Наследницы - Кауи Вера. Страница 71

Для Блэза настали тяжелые времена. Консуэло, быстро уловив, что ветер переменился и что она может без помех превратить жизнь Блэза в ад, с удовольствием занялась этим. Защищала мальчика только няня, пока Консуэло не обвинила ее в краже. Няню уволили, а на ее место взяли другую — построже. По условиям развода с отцом Консуэло Энн Чандлер могла держать у себя дочь шесть месяцев в году, и эти полгода, с апреля по сентябрь, вселяли в Блэза ужас. Джеральд тоже всегда приезжал на лето к мамочке в сопровождении собственной няньки, которая всегда была готова посплетничать со своей товаркой и посочувствовать, что той приходится присматривать за мальчишкой, что ни говори, все-таки не белой расы. Вот тогда-то Консуэло брала свое, а жизнь Блэза превращалась в ежедневную муку. Ей нравилось причинять боль. Джеральд, незлобный, медлительный, но вполне способный оценить, кто взял верх, поддерживал сестру. Когда они что-то разбивали, они сваливали вину на него. Они напускали ему в постель муравьев и ящериц, сыпали в еду соль. В играх ему выпадала роль индейца, а они вдвоем ловили его и мучили. Консуэло предпочитала такие игры всем остальным. Она выкручивала Блэзу пальцы, держала его изо всей силы, пока Джеральд, связав его, засовывал спички ему между пальцев ног и поджигал их. Видя, что Блэз не плачет, Консуэло выходила из себя и принималась лупить его палкой или обрывком веревки.

— Плачь! Ну, плачь же! — кричала она ему в лицо. — Ведь ты же хочешь заплакать, ну давай, реви… — Но Блэз не плакал. Индейцы не плачут. Только ночью, уткнувшись головою в подушку, он выплакивал свои обиды.

А Консуэло, мать или няньки видели только бесстрастное лицо, безукоризненные манеры.

Но однажды Консуэло зашла слишком далеко: игра заключалась в том, что Блэза сжигают на костре, и она развела нешуточный огонь. Тут с небес спустилась разъяренная старая дама — сам Блэз не сомневался, что это индейская царица, которая напугала его мать, заставила Консуэло дрожать от страха, а Джеральда — спрятаться под кроватью.

После того как она уехала, ни Консуэло, ни Джеральд больше не мучили Блэза, они вообще больше не приставали к нему, хотя он был уверен, что Консуэло ненавидит его еще больше из-за того, что индейская царица заступилась за него, пригрозив матери: «Заботься о Мальчугане, либо, клянусь Богом, я перестану заботиться о тебе».

Блэз решил, что старая дама — его ангел-хранитель. Когда ему было девять лет, мать и ее очередной муж, не уследив за дорогой, занятые пьяным спором — кто из них больше проиграл в казино в Монте-Карло, разбились в машине, сорвавшейся с обрыва. Тогда старая дама вновь спустилась с небес — к этому времени Блэз уже понимал, что на вертолете, — ив этот раз объявила мальчику, что она его бабушка.

Когда Консуэло узнала, что только Блэз вернется в Америку и станет жить с их бабушкой, она пришла в ужас. Отец приказал ей добиться бабкиного расположения, он же объяснил ей, какое состояние поставлено на карту. Но было слишком поздно. Консуэло недобрым словом помянула мать, которая не сказала ей, что эта скво, которой она, как и мать, стыдилась и которую презирала, — самая богатая, за исключением, может быть, английской королевы, женщина. Это ее деньги пошли в уплату за виллу, ими же оплачивали все разводы матери, все их расходы — вплоть до еды. И теперь эта старуха считает своим внуком этого Блэза, как две капли похожего на их прадеда. Черного Джека Чандлера. Бабушка никогда не смогла простить Консуэло то, как она мучила Блэза и издевалась над ним. Отец Консуэло был тогда в ярости, он избил ее и отдал в монастырь под строгий надзор монашек в тихом пригороде Буэнос-Айреса, где она пробыла до семнадцати лет и откуда бежала с первым же мужчиной, которого ей удалось соблазнить.

Бабушка назначила Консуэло приличное содержание с условием, что та будет держаться как можно дальше от ранчо в Колорадо. Джеральд — мой брат, лорд Стэнстед, как любила небрежно говорить Консуэло, — тратил огромные деньги на содержание Стэнстедского аббатства.

Консуэло не сомневалась, что и у него, как и у нее, нет никакой надежды получить чандлеровские миллиарды. С годами бабка предоставляла Блэзу все больший контроль над Корпорацией. Консуэло понимала, что бабка долго не протянет. Она отчаянно хотела наладить отношения с Блэзом. Ради этого добивалась расположения Доминик, которую не любила и которой не доверяла. Но Блэз не забыл и не простил Консуэло пережитых издевательств.

Он не любил сестру тогда, не любил ее и сейчас и не видел причин, по которым это следовало бы скрывать.

— « Но ведь она твоя сестра, — заметила как-то Доминик, которую без устали обхаживала Консуэло.

— Только потому, что это ее сейчас устраивает. Когда она считала, что я никто, она знать меня не хотела.

Блэзу были совершенно ясны намерения Консуэло.

Великодушием она никогда не отличалась.

И в эту встречу с женой, едва взглянув на Доминик, Блэз понял, что она хочет смягчить его, и ему даже доставило удовольствие собственное упрямство. Он страшно хотел ее — он всегда хотел ее, — но не позволил плоти возобладать над разумом. И теперь, преодолев себя, Блэз чувствовал усталость и разбитость, несмотря на прекрасный ужин и «Шато-Латур 59». Он ухмыльнулся. Он всегда мог понять, насколько серьезны претензии жены, по тому, какую еду и вино она выбирала для него. Он продолжал читать в ней, как в открытой книге… Но он не считал, что она откажется от того, чтобы ее раз за разом перечитывали заново. И, ощутив себя главным в их союзе, Блэз пришел в хорошее расположение духа. Хватит сердиться.

Он последовал за женой в спальню. Доминик была в душе, он слышал шум льющейся воды. Блэз быстро разделся, скользнул за прозрачную дверь огромной ванной и встал позади Доминик. Лицо ее было поднято вверх, глаза закрыты, струи из трех душевых головок били по ней, точно в наказание, вода стекала по совершенному телу сверкающими ручейками, черные волосы прилипли к голове наподобие купальной шапочки. Блэз не догадывался, что Доминик специально приняла такую позу, что она ждала его, включив только один душ, прислушиваясь, не идет ли он — она была уверена, что придет. Но ее испуг, когда он, бесшумно подкравшись, встал сзади нее и, притянув к себе, заставил ощутить прикосновение напряженного, пульсирующего пениса, был разыгран безупречно. Тихонько вскрикнув, она прижалась к нему спиной, сладострастно потерлась о его тело твердыми маленькими ягодицами, еле слышно застонала, когда он, взяв в ладони ее груди, принялся тихонько покусывать зубами ее шею. Вдруг Доминик одним движением обернулась к нему, руки ее обвились вокруг его шеи. Следуя ее желанию, Блэз обхватил ее за талию и приподнял. Она быстро нашла и обещающе сжала его член, затем Блэз дал ей медленно соскользнуть вниз. Ее ноги сплелись на его спине, его руки поддерживали ее ягодицы, она откинулась, дав ему возможность жадно приникнуть губами к ее напряженным, твердым соскам. Ее искусные ласки заставили Блэза задрожать — и обезуметь.

Глава 13

Июнь

Доминик сидела за столом в своем кабинете в гонконгском отделении «Деспард и Ко» и просматривала список лиц, расположенных по общественному положению и по величине состояния, которые должны были присутствовать на ее трехдневном «Аукционе века», открывавшемся через четыре дня. Она была удовлетворена: на листе были имена только влиятельных и очень богатых людей. Иначе просто и быть не могло — ведь она потратила на организацию аукциона столько времени и денег. Доминик со всей возможной осторожностью распространила слух, что будет распродавать коллекцию одного неназванного гонконгского миллионера, который хочет убраться подальше от предстоящих коммунистических перемен. Коллекция включала в себя статуэтки из гробниц эпохи Тан и Хань, равных которым никто не видел уже много лет. Да, подумала Доминик с легкой улыбкой, это бесспорно. Таких статуэток еще никто не видел, тем более не выставлял на продажу на аукционе.

В каталоге, написанном ею самой, говорилось, что начало коллекции было положено до второй мировой войны, а в Гонконг она попала во время японо-китайской войны, когда ее владельцу пришлось бежать из Шанхая. Владелец именовался «хорошо известным гонконгским миллионером, пожелавшим остаться неизвестным», и личность его вызывала множество разнообразных предположений.