что ей приходилось вести слишком много переговоров, голос ее стал хриплым. Мозг Анны работал с необычайной скоростью. Поминутно у нее в голове возникали новые планы. Она просыпалась среди ночи и звонила кому-нибудь из компаньонов отца. С Грейном она тоже разговаривала о своих деловых идеях. Некоторые из идей Анны были так нелепы и фантастичны, что трудно было понять, как практически мыслящий человек способен поверить в подобное безумие. В скором времени Анна сама смеялась над своими завиральными планами. Однако другие ее идеи были умны и логичны. И легко осуществимы. Наверное, где-то в сокровищнице человеческого разума имелись и другие, причем бесчисленные, ходы, трюки и фортели, способные спасти неудачный бизнес… Было смешно слышать, как Анна разговаривает о вещах, до вчерашнего дня ей неведомых, упоминая ранее неизвестные ей машины и приборы, о функционировании которых не имела понятия. Ее устами говорил старый добрый дух торговли, дух, который покупает и продает все подряд, сам толком не зная что. При этом он все измеряет доходом. Время от времени Анна бросала на Грейна изучающие взгляды. Он был ей более чужд, чем все эти суда, все эти сделки. Что-то с ним происходило, что-то, чего она, Анна, не могла ни постичь, ни предвидеть. Он как будто ускользал от ее понимания. Она не знала, как проникнуть в сознание такого человека, обуздать его. Может быть, именно поэтому ей было так трудно оторваться от него. Вдруг посреди ссоры ее охватывало желание целоваться с ним, услышать от него доброе слово…

Анна вынуждена была задержаться в Эсбури-парке. Во-первых, потому, что ей много о чем надо было поговорить с отцом. Во-вторых, потому, что она хотела хоть одну ночь отдохнуть и подышать чистым морским воздухом. Она заказала себе комнату в отеле. Именно в этот день оперировали Лею. Грейн приехал перед операцией в больницу, встретил там Джека, Аниту, жену Джека Патрисию. Лея лежала, а вокруг нее в вазах стояли цветы. На соседней кровати лежала женщина, которую на прошлой неделе прооперировали по поводу язвы желудка. В той же палате лежала девушка, у которой вся спина была закована в гипс. Посещение больницы стало для Грейна новым потрясением. Это выглядело как фабрика страданий и смерти. Все людские тайны раскрывались, обнажалась человеческая скверна. Грейну казалось, что посетители смотрят хитрыми глазами, говорят фальшивые слова, задают вопросы, на которые нет смысла отвечать. Казалось, что они, здоровые, коварными уловками заманили сюда больных и обманывают их. Точно так же немцы вели евреев в баню и там травили их газами… Словно понимая это, больные смотрели строго, отвечали неохотно, смотрели куда-то поверх голов тех, кто склонялся над ними и вроде бы демонстрировал свое сочувствие…

Грейн уже пробыл в палате Леи несколько минут, но она, казалось, не замечала его. Джек небрежно сказал ему: «Привет». Анита избегала его. Лея разговаривала с Анитой, но Грейн не слышал ее слов. Казалось, она о чем-то предупреждает, в чем-то упрекает, за что-то наказывает… Ее лицо осунулось, щеки ввалились, нос заострился. Грейну казалось, будто мать разъяснила дочери, как та должна уберегаться от мужских сетей, не верить обещаниям. Грейн принес с собой в тот день букет цветов. Однако его некуда было деть, и он положил его на подоконник. У одной из больных совсем не было посетителей, и она смотрела вокруг себя с завистью, с раздражением. Выражение ее лица словно говорило: «Ну, больше меня не обманут. Теперь-то я увидела всю правду. Раз и навсегда!..»

Вечером после операции Грейн снова пришел в больницу, но он опоздал, и его не впустили. По телефону ему сказали, что операция прошла нормально. Он вернулся домой. Не включая света, сел в кресло в гостиной. В квартире было сумрачно, но не темно. Грейн сидел тихий и подавленный. Впервые за несколько месяцев он остался один. Он думал, но сам толком не знал о чем. Его разум, казалось, был погружен во тьму. Лея, его жена, которая когда-то была готова пожертвовать собой ради него, приняла его сегодня враждебно. Анита вообще его игнорировала. Джек бросил ему «привет» как подачку. Даже Патрисия была там, среди его родных, в большей степени своей, чем он, Грейн. Уезжая, Анна попрощалась с ним прохладно. Она ясно дала Грейну понять, что не доверяет ему: наверняка, как только она уедет, он опять будет звонить Эстер… Он так и сделал, но Эстер, видимо, не было в городе. На его звонок никто не ответил.

Грейн не обедал. Было уже десять часов вечера, но он не чувствовал голода. В квартире были книги, радио, телевизор, но ему не хотелось ни читать, ни слушать музыку, ни смотреть на кривляк, которых показывают по телевидению. У него даже появилась своего рода фобия к выходу из дома. Ему казалось, что даже посторонние люди смотрят на него недружелюбно, с подозрением, готовые в любой момент устроить скандал. Грейн говорил себе, что это ему только кажется, но избавиться от этой фобии он не мог. Лифтер по какой-то причине (а то и вообще без причины) был на него зол. Соседи, поднимавшиеся вместе с ним на лифте, смотрели на него неохотно, с сарказмом, как будто он причинял им неудобство. Портье начинал посвистывать каждый раз, когда он появлялся. А хуже всего, что в последнее время от него стали отворачиваться клиенты. Он перестал получать письма и заказы. Каждый раз, когда Грейн звонил в офис, он слышал один и тот же ответ:

— Ничего… никто…

Против него строился какой-то заговор — загадочный, метафизический, как будто силы, управляющие миром, потеряли терпение и решили ему, Грейну, всячески вредить. Теперь он сидел на стуле, один-одинешенек в этой ночи, и пытался разобраться в происходящем с ним. Может быть, это наказание за грехи? Или у него что-то перевернулось в мозгу? А если у него какое-то психическое заболевание? Ведь не может такого быть, что он, Герц Грейн, самый грешный человек на всем свете. Почему же высшие силы жалуют таких злодеев, как Сталин и ему подобные? Ведь Германия полна убийцами, которые разбивали головки маленьких детей, и эти убийцы делают там карьеру и живут себе припеваючи. Да у него просто нервы ни к черту. Но что же делать? Уехать куда-нибудь на время? Однако от одной мысли, что ему придется жить в каком-то отеле, сидеть за одним столом с чужими людьми, Грейн содрогался. Он не хотел смотреть никому в лицо, у него не было ни малейшего желания общаться с людьми, слушать их разговоры. Он был полон нетерпения, отвращения, обиды. Если бы существовал такой остров, на котором он мог бы жить один или с Эстер, он бы туда уехал…

Но разве он любит Эстер? Способен ли он что-то сделать для нее, окажись она в нужде? Нет, он и ее не любит. Его влечет к ней, но он не терпит ее выходок, болтовни, эгоизма. А с тех пор, как она вышла замуж за Мориса Плоткина, его влечение к Эстер было смешано с отвращением. Ему одновременно хотелось целовать ее и плевать на нее. В глубине души он хотел увидеть, как ее настигнет отмщение: чтобы она все потеряла, чтобы она упала, заболела, умерла… Ему даже снилось, что она умерла и он стоит у ее могилы. С другой стороны, он знал, что если бы Эстер умерла, то и в нем самом что-то умерло бы. Эта женщина может сделать его счастливым — если не навсегда, то хотя бы на несколько часов. Когда он с ней, все становится интересным, полным напряжения. Тогда время бежит, и он не замечает, как оно проходит. Она целиком захватывает его, как игра — азартного игрока, как вино — пьяницу, как опиум, морфин или гашиш — наркомана… Но разве такое состояние может длиться долго? Были времена, когда Грейн проводил с Эстер целые дни и даже недели. Рано или поздно между ними возникала ссора. И эти ссоры были такими яростными, полными такой ненависти, что он убегал от нее, как от огня. Он просто боялся в приступе ярости совершить убийство…

«Из-за чего мы, собственно, ссорились?» — спрашивал сейчас себя Грейн. Он пытался это вспомнить, но не мог. Это были какие-то мелочи, глупости. Однажды, например, Эстер высмеивала его варшавское произношение. Он говорил «ях» вместо «их», [277] а Эстер его передразнивала. Из-за этого начался такой скандал, что он дал ей пощечину. В другой раз скандал начался из-за какого-то замечания, сделанного Грейном по поводу Любы, подруги Эстер… Нет, слова были только поводом, искрой, зажигавшей порох. Каждый раз, когда они бывали где-то вместе, в них начинали накапливаться раздражение, напряженность, желание задеть другого. Война начиналась внезапно — с обвинениями, руганью, проклятиями и даже побоями. Каждый раз, когда он расставался с ней, у него возникало такое чувство, словно он ушел от опасности, от дьявола, от ангела разрушения, стремящегося его погубить. Не раз он говорил сам себе: «Она мне враг! Заклятый враг…»