Девушка в белом кимоно - Джонс Ана. Страница 24

Я стояла и просто на него смотрела.

Пришло время заняться этой комнатой, и я это знала.

Я перевела взгляд с будильника на старый семейный альбом, лежавший там же, возле кровати, на столике рядом с будильником. Недорогой альбом уже разваливался на части. Его листы были сделаны из плотной открыточной бумаги с клейким слоем, покрытым защитным прозрачным листом. А на этих листах были мы, наша маленькая семья из трех человек. Наши портреты уже выцвели и пожелтели. И из этой семьи осталась только я.

Ну или я так думала.

Мне по-прежнему не давала покоя эта мысль. Как будто тот факт, что у отца была еще одна дочь, что-то отнимал у меня. Это не так, потому что у меня был он сам. Вот же перед моими глазами целая полная любви жизнь — в каждом снимке. Я касаюсь кончиками пальцев фото из Малой бейсбольной лиги. Папа был моим тренером на поле и вне него, и он использовал игровые примеры, чтобы учить меня и в жизни.

«Устала? Поднажми еще немного».

«Победа не имеет значения, то, как ты ее добиваешься, — гораздо важнее».

«Ты — исключительный питчер, ты сильна на второй базе, но вокруг баз тебе не хватает скорости. Знай свои сильные стороны».

Знать свои сильные стороны... Выходит, я не знала собственного отца.

Моя голова все время пыталась сложить воедино то, что она знала: хороший отец, хороший человек, но, как бы ни страшно это звучало, мужчина, который бросил своего ребенка и его мать. В это мне категорически не хотелось верить. Папа никогда бы так не поступил. Я смотрела на его фото, чуть не плача. Вот только беда была в том, что я больше ни в чем не была уверена.

Я захлопнула альбом, зная, что в нем я не найду ответов на свои вопросы, и пошла к его комоду в поисках подсказок.

В верхнем ящике лежали поздравительные открытки. Несколько от меня, но большая часть — от мамы. И ни одной из Японии. В следующем ящике были футболки, еще в одном — носки и белье, но в самом нижнем на дне лежал конверт из манильской бумаги. Я посмотрела на него, потом с бьющимся сердцем и дрожащими пальцами взяла его и подняла округлый клапан.

Внутри оказались документы и страховка на кадиллак, которые бы мне пригодились, и все. Я закрыла конверт, положила его в коробку с надписью «Документы» и громко, разочарованно, но с облегчением вздохнула.

Стоя перед папиным шкафом, я уперла руки в бока и покачала головой, поражаясь тому, сколько всего он ухитрился туда затолкать. Я заметила его бейсбольную форму «Тайгерс» из джерси, сняла ее с вешалки и натянула свитер от нее поверх своей одежды. Она висела на мне мешком, но я чувствовала странное облегчение и радость, найдя что-то незапятнанное.

Я перебрала всю его одежду, проверяя карманы каждой вещи, перед тем как перейти к следующей.

Большую часть вещей он не носил уже долгие годы, на некоторых еще висели бирки. Свитера и всяческие коробки занимали самое верхнее отделение. Я встала на цыпочки и потянулась за коробкой из-под обуви, случайно сбросив пару других коробок, и вдруг весь пол оказался устланным черно-белыми фотографиями.

Это были армейские снимки отца.

Там были изображения его судна в заливе и экипажа на палубе. Да они и в самом деле были мальчишками. Чьи-то сыновья, впервые вырвавшиеся из дома, чьи-то школьные кумиры, обещавшие непременно писать. Дети, которые смотрели на тихую жизнь своих городков и желали себе другой доли. Я переворачивала снимки и заметила, что папа надписал фамилии своих сослуживцев: Валентайн, Элиот, Уэст, Спэйн.

Может быть, мне повесить объявление на сайтах встреч бывших сослуживцев? Если эти ребята все еще живы, что-то помнят и пользуются Интернетом, я могла бы попросить их пролить свет на эту историю. Ну да, шансов мало, но этим надо воспользоваться. Вдруг они подтвердят то, на что я так надеялась: что папа узнал о своей дочери уже много позже того, как они отбыли из Японии, и не смог вернуться обратно. Может, он даже не был уверен в том, что это его ребенок?

В сети я нашла несколько статей, посвященных теме, которой я интересовалась, и у них были заголовки: «Дети оккупации», «Дети врага», «Послевоенная скорая сексуальная помощь». И каждая из них вызывала разные вопросы.

Нс был ли использован этот ребенок как способ принудить отца к браку? Была ли та женщина, которой он писал, его подругой, или это кто-то другой? Наверняка кто-нибудь из его армейских приятелей об этом знает, вот только сколько из них осталось в живых?

Ну и конечно, среди этих снимков было много изображений отца. Привет, папа.

Он был воплощением мальчика с рекламных щитов пятидесятых, с густыми темными, приглаженными назад волосами. Его широкая улыбка излучала самоуверенность юности. Ему не хватало лишь кожаной куртки и мотоцикла вместо военной формы. Я тихо засмеялась сквозь слезы. Неудивительно, что мама не устояла.

Там еще были снимки разных достопримечательностей с подписями «Гонконг», на одной было написано «Китайское побережье» и на нескольких — «Япония». Я сразу же узнала разноцветные «Ворота доброй воли» в Иокогаме, уличных торговцев с передвижными лавками на велосипедах в Киото, а на одной была изображена красивая женщина в белом. На ней было кимоно. Волоски на моих руках стали дыбом.

«Я когда-нибудь рассказывал, почему я там оказался? На венчании.

Видела бы ты подвенечное платье.

Это было кимоно».

Я поднесла снимок ближе к глазам. Голова женщины была наклонена вниз, поэтому лицо мне не удалось рассмотреть, но ее накрашенные алым губы, и сложные складки ее многослойного наряда, и похожий на половинку луны белый головной убор — все явственно говорило о торжественной церемонии.

Выходит, мой отец действительно был на японском венчании?

Моя рука упала на колени, но фотографию я так и не выпустила. Я всегда знала, что папина история про Великий водораздел была основана на реальных фактах, но я даже не думала, что то же самое касается и других его историй.

Теперь я это знаю точно.

ГЛАВА 15

Япония, 1957

Когда Маико помогает мне сойти с крыльца на землю, моих щек касается влажный воздух. Ночь укутывает домишки этой маленькой деревни черным покрывалом, но с запада оранжевый горизонт с любопытством приоткрывает эту таинственную завесу.

Обычно во время таких церемоний жениха и невесту сопровождают юные девушки-синтоистки, образовывая таким образом свадебный караван. Но раз уж моей семьи здесь нет, мы решаем позабыть об этих традициях. Бумажные фонарики, которые мы смастерили, освещают всю тропинку и деревья насыщенно желтым светом, как светлячки хотару, собравшиеся роем после июльских ливней.

Мои мысли тоже роятся. Я выхожу замуж. Как жаль, что окаасан не смогла остаться. С улыбкой я провожу рукой по ее сиромуку, чтобы ощутить роскошную шелковистость ткани и связь с матерью, которую она мне дает.

Вытканный узор из кисейных листьев делает ткань нарядной и словно живой. Шелковая нить, короткими и длинными стежками выбивающая рисунок, делает ее просто роскошной. В парчовый пояс оби вплетен тонкий шнур из розовато-серебряных лент, перекликающийся цветом с бутонами, украшающими мою прическу.

Никогда раньше я не чувствовала себя такой красивой и не была так взволнована.

С каждым шагом я приближалась к Хаджиме и удалялась от своей семьи. Это сочетание крайностей было бы невыносимым, но визит окаасан и ее дар — возможность обвенчаться в ее сиромуку — примирили меня с ним, позволив найти равновесие. Это и есть тот самый «срединный путь», о котором говорил Будда. Правильный баланс в жизни.

Я называю это состояние счастьем.

Впереди, в центре небольшой группы людей, меня ждет Хаджиме.

Он высок, широкоплеч, в безукоризненно отглаженной белой парадной форме. Фуражка низко посажена, волосы аккуратно подстрижены. Чисто выбритый подбородок с ямочкой кажется выточенным из камня.