Девушка в белом кимоно - Джонс Ана. Страница 7

Не хватает только отца и Таро.

Они сидят в саду, спиной ко входу, тем самым выражая свое недовольство происходящим. Дым от их трубок поднимается в воздух, как две змеи, переплетающиеся с невидимой лозой. Я чувствую, как напряжение усиливается.

Уже почти час встречи.

Хаджиме знает, как важно прийти точно в назначенное время: ни минутой раньше, ни секундой позже. Он знает, что должен пройти по тропинке, обрызганной водой, чтобы избавиться от мирской пыли, и подойти к центральным воротам, чтобы там быть официально представленным хозяевам перед чайной церемонией.

Я стою в напряжении, чувствуя, как моя кожа горит липким жаром в ожидании того момента, когда отец с Таро повернутся к воротам, увидят его и вынесут свой вердикт.

Я стою так, что первой смогу увидеть подходящего Хаджиме. Я не свожу глаз с этого направления и понимаю, что мне не сделать вдох. В груди все горит и ноет, требуя воздуха.

О чем я только думала?

Я должна была им сказать.

Я должна была сказать ему.

— Ой, смотри, видишь? Это знак удачи, Наоко, — мама показывает на мой рукав, где на розовый цветок присела отдохнуть живая белая бабочка. Ее тонкие крылья подрагивают от легкого ветерка, что напоминает об утреннем видении, и мне наконец удается сделать вдох.

— Ты мне снилась, — с улыбкой говорю я бабочке, понемногу успокаиваясь и приветствуя ее, как друга. — Мы с тобой вместе парили на ветру. Ты принесла мне добрые вести?

— Может быть, ты все еще спишь, как в притче о бабочке Чжуан-цзы 4, — говорит бабушка, которая в этот момент с помощью Таро усаживается на циновку.

Я по-прежнему не свожу взгляда с моей крохотной гостьи, держа руку так, чтобы ей было удобно сидеть на скользком шелке моего кимоно. Великий Учитель видел сон о том, что он был бабочкой, не помнившей его человеческой сути. А проснувшись, он вспомнил, что во сне был бабочкой. Вот он и спросил своих учеников: кто же он на самом деле? Человек, которому приснилось, что он был бабочкой, или бабочка, которой сейчас снится, что она — человек? Что такое реальность?

— Может быть, Чжуан-цзы просто ошибался, обаасан, — отвечаю я бабушке. — Зачем выбирать между двух реальностей, если реальность состоит и из одного, и из другого. И счастье находится именно в равновесии между двумя сутями.

Губы бабушки тут же поджались, и она не произнесла ни слова.

Я заставила бабушку замолчать?

Окаасан поднимает руку и поправляет мой гребень, решив, что все-таки он неровно закреплен, на что бабушка молча улыбается.

Однако моя победа оказалась недолговечной.

Бабочка расправляет белые крылья и взлетает. Я наблюдаю за ее движениями до тех пор, пока все мое внимание не сосредотачивается на одной-единственной цели: моем будущем.

Хаджиме пришел.

Бабочка спускается ниже, словно поприветствовать его, задерживается над ним, чтобы прошептать благословение, и удаляется прочь. Мой живот тоже наполняется бабочками, только ведут они себя вовсе не так грациозно и деликатно.

Он подходит ближе, и наши взгляды встречаются. Он замечает мое традиционное кимоно, убранные в прическу волосы и припудренное лицо, но улыбку с его лица сгоняет то, что я не улыбаюсь ему в ответ.

Я застыла в ужасе, я паникую. Сердце, взмыв к горлу, стучит с немыслимой частотой. Хаджиме чисто выбрит, и с этой тщательно уложенной стрижкой походит на кинозвезду, но почему он надел форму? Почему он не в костюме? Как я не подумала об этом заранее! Моя недальновидность все погубит!

Я вижу, как у пего сдвигаются брови, когда он замечает мою реакцию на себя. «В чем дело?» — спрашивает он одними губами. Но мне уже поздно что-либо объяснять. Они его заметили.

Взгляд окаасан метнулся с него на меня, чтобы спросить то, чего не отваживался произнести язык.

— Что... — выдает бабушка за них обоих. — Я так и знала!

Услышав ее негодование, тут же оборачивается Таро и впивается в нас глазами, в которых отражается любопытство в ожидании реакции отца. Тот поворачивается к нам.

— Это что такое? — отец вскакивает на ноги, сбрасывая стоявшую рядом с ним чайную чашу, которая падает с громким стуком и разбивается вдребезги.

Окаасан тихо вскрикивает.

Отец впивается в нее обвиняющим взглядом, затем переводит его на меня.

У меня все сжимается внутри. Я опускаю голову и начинаю, отчетливо понимая, что у меня совсем мало времени.

— Отец, позволь представить тебе...

— Ты не посмеешь, — ярость отца накатывает на меня жаркой и мощной волной.

Я смотрю на Хаджиме. Его губы плотно сжаты. Он озадачен такой реакцией на свое появление, тем не менее опускает голову и тоже начинает говорить:

— Это большая честь...

— Честь? — выдыхает отец. — Нет, нет. В этом нет никакой чести, — и он вихрем проносится мимо нас.

Таро следует за ним, хорошенько задев плечом плечо Хаджиме по пути.

В смятении я поворачиваюсь к матери.

— Окаасан?

Наоко, пожалуйста, попрощайся со своим другом и иди в дом, она с извинением кланяется и тихо идет следом за мужчинами.

Смотри, что ты натворила, бабушка указывает на разбитую чашу. Ее взгляд полон негодования и осуждения. — Теперь она разбита, и склеить ее не получится. Ее нельзя поставить обратно на полку. Ей нигде больше нет места, — она вздергивает подбородок. — Видишь, Наоко, если не сделаешь выбора, счастья не найдешь. Его нет посередине. Во всяком случае, у тебя его не будет с гайдзином 5, — последние слова она почти выплевывает.

— Глупая, бестолковая девчонка, — бормочет она, уходя.

Я смотрю на осколки чаши, затем, чуть не плача, поворачиваюсь к Хаджиме.

Он покачивается на ногах, словно не может решить, что ему делать: идти вперед или назад.

— Мы столько недель репетировали, а ты им ни о чем не сказала? — он снимает фуражку и проводит рукой по аккуратно причесанным волосам. — Почему?

— Я не смогла, — мой голос не слушается меня, такой же разбитый, как чайная чаша. Мне не удается сдержать слезы, и они просто текут по щекам. Я подхожу ближе к нему, отчаянно желая, чтобы он меня понял. — Потому что только так они позволили мне пригласить тебя на эту встречу, Хаджиме. Я хотела, чтобы они познакомились с тобой, чтобы увидели мужчину, которого я люблю и за которого хочу выйти замуж. Это был единственный способ.

— Все-таки стоило им сказать, — он делает шаг назад, его рука задерживается на его шее. — Потому что сейчас они не видят ничего, кроме лица врага, — его взгляд быстро переносится на окно, в котором он видит Таро и бабушку, внимательно наблюдающих за нами с осуждающим видом. — Лицо американца.

Теперь пас разделяет злой мир, он против нас.

Сегодняшний день должен был принести счастье. Я знала, что мне будет непросто. Уговорить отца и Таро было очень сложно, как и бабушку, но я думала, я надеялась... Как же я была неправа.

Я прячу лицо в ладонях.

— Мне очень жаль, — я изо всех сил стараюсь сдержать эмоции, но мне никак не справиться со стыдом.

— Наоко, — в том, как он произносит мое имя, слышится мольба. Он с трудом отнимает мои пальцы от лица, затем убирает пряди, прилипшие к мокрым от слез щекам.

— Нет, это мне очень жаль. Не так я хотел, чтобы все это сложилось для тебя. И для нас. Даже для них. Я...

Тук, тук, тук!

Мы отскакиваем друг от друга так далеко, словно нас разделяют океаны. Это бабушка постучала в оконное стекло. Теперь она прогоняет его злыми, резкими взмахами рук. Хаджиме кланяется, пятится, но останавливается в самом углу сада, где она не может его видеть. Он кладет руки в карманы.

Я тону в океанах его голубых глаз. В том разочаровании, которое плещется в них. Он хотел лишь только быть принятым моей семьей. Я же хочу быть принятой только им. У меня дрожат губы.