Звездные самураи - Като Кен. Страница 47

Хидеки Синго и Хайден ехали на двух самых больших лошадях — гнедых кобылах ростом по пятнадцати ладоней в холке, ухоженных, с богатыми расшитыми серебром попонами. В десяти шагах позади супруга ехала госпожа Ясуко — ее паланкин, представляющий собой чудо столярного искусства, несли шестеро сплошь покрытых татуировками и почти обнаженных носильщиков.

До самого отъезда из деревни Хайден не мог придти в себя. Рана на руке была перевязана шелковым платком, одежда покрыта засохшей кровью, а в голове все еще звенели яростные отголоски смертельной схватки. Ни о чем другом он думать не мог. Воспоминания о драке перемешались самым причудливым образом: вот госпожа Ясуко встает и склоняется над телом; содрогается тело хатамото, который мертв уже целую минуту; вот Стрейкер переворачивает его, чтобы вытащить из дома. А то, что наемник обмочился перед смертью, кажется ему вполне нормальным и даже комичным.

Хайден Стрейкер испытал жгучее чувство вины. Стыдно насмехаться над унижением, перенесенным человеком в момент смерти, подумал он. Как я мог? А ведь тогда это казалось донельзя забавным. И я смеялся, пси меня побери!

Хайдену смутно вспомнился — хотя это было гораздо позже — стоящий на коленях Синго-сан. Из носа у него течет кровь, в воздухе витает сладковатый запах тления. Голова Дэниела Куинна, вздувшаяся на солнце с мраморно-белой кожей, похожа на голову толстого мальчишки.

Подозревая, что амигдала, подобно монете Харона, спрятана во рту Куинна, Синго-сан отважился лично вскрыть могилу и разжать мертвые челюсти. Когда же под распухшим языком кристалла не оказалось, он в ярости удалился, предоставив другим снова зарывать тело и произносить над могилой прощальные слова… Впрочем, Хайден уже не помнил, что он тогда говорил. Помнил только, что землю — рыхлую темно-коричневую вулканическую породу — он тщательно утрамбовал, а потом, стоя перед заново установленным треножником, повторил свою клятву.

Стрейкер потряс головой. В голове ощущалась тяжесть, точно с похмелья. Неужели меня так опьянило убийство? Ну ничего, кажется, я понемногу отхожу.

В недвижимом воздухе над деревней был разлит запах, который ни с чем не перепутаешь: вонь горелого мяса. От двух костров — одного для сына старосты, второго для хатамото — в небо поднимались два столба черного дыма, сливающихся воедино высоко над соломенными крышами хижин.

Никто из всадников даже и не взглянул на погребальный костер своего бывшего предводителя. Лишь пожилой разведчик Мори-сан, самый старший среди воинов, закаленный долгими годами верной службы, уделил погребальному костру внимание — пустил в его сторону длинную струю слюны.

Когда колонна свернула к реке, Хайден Стрейкер вновь задал себе вопрос: почему же так странно повела себя охрана даймё? У всех на глазах бросившись на Хайго Годзаэмона и убив его, он считал что совершает самоубийство. Самураи были вооружены, находились совсем рядом, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы помочь своему предводителю. Они просто подошли поближе и наблюдали за происходящим так, точно стали свидетелями заурядной уличной потасовки. Покачиваясь в седле, Хайден непрестанно раздумывал над этой загадкой. Допустим, все было бы наоборот. Что сделали бы метракоровские солдаты, ну, скажем, на Сеуле, если б увидели, как японский торговец убивает их полковника? Трудно представить себе американских солдат, тупо глазеющих на такую сцену — будь нападающий хоть любовником супруги самого Контролера Сеульского Анклава!

Здесь не Сеул, одернул себя Стрейкер. И наши правила здесь неприменимы. Это Ямато, Квадрант Кюсю; если хочешь сдержать клятву, то лучше поскорее понять законы Ямато и поступки самураев.

После убийства госпожа Ясуко бросила на Хайдена торжествующий взгляд. В глазах ее все еще полыхала жажда убийства. Затем японка поблагодарила его. То же сделал и Синго-сан, — правда, неохотно. Из носа у него все еще шла кровь, но он вел себя так, будто ничего не случилось. А охрана в наступившей гнетущей тишине покорно, выжидающе смотрела на Хайдена.

В тот момент Стрейкеру было не до них. Ведь он только что убил человека — пусть и по необходимости, но все равно он испытывал к себе глубокое отвращение. Злодеяние оказалось слишком простым, быстрым и будничным.

Как в трансе, чувствуя лишь пульсирующую в рассеченной ладони боль, Хайден удалялся от пережитых им в деревне кошмаров. Только на природе он постепенно пришел в себя и смог обратить внимание на расцветающую, как лотос, плодородную землю. Сочную зелень тянущихся вдоль реки Оки рисовых полей пересекали редкие темные отмели, где в воде пережидали дневное пекло буффалоиды. Центром сей отрадной картины, несомненно, была широкая мелководная река; вода блестела на солнце, тут и там виднелись фигурки возделывающих поля женщин в разноцветной одежде.

Отряд проезжал мимо земляных дамб, кучек крытых соломой домишек и огромных желтоватых листьев плантайнов, увешанных зелеными кулаками еще незрелых плодов.

Под лучами безжалостного светила дневная жара нарастала, на небе появилась похожая на бельмо дымка, становилось все тяжелее дышать. Наконец красноватое солнце нырнуло в дымку за холмами, и Хайден Стрейкер понял, что на Осуми со дня на день начнется сезон дождей.

Однажды небо затянут тучи, исчезнет невыносимая духота и дороги станут совершенно непроходимыми. Запрет на использование техники почти во всех районах Осуми, кроме Анклава, был введен императорским эдиктом. И никто, ни один человек, ни при каких условиях не смел его нарушить. В том числе и разбойники. Следовательно, при неблагоприятных обстоятельствах он, Стрейкер, запросто может застрять тут, в чуждом ему мире, на целые месяцы — чужак, ничего не понимающий не только в здешней жизни, но даже и неспособный разобраться в самом себе.

Он оглянулся на спутников, с горечью отметив про себя, насколько медленно колонна движется колонна. Особенно его раздражал громоздкий, неуклюжий паланкин-каго — в его глазах выглядящий узницей для госпожи Ясуко. Паланкин представлял собой занавешенный со всех сторон экипаж для путешествий, но не катящийся на колесах, а подвешенный на толстом зеленом бамбуковом шесте.

По горам и равнинам Осуми не имеет права передвигаться ни один колесный экипаж. Для них и дорог-то никогда не строилось — обитатели Осуми пользовались узенькими, петляющими тропинками, повторяющими неровности ландшафта, которые годились разве что для босых человеческих ног, лошадиных да козьих копыт. Крестьянам колеса ни к чему — баловство, да и только. Самураям тоже — они и так везде могут проехать верхом, а в случае крайней необходимости, в их распоряжении и воздух.

Разобранное на навьюченные на лошадей составные части каго всадники привезли специально для госпожи из самого Мияконодзё. Бывая в японских кварталах Сеула и Каноя-Сити, Хайден много раз видел подобные транспортные средства: на них частенько разъезжали богатые американские торговцы — в основном для того, чтобы «сохранить лицо» перед местными купцами и ростовщиками, для которых в жизни не было ничего важнее «лица». Правда, отец Хайдена никогда не пользовался носилками, громогласно заявляя, что позволит везти себя шестерке носильщиков только в последний путь или если его заморозят — короче, когда ему будет все равно.

Ты на Осуми, снова напомнил себе Хайден. Это единственный и общепринятый здесь способ путешествовать, не считая, конечно, кура — «седла боевого тигра», который предпочитали уважающие себя аристократы Ямато. Лучше б они чаще меняли носильщиков, думал он, тогда бы скорость передвижения значительно увеличилась. Да и всадники могли бы помочь: сменяй они носильщиков, паланкин все время находился бы на отдохнувших плечах. Может, стоит предложить?

Стрейкер взглянул на Синго-сана. Японец молчал все дорогу, столь умело и почти незаметно направляя скакуна, что производил впечатление еще более неприступного и заносчивого человека.

Лошади оказались на удивление выносливыми. В свое время их завезли на Осуми с Домашних Миров, где принцы императорской крови, правящие несколькими планетами в системе Киото, выводили новые породы с помощью генной инженерии. У этих лошадей были крупные уши, при малейшем звуке тут же прижимающиеся к голове. Они считались исключительно сильными, но отличались скверным норовом, доставшимся по наследству от арабских прародителей.