Девушка в белом кимоно - Джонс Ана. Страница 23

Мне нужно выйти из ванной?

Вдруг появляется новая тень. Не такая высокая и не такая тонкая. Потом открывается дверь.

— Ах!

Окаасан!

Слезы брызнули одновременно с лихорадочным движением рук.

Ее руки притянули меня к ней, не обращая внимания на то, что я была вся мокрая. Она покачивала меня, положив подбородок мне на плечо, отчаянно цепляясь пальцами за мою спину. Мое сердце бьется так, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Я не нахожу слов, потому что все они кажутся бессмысленными и далекими от того, что я чувствую, как небо от земли. Ими невозможно выразить то облегчение, благодарность и глубочайшее успокоение, которое я ощущаю в ее объятиях!

И я не пытаюсь.

Спустя мгновение, а может, два или три, окаасан ослабляет объятия и отстраняется. Ее губы сжаты в узкую линию. Ее яркие блестящие глаза, кажется, спрашивают: «У тебя все хорошо? Ты счастлива?»

Ответ ясно читается в моих глазах: «Теперь да». Она удовлетворенно кивает и вытирает мне слезы подушечками больших пальцев.

Затем шумно вздыхает и смеется:

— Хорошо, что тебе еще не накладывали косметику.

Комок в горле не дает мне ответить. Я стараюсь от него избавиться, все еще не веря, что она здесь.

— Я не могу остаться на церемонию, Наоко. Отец не знает, что я сюда пошла. Но я услышала в ветре твое желание. Оно призывало меня во сне, а потом появился твой Хаджиме, и... — долгим вдохом через нос она собирается с силами. Вместо слов она просто указывает на низенький столик возле кухни.

Там, разложенный на шелковом чехле, лежит ее сиромуку.

Теперь мои слезы потекли потоками. Я не заслуживаю такой любви. У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность, только слезы. Я стараюсь сдержать всхлипы.

Мама улыбается, потом отходит к двери. Она уходит? Но она только приоткрывает ее и манит кого-то взмахом руки. Маико и Исури врываются внутрь и закрывают за собой дверь. Хаджиме, доставив самый драгоценный подарок, исчез. Я полюбила его еще сильнее.

Заметив, что женщины смотрят на сиромуку, я перепугалась. А как же наряд Исури! Они были так добры ко мне, а я их оскорбила!

От паники по шее побежала горячая волна, я судорожно искала способ выразить ей свою благодарность.

— Исури, я... я...

— Даже не думай об этом, Наоко, — голос Исури звучал мягко, понимающе. Она смотрела на нас широко раскрытыми глазами. — Ну конечно, тебе надо надеть сиромуку твоей матери. Конечно же.

Я склоняю голову в глубоком поклоне, со смирением, потрясенная проявленной ко мне добротой.

— Благодарю тебя, Исури, — произношу я, безуспешно пытаясь вытереть слезы.

— Луна ужасно нетерпелива, — говорит Маико, сияя улыбкой. — И скоро она прогонит ночь, так что нам надо поторапливаться. Сначала косметика и прическа, а потом мы нарядим невесту.

Я смотрю на окаасан и беру ее за руку. Мне не нужно произносить ни слова, она понимает, о чем я ее прошу.

— Как же я уйду, не увидев тебя в свадебном наряде? Мать не сможет сделать такого, было бы слишком жестоко ожидать от нее подобного.

Она приподнимает мою руку и прижимается к ней грудью, чтобы я почувствовала, как бьется ее сердце. Ровный и сильный ритм.

— Да? Оно наполнено кровью и сильное. Я здесь, и эти минуты принадлежат нам. Небеса не смогут отказать мне в этой радости, доченька.

Я ничего не принимаю как должное. И хоть я и не заслужила подобного счастья, оно было даровано мне. Однако небеса переменчивы, и я об этом знаю. Поэтому сейчас я улыбаюсь матери, моим новым подругам и судьбе. Даже ощущая дыхание дракона на шее: возможная беременность, отъезд Хаджиме на недели, то, что я буду здесь жить одна, — я все равно понимаю, что, когда небеса роняют на тебя сливу, тебе следует раскрыть ладони.

ГЛАВА 14

Америка, настоящие дни

В течение нескольких дней я заметно продвинулась в уборке папиного жилища, но не нашла почти ничего из того, что могло бы пролить свет на его прошлое. Эмоциональные качели между горем и злостью вымотали меня до предела, и папины друзья и соседи внесли в это состояние свою лепту. Из лучших побуждений они шли ко мне нескончаемым потоком, принося приготовленные ими блюда, накрытые фольгой, и соболезнования. Холодильник был уже забит всевозможными запеканками, но у меня не было аппетита, как и желания или слов, чтобы вести одинаковые беседы. Но у меня хотя бы хватало такта не озвучивать свои мысли.

— Он был хорошим человеком...

Хорошим человеком, хорошо умевшим хранить свой большой секрет.

— Теперь он вместе с твоей мамой...

А моя мама знала о том, что у него есть еще дочь?

Эта мысль запала мне в сердце и не желала из него выходить. Они вдвоем хранили эту тайну от меня, или мы вдвоем с мамой ничего об этом не знали? Мне не нравился ни один из этих вариантов, поэтому, вместо того чтобы тратить время на предположения, я делала перерывы между упаковкой его вещей, заталкивала свои эмоции поглубже и занималась кое-чем полезным: расследованием.

В письме отец сказал, что стал отцом девочки, а значит, факт рождения должен быть где-то задокументирован. В строку браузера на своем ноутбуке я впечатала: «записи о рождении в Японии 1950-е», и просмотрела результаты.

Американское посольство в Токио не вело никаких записей о рождении и смертях. А судя по информации Токийского юридически-правового бюро, все записи о негражданах Японии велись в архивах городов, где эти люди родились, но не хранились там долговременно. Считался ли тогда папин ребенок негражданином Японии?

Когда я отвлеклась от экрана, оказалось, что прошел целый час, а мне удалось узнать только, что в пятидесятые годы в Японии не было единой системы ведения записей. Во всяком случае, так, как мы привыкли это понимать. Семьи записывали смерти и рождения своих членов в так называемом Косэки 19, но не зная полного имени человека, невозможно было составить официальный запрос.

У меня внутри все опустилось. Я не знала, как звали мать этого ребенка, только прозвище, которым называл ее отец: Сверчок. Что это вообще за прозвище такое! Я хмыкнула. А что за имя Хаджиме? И почему папа подписал им свое письмо?

Я зажмурилась и потерла виски. Что я упускаю? Я знаю место нахождения базы и годы его службы там, он же был военным. Может быть, у них были свои записи?

Я снова начала набирать запрос на клавиатуре. Если у отца родился ребенок, пока тот был на службе в вооруженных силах, то у них могли сохраниться упоминания об этом. Я открывала ссылку за ссылкой, пока не нашла нужный мне сайт, потом нужное отделение, а потом просмотрела часто задаваемые вопросы.

Как наследница, я могла запросить данные об отце, но не через Интернет, потому что он уволился из рядов вооруженных сил раньше, чем отпущенные для подобных запросов два года. Мне нужно будет подождать ответа от них от шести до восьми недель и в запросе отправить им копии кое-каких документов: номер карточки социального страхования, название отделения, в котором он служил, даты службы и копию свидетельства о смерти. Все это было у меня на руках, и я принялась за дело.

Я взяла нужные документы из отведенной для них коробки, сделала копии, чтобы утром отправить запрос, и уже оплачивала взнос за обработку данных, когда из папиной спальни донесся звук будильника. Он настроил его так, чтобы тот напоминал ему принимать лекарства на ночь, и каждый день я просто выключала его, но не убирала повтор сигнала. Просто, когда он срабатывал, я каждый день была вынуждена войти в его спальню, чтобы его выключить. Таким образом я напоминала себе о необходимости разобрать самые личные вещи папы.

Вот и сейчас в ответ на непрекращающийся писк я пробралась через лабиринт коробок, которые я упаковала и выставила в папину спальню единственное место, которое я пока не трогала, — нашла, куда подключался шнур от будильника, и выдернула его из розетки. Цифровой циферблат тут же ослеп.