Люди огня - Волховский Олег. Страница 17

На следующее утро Марк протрезвел и сосредоточенно курил в форточку, стоя на кровати у окна. Впрочем, это не спасало. Все равно табаком воняло на всю камеру. Вот напасть, оказаться в одной камере с курильщиком!

— Если бы не твое пьянство!.. — начал упрекать я.

— Ха! Ты что, действительно думаешь, что они отлавливают тех, кто навеселе, и развозят их по тюрьмам? Ерунда! Да эти ребята закладывают побольше моего.

— Так в чем же дело?

— Ты что, еще не понял? — он зло стряхнул пепел прямо на одеяло. — Нас ждали. Именно нас. Нас кто-то выдал.

— Ну и кто?

— Да хотя бы твой любимый Якоб. Или его дружки. Или папочка. Или дружки папочки, — он пожал плечами и отвернулся к окну.

Я вздохнул.

ГЛАВА 7

На следующее утро нас разбудили ни свет ни заря, вытолкали из камеры и куда-то повели. В результате мы оказались в большой комнате с зарешеченным окном. Я взглянул на людей, сидевших перед нами за длинным широким столом, и сразу все понял.

— Инквизиция, — шепнул я Марку.

Он усмехнулся:

— А ты говорил «пьянство»!

Председательствующий, полный лысоватый человек в белой сутане, подпоясанной вервием, положил перед собой какую-то несерьезную бумажку, наполовину исписанную шариковой ручкой, и начал читать:

— Ты, Питер Болотоф, и ты, Марк Шевтсоф, обвиняетесь в ереси и пособничестве врагу католической церкви, гнусному еретику, именующему себя Эммануилом Первым и Господом. Мы объявляем вам, что сегодня на площади Святого Штефана состоится святое аутодафе и вы будете переданы светским властям для наказания.

— Но мы российские граждане! — воскликнул я. — Вы не имеете права! У нас дипломатические паспорта!

— Дипломатические паспорта, выданные Эммануилом? — усмехнулся инквизитор. — Его изображение сгорит сегодня еще раньше вас.

— Но где следствие? — не унимался я. — Где суд? Так не делают! — я посмотрел на Марка, ища поддержки. Он был спокоен, как десять танков.

— Следствие излишне, — жестко прервал лысоватый. — Для приспешников Эммануила один приговор — смерть, и мы не собираемся откладывать его исполнение. Вы хотите исповедоваться перед казнью? Это облегчит вашу участь. Костер будет заменен удушением.

— Костер?!

— Не думаю, что светские власти будут столь милосердны, что прислушаются к нашей просьбе поступить с вами возможно более кротко, — усмехнулся инквизитор. — Но вряд ли они решатся на пролитие крови. Так вы собираетесь исповедоваться?

Я смешался. Уж больно не хотелось исповедоваться этим гадам. Но костер! О Боже!

— Мы не будем исповедоваться ни одному священнику, не признающему Эммануила нашим Господом, — раздался ровный голос Марка. — Только Господь достоин выслушать наши исповеди. Мы поклялись служить ему, и он — наш государь и духовник.

Я уже открыл рот, чтобы немедленно возразить, чтобы выкрикнуть, что Марк не имеет никакого права решать за меня, что да, я непременно исповедуюсь. Но я взглянул на своего друга и промолчал.

Только когда на нас стали надевать льняные балахоны с изображением мечущихся в огне бесов, Марк несколько потерял самообладание.

— Что это за маскарад? — пробурчал он.

— Это, кажется, санбенито, — вздохнул я. — Одежда осужденных на сожжение.

— А, — сразу успокоился Марк и взял в руки свечу.

Мне тоже пихнули зажженную свечу, и она, признаться, несколько задрожала в моих руках.

— Не дрейфь, Петр, — тихо сказал Марк. — Смотреть тошно. Они торопятся, значит, боятся.

— Чего? — обреченно спросил я.

— От страха ты совсем разучился соображать! Если позавчера Господь был в Моравии, как ты думаешь, где он теперь?

— Во всяком случае, не так близко, если они надеются провести аутодафе. Между прочим, долгая церемония.

— Ты маловер, Петр, как все интеллигенты. Если Эммануил — Господь, а мы — его апостолы, разве он позволит нам погибнуть?

— А ты знаешь, что стало с апостолами Христа?

— Что? — заинтересовался Марк.

— Они были казнены. Все, кроме Иоанна.

— Но не раньше, чем он сам, — жестко заметил Марк. — И они его предавали, — он выразительно посмотрел на меня, — а не он их.

Тем временем нас вывели на улицу и поставили в конце весьма внушительной процессии осужденных. Впрочем, свечи были только у нас, и остальные несчастные бросали на нас испуганно-сочувственные взгляды. Я облизал губы. Я не помнил, что означают эти самые свечки, но явно ничего хорошего.

За нами пристроились инквизиторы во главе с высоким парнем в лиловой мантии, и нас повели по улицам Вены. Над городом разливался благовест. Нежные голоса колоколов старинных церквей сплетались с басовитым пением Памерина, огромного колокола на башне Святого Штефана. Памерин приближался. Нас вели туда.

Впереди, в толпе «примиряемых с церковью», я увидел несколько буржуа из херигера и отца Якоба. Он шел босым, с непокрытой головой, и изредка бросал на меня косые взгляды. Самого Якоба и его анархистов не было. Верно, успели смыться.

Враги Господа просто посходили с ума. Пытки! Казни! Сколько веков этого не было! Видимо, сам Бог Отец лишал разума противников своего Сына, чтобы люди отвернулись от них и его путь был легким.

На Штефанплац уже был выстроен помост с обезьянником, как в полицейском участке. Ясно — это для нас. У инквизиторов он назывался более романтично: «клетки для покаяния», но сути это не меняло. Рядом располагались кафедры для произнесения проповедей и чтения приговоров, а за помостом — два столба с заготовленными хворостом и дровами: будущие костры. Еще дальше — синий автобус с надписью «TV» и толпа журналистов. Я брезгливо поморщился.

— Марк, кажется, они собираются это транслировать.

— Кто бы сомневался! Но вот что они будут транслировать — это мы еще посмотрим

— Марк! Костры уже сложены! И один из них твой. Неужели ты еще надеешься?

Марк вздохнул:

— Костер не зажжен, и я еще не на костре.

Справа от помоста был возведен амфитеатр ступеней в двадцать пять, покрытый коврами. Не иначе его притащили с ближайшего стадиона, а ковры — из оперы. Напротив этого был выстроен еще один амфитеатр, вероятно того же стадионного происхождения, но без ковров. И нас, осужденных, рассадили там. Напротив расположились инквизиторы во главе с длинным парнем в лиловом. Неужто Великий инквизитор?! Туда же внесли знамя инквизиции, красное, бархатное, с изображением меча, окруженного лавровым венком, и фигуры святого Доминика.

Началась обедня.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, — произнес священник, и мне к горлу подступила тошнота, уже знакомая по собору Святого Штефана, и голова слегка закружилась. Я посмотрел на Марка. Он был бледен. Возможно, чувствовал то же самое.

Хвала Господу, мессу довели только до Евангелия. В этом месте епископ взошел на кафедру, и началась проповедь.

— Бог веками терпел наши беззакония, равнодушие к хуле на него и преступную снисходительность к еретикам. Но сегодня настал день гнева! Посмотрите на этих преступников, собранных здесь, как в долине Иосафата, когда Господь придет судить живых и мертвых…

— Он уже пришел! — выкрикнул Марк. — И прежде всего он будет судить вас!

Его тут же схватили приставленные к нему полицейские и усадили обратно на место.

— Молчи! Иначе мы заткнем тебе рот! — прикрикнули на него.

Марк усмехнулся:

— Вам недолго осталось!

— Марк, не надо! — взмолился я. — Мы все равно ничего не сможем сделать. Будет только хуже.

— Ладно, — Марк положил руку мне на плечо. — Только ради тебя.

Вдруг среди инквизиторов началось какое-то движение, послышались взволнованные приглушенные разговоры, и Великий инквизитор поднял худую руку и сделал оратору знак закругляться. Тот несколько расстроился, но закруглился, напоследок сравнив «Прекрасную Деву Инквизицию» с шатрами кедарскими и палатками соломоновыми. Стали объявлять приговоры. Для этого осужденных вводили в клетки и ставили на колени. «Примиряемым с церковью» назначили церковное покаяние сроком от трех до семи лет.