В когтях германских шпионов - Брешко-Брешковский Николай Николаевич. Страница 48

— Нелепая фантазия!

— В таком случае я взгляну.

— Нет. Вы не имеете права.

— Моя сила — мое право. А я сильнее вас. Пустите!

Ирма спокойно вынула револьвер, сделав шаг назад. Флуг невольно попятился. Кружочек дула слишком назойливо сверлил воздух.

— Вот каким языком вы со мной заговорили! Хорошо же! Я теперь не сомневаюсь в вашей измене. Но помните, графиня, помните! Мстить мы умеем, как никто! А по отношению ренегата — мы вдесятеро беспощаднее. Пока до свидания! Мы еще побеседуем. Я потребую от вас полный отчёт и все мои телеграммы. До скорого свидания!

Он ушёл, хлопнув дверью.

Графиня вернулась к Вовке расстроенная, бледная. Искусственный подъем упал. Она готова была расплакаться.

— Не волнуйся, моя дорогая, — утешал ее Вовка. — Я сию же минуту позвоню к Арканцеву, он позвонит генералу Добычину, и мы сегодня же арестуем этого мерзавца.

10. Флуг-фантомас

Но Флуг не из числа тех, кого можно арестовать в любую минуту. Особый инстинкт помогал ему. Инстинкт вечно травимого хищника. Этот самый инстинкт внушил Флугу тотчас же, после принявшей такой неожиданный оборот беседы с графинею, покинуть отель. Сперва на несколько часов, а там уже будет виднее.

Флуг не сомневался, что Ирма лжет, всем существом своим лжет. Во-первых, она изменница, ренегатка, передавшаяся в неприятельский лагерь, а, во-вторых, у неё в кровати лежит какой-то новый, пока еще неведомый ему любовник, и, без сомнения, он — главная и, пожалуй, единственная причина измены, потому что в смысле вознаграждения Ирма безусловно прогадала. Никто в мире не оплачивает агентов своих так щедро, как немцы.

К профессиональной ревности Флуга присоединилась еще и мужская. Он, Флуг, суливший ей все могущество своей тайной обаятельной власти, в конце концов, дурак дураком, отвергнутый, нежеланный, а её простыни (он так и думал «простыни») греет кто-то другой!

— Нет, дунайская сирена! Этот номер вам не пройдет! Не пройдет вдвойне. И вы заплатите по двойному счету! Флуг взыщет с вас, как обманутый начальник — раз и как отвергнутый мужчина — два. И расплата будет не на жизнь, а на смерть…

Он ехал с комфортом, отлично выспался, но вагон — все же вагон. Ему хотелось отдохнуть, принять ванну, разобраться в вещах и часок-другой побездельничать, что всегда так приятно после долгого пути. Но звериный инстинкт нашёптывал: «Берегись, берегись, великий инквизитор»!..

И «великий инквизитор» внял дружественному шепоту. Наскоро захватил самое необходимое, на случай обыска наиболее компрометирующие бумаги сунул в портфель и, перекинувшись парою многозначительных фраз с упитанным директором «Семирамиса», исчез. Не уехал, а именно исчез.

Но в течение всего дня, долгого летнего, нетерпеливый и властный голос чей-то раз двадцать требовал к телефону директора. И директор, вся и всё бросая, спешил на зов. Выяснилось, что приняты самые тщательные меры к удачнейшему аресту Флуга. Все ходы и выходы «Семерамиса» охранялись цепью из наиболее энергичных агентов. Местный пристав, нервный, озабоченный, наведывался несколько раз в контору, и тучный директор, распластываясь перед ним в лепёшку, нёс с три короба всякой вздорной чуши, уверяя, что священным долгом своим считает выдать с головою такого опасного субъекта, как Флуг. Если б он знал, что это за чудовище, — ни под каким видом не пустил бы его в свой «дом»! Он так дорожит безукоризненной репутацией своего «Семирамис-отеля»!..

Флуг исчез и не появлялся больше. Как в воду канул! Никаких следов не могла найти вся поднятая на ноги полиция Петрограда. А между тем он был здесь, где-то близко, не только не скрывая этого, но даже бравируя своей неуязвимостью.

Ежедневно Ирма получала от Флуга письма, где проклятия и угрозы чередовались у него с бранью. Он поносил графиню за измену, клеймил ее грубым оскорбительным для женщины, как удар кнута, словом и пророчил страшную месть. Он запугивал бедную женщину.

«Бойтесь, трепещите! Тенью вашей буду преследовать вас. И в любой момент, когда захочу, постигнет суровая, заслуженная вами кара. Все ваши друзья вместе взятые не спасут и бессильны защитить вас. Теперь на Сергеевской и на Морской узнают истинное лицо Ирмы Чечени!..»

Таково было приблизительное содержание этих писем, варьируемых ежедневно все на разные лады. Они жгли ей руки, но она их читала, читала, волнуясь и трепеща. Вовка успокаивал ее:

— Нечего бояться! Этими угрозами он пытается тебя загипнотизировать. Он сам в положении затравленного волка.

— Ах, ты не знаешь его…

— Знаю! Отдаю этому каторжнику должное, уверен, что нет гнусности, перед которой он остановился бы, но все же он не так уже демонически страшен, как ты воображаешь. Город на военном положении, следят за всем и за вся, а дружественные Флугу посольства укладывают свои чемоданы… А главное, я беру с тебя слово, что все письма этого мерзавца ты будешь уничтожать, не читая. Я понимаю: психологически это очень трудно. В подобных письмах таится всегда какой-то жгучий самобичующий интерес. Но это необходимо для душевного равновесия.

— Где он может скрываться?

— Где! Повсюду! Разве мало здесь домовладельцев, фабрикантов, заводчиков-компатриотов и единомышленников этого господина?

Вовка не ошибся. Главной штаб-квартирою Флуга был электротехнический завод Гогайзеля, этого счастливого обладателя «Пьяной библии». Там Флуг был как у себя дома. Даже еще больше, чем дома.

А события с безумной быстротою бежали, и кровавый смерч ширился, разрастаясь и удлиняясь, чтоб кошмарной колонною упереться в багровое полымя охваченных зловещим заревом небес.

Война!..

Это слово было у всех на устах. Весь смысл жизни миллионов людей ушел в одно короткое слово, такое внушительно-короткое на всех языках. Одним оно сулило горе и беды, и лишь немногие избранники чаяли от войны больших радостей. К числу этих немногих избранных принадлежал раньше всех и прежде всех Ольгерд Фердинандович Пенебельский.

Мудрой биржевой игрою он сделал «разницу» в двадцать четыре миллиона и положил их к себе в карман. Вот оно, ясновидческое преимущество угадать раньше с точностью день в день то, чего не могут угадать обыкновенные смертные. И с эгоизмом самовлюблённого человека Ольгерд Фердинандович совершенно позабыл о существовании Флуга, убедивши себя самого, что лишь собственному прозорливому гению обязан сказочным обогащением своим, которое приведёт в его готическую столовую посланников и министров.

Но теперь не время таких парадных обедов. Война!.. Ольгерд Фердинандович почувствовал вдруг себя русским патриотом и гражданином. Кто помешает ему выбросить сотню-другую тысяч на оборудование санитарного поезда? Кто?.. Поезд имени О.Ф. Пенебельского. Это звучит! Начнется в газетах «бум», и Ольгерд Фердинандович будет соответствующим образом награждён. Чем чёрт не шутит? Ему могут дать потомственное дворянство. Ах, если б у него был «дофин»! Как бы пригодилось тогда это самое потомственное дворянство…

Мысль о санитарном поезде гвоздём засела в голове Пенебельского. Надо составить приблизительную смету. Однажды вечером, после обеда, уединившись в наполеоновском кабинете своём, он занялся составлением сметы. Нарушено это было почтительным лакейским кашлем…

— Чего там такого еще? Сколько раз я говорил, чтоб ты не смел входить, когда я занят. Я тебя выгоню вон!

— Виноват, ваше превосходительство… Непременно желают видеть. Карточка.

— Давай ее здесь!..

Первым движением Пенебельского было не принимать неурочного посетителя, но можно разве не принять человека с графским титулом? Да, с графским, потому что на карточке значилось: «Граф Бранденбург». Бранденбург — это уже что-то владетельное. Это уже пахнет готским альманахом…

— Проси!..

Ольгерд Фердинандович поднялся навстречу высокому седобородому, опирающемуся на трость худощавому старику. Старик сел в предложенное кресло, поставил между коленами трость и оперся на нее, уставившись на Ольгерда Фердинадовича холодными глазами.