Белая роза - Маке Огюст. Страница 13

— Вы видели моего сына?

— Да.

— Вы видели, что он возвращается?

— Я даже велела поместить его в мою карету.

— Он ранен… или болен? О, да! Если говорят, что он болен, то для матери это означает, что он умер!

— Говорю же вам, что он возвращается, и могу даже с точностью до двух часов назвать время его появления в вашем доме.

— Мадам!.. Ваша светлость!..

— Это произойдет сегодня, самое позднее — завтра утром.

— О! — воскликнула саксонка и бросилась целовать руки герцогини.

Маргарита наслаждалась ее восторгом и уже решила, что ей удалось успешно решить поставленную задачу. Но внезапно в прихожей послышался стук в дверь, и раздались громкие голоса.

В прихожую вошел офицер и сообщил, что в город въехал караван, в составе которого находятся люди, хорошо знакомые госпоже Уорбек.

Его слова проникли через занавес. Саксонка бросила на улыбающуюся герцогиню взгляд, полный волнения и надежды.

— Все так и есть, — ответила Маргарита на ее немой вопрос.

Пораженная свалившимся на нее счастьем мать приказала служанкам принести ей накидку и велела запрячь мула, чтобы ехать встречать возлюбленного сына.

Пока она поторапливала своих домочадцев, во двор вошел Фрион. Он с таинственным видом подошел к герцогине и передал ей послание, сопроводив его словами:

— Из Шотландии для вашей светлости.

Чтобы спокойно ознакомиться с посланием и затем обсудить его содержание, Маргарита поднялась по небольшой лестнице, соединявшей двор с небольшой круговой террасой на втором этаже. Она присела, оперлась на ограду, увитую цветами, и с волнением распечатала письмо, которое явно было направлено ей неспроста и содержало важные новости.

Так оно и оказалось. Едва герцогиня ознакомилась с посланием, как ее тут же постигло глухое и унылое разочарование. Она нахмурилась и передала письмо Фриону, на лице которого отразились такие же чувства.

Яков IV извещал свою союзницу, что вся дворцовая интрига, на которой враги Генриха VII строили свои планы, развеялась, как дым. Сам Генрих VII в письме своему послу в Шотландии с издевательским цинизмом сообщил, как он надул своих противников. Он утверждал, что сам подослал Брекенбери к королеве-матери, потому что устал от попыток жены и тещи возродить популярность Йорков. В первую очередь, он хотел добиться, чтобы угас интерес народа к здравствующим Йоркам, а для этого необходимо было показать людям, что их вводят в заблуждение, и народная любовь к принцу есть не более, чем химера. Кроме того, он хотел проверить, как поведут себя его враги в подобной ситуации. И вот, чтобы показать, насколько он силен, король решил сам пустить слух о том, что сын Эдуарда жив, бросив таким образом вызов своим недругам.

В конце письма Яков IV сообщал, что Генрих VII повел себя, как неслыханный и наглый захватчик, издав указ о присоединении к своим владениям всех вотчин и имущества семейства Йорков. При этом Генрих ссылается на законное право своей жены и сына получать доходы от этого имущества.

Таким образом, ловкий узурпатор лишил враждебное ему семейство ресурсов, с помощью которых планировалось вести против него военные действия.

Этот удар короля поразил герцогиню в самой сердце. Потеря богатств была равнозначна для нее утрате последней надежды. Фрион был потрясен, но инстинктивно был готов противостоять свалившемуся несчастью. Его восхитил гений Генриха VII, этого неутомимого борца, для которого любое поражение становилось поводом с новой силой возобновить борьбу.

— Что ж, — сказала герцогиня, подавив вздох, — фортуна отвернулась от нас. Не будем испытывать терпение Господа.

— Ваша светлость говорит не то, что думает, — пробормотала ошеломленная Кэтрин. Она уже ознакомилась с посланием, и ей показалось, что терпеливому и могучему гению Маргариты вполне по силам перенести полученный удар.

— Не забывайте, что герцог Бургундский погиб именно потому, что упрямо не желал смириться со своей судьбой, — ответила ей герцогиня.

— Иногда, — смиренно сказал Фрион, — мгновение, грозящее гибелью, приносит нам спасение.

— Вы имеете в виду чудо, господин Фрион, — удрученно ответила герцогиня. — Я не отрицаю, что чудо может произойти, но я не из тех, кому Господь позволяет их творить. Кэтрин, дитя мое, нам пора принимать решение. Необходимо, чтобы вы срочно отправлялись в Остенде, где вас ждет корабль… Кто знает, вдруг обрадованному Генриху VII придет в голову начать войну против нас с конфискаций этого судна. Только этого нам не хватало. Готовьтесь к отъезду, а я пока подумаю, что вам следует передать от моего имени Якову IV.

Внезапно она замолчала. Внизу поднялись шум и суета, напомнившие герцогине, что она находится в чужом доме.

— Я и забыла, — сказала она, — что здесь живут счастливые люди: торжествующая мать и трепещущий от радости сын. Сейчас они начнут обниматься, плакать. Для таких людей, как мы, счастье — это странная вещь. Надо взглянуть на этот спектакль. Давай, Кэтрин, обопрись, как и я, на перила балкона. И вы, Фрион, тоже смотрите. Нас всех поразил гром небесный, и все мы теперь на одной доске.

Фрион подчинился — наполовину чтобы угодить могущественной принцессе, наполовину, чтобы восстановить самообладание. Три зрителя стояли, опираясь на балюстраду. Кэтрин держала Маргариту под руку, озабоченный секретарь стоял в одиночестве в нескольких шагах от них.

Красивого, но такого странного молодого человека везли в носилках конюшие герцогини. Часть пути он даже не подавал признаков жизни. Поначалу он с интересом рассматривал вооруженных людей, красивых лошадей и все воинское подразделение, охранявшее его так, словно он был какой-то важной птицей. Но потом, обнаружив присутствие Зэбе и Жана, своих еврейских опекунов, которые только и делали, что изрекали надоевшие истины, приставали с надоевшей заботой и заставляли делать то, что им казалось важным, он забился в угол носилок и впал в высокомерное уныние, став похожим на грустного льва, которого куда-то везут в его клетке.

Пару раз Зэбе говорил ему:

— Скоро мы возвратимся на родину.

Но Перкин не удостаивал его ответом.

Потом Зэбе несколько раз повторил:

— Скоро мы увидим нашу дорогую хозяйку, вашу мать.

После этих слов глаза юноши на мгновение загорелись, и Зэбе с облегчением подумал, что для этого молодого человека еще не все потеряно, поскольку он все еще любит свою мать, и одно лишь упоминание о ней способно вырвать его из летаргического сна.

Когда караван пересек низкую въездную арку предместья Турне, Зэбе приблизился к носилкам и обратился к юноше со следующими словами:

— Хозяин, мне кажется, следует, отправить кого-нибудь из господ конюших предупредить о нашем приезде. Ведь наше неожиданное появление может оказаться слишком сильным ударом для сердца госпожи Уорбек. Как вы полагаете, где нам лучше переждать, пока ее предупредят, у ворот со стороны реки или просто на улице перед домом?

— Я не понимаю вас, — сказал молодой человек.

— Хозяин, у ворот со стороны Шельды или на улице?

— Что значит ворота со стороны Шельды? — спросил Перкин.

— Надо взглянуть на этот спектакль.

Зэбе посмотрел на своего компаньона и пожал плечами. Жан в свою очередь сказал:

— Да он полный идиот.

— Тише, несчастный, — прошептал Зэбе, — вдруг он тебя услышит.

— Пусть слышит, все равно ведь не поймет, — ответил Жан. — Попробуйте еще раз воззвать к его разуму, скажите, что мы добрались до дома.

Зэбе так и сделал.

— Вот мы и в Турне, хозяин, — сказал он слащавым тоном, каким обычно уговаривают ребенка, чтобы он выпил горькое лекарство.

Перкин в ответ ограничился лишь тем, что шире раскрыл глаза.

— Турне! Понимаете, мы в Турне!

— Ну и что? — спросил Перкин.

— А то, что вы уже в родном городе, хозяин. Вы его узнаёте?