Строптивая сиротка для Айсберга (СИ) - Верта Мила. Страница 25

Я ужасная тряпка, потому что, конечно, отвечаю. Он так невозможно вкусно целуется, напористо, по-хозяйски, хочется подчиниться и я с удовольствием подчиняюсь, отвечая на поцелуй. Я тоже соскучилась.

Сначала это яростное сплетение языками похоже на дуэль, никто не хочет уступать, каждый стремится доминировать. Наши дыхания смешиваются, мои руки живут своей жизнью, пальцы перебирают кудри. Ладони Кая мнут мою попу, он сильнее вдавливает меня в пах, неосознанно начинаю тереться, кровь приливает, и низ живота становится ужасно чувствительным. Я хочу его.

Снежинский осторожно проводит пальцами между ног, довольно ухмыляется, понял насколько я возбуждена. Говнюк и есть. Первая прерываю поцелуй, когда становиться нечем дышать.

— Я с тобой спать не буду! — собрав остатки гордости, резюмирую.

— Будешь. — уверенно улыбается Кай.

— Не хочу и не буду!

— Будешь, говорю, и сегодня, и завтра, и всегда.

— Почему это? Только попробуй мне тыкнуть той договорённостью.

— Забудь. Не поэтому.

— Тогда почему? — судорожно соображаю, какие ещё он может привести аргументы.

— Потому что… — Кай выдерживает театральную паузу, внимательно смотрит на меня, специально тянет время. Улыбается, уткнувшись мне в ключицу, невесомо целуя ямку по центру. Мне кажется, что меня разорвёт от волнения. Живот сокращается, пробивая мини-молнией то ли от страха, то ли от предвкушения. Пальцы ног непроизвольно поджимаются. Внутри всё леденеет и дрожит, будто проглотила сосульку.

Вгзляд Кая становится серьёзнее, темнее. Большим пальцем он сминает мои губы, словно стирая невидимую помаду, надавливает на нижнюю губу, немного оттягивая. Не дышу.

Замираю как растерянный, перепуганный щенок в ожидании действий хозяина: погладит или пнёт?

Кай сглатывает и хрипит:

— Потому что, я тоже тебя люблю.

Любит меня? Этот упрямый синеглазый Айсберг правда меня полюбил?! Бедное моё сердце вот-вот лопнет от восторга. Мне хочется обнять его всеми конечностями, а ещё лучше как-нибудь спаять нас, стать единым, целым.

Но мне так волнительно, теряюсь, не понимая, что логично сделать дальше? Улыбаюсь как ненормальная. Он точно примет меня за умственно отсталую. Ну, что сделать? Кай тихо расслабленно смеётся.

— Вот как. И давно? — этот вопрос — просто верх моего адеквата сейчас.

— Долго думала? — Снежинский обнимает меня и кладёт руки себе на шею— Не знаю, когда это случилось, но понял ночью, когда ты температурила. Я тогда знатно труханул. Не, болей так, больше, ладно? — просит, заправляя прядь волос за ухо.

— Ладно. — отвечаю скорее машинально, обалдев от такого душевного стриптиза, несвойственного Каю. Перестаю метаться, нам комфортно вместе даже молчать.

Снежинский наклоняется ближе и невесомо проводит губами по шее, шумно тянет воздух у моих губ.

— Красивая ты, и пахнешь вкусно, шоколадом.

— Это всё Нутэлла. — смеёмся, тоже хочу сказать ему что-нибудь приятное, но вдруг мой живот громко урчит, а потом ещё раз. — Упс, сори, просто есть хочу очень, все эти разговоры о шоколаде.

Кай широко улыбается.

— Одевайся, позавтракаем где-нибудь.

Глава 22. Кай

Следующая неделя проходит легко и круто.

Герда выздоравливает, температура больше не поднималась, но я всё равно как маньяк строго слежу, чтоб соблюдала все предписания врача.

По-прежнему заставляю её полоскать горло и контролирую, чтобы не забывала использовать спрей, к Маше окончательно возвращается аппетит и о болезни периодически напоминает лишь травяной вкус поцелуев.

Эту неделю мы, словно живём под куполом. У нас свой мир, государство в государстве. Я почти не пользуюсь телефоном, не отвечаю на звонки, разве что курьерам с доставки. С тоской думаю, что в понедельник возвращается отец из Питера и у меня не получится больше растягивать липовый больничный. Вот такой я продуман, болею за компанию с Машей, спасибо сестре Макса. Она хоть и детский невролог, но связи у неё везде.

Мы много гуляем, смотрим телик, едим вредности и, конечно, трахаемся. Дорвавшись до тела, не могу остановиться, мне всё время мало и постоянно хочется секса. В эту неделю Соколова прямо гимнастка, кручу её, гну и растягиваю, на все эксперименты соглашается с удовольствием.

Много разговариваем, после моего признания, Машу словно прорвало.

Она взахлёб рассказывает мне про свою семью, сестру и вообще как она попала в детский дом, про жизнь в казённых стенах. Сам спрашиваю про ожог, покраснев, заикаясь всё-таки делиться, что в шестнадцать её пытался изнасиловать молодой новенький физрук. До меня только сейчас доходит, почему наш первый секс вышел таким убогим. Всё дело в позе, которую я выбрал.

Именно так «по-собачьи» этот скот пытался изнасиловать Герду. Тогда у неё тоже была ангина, и не было голоса, она даже на помощь позвать не могла, да и некого особо было. Все дети и персонал поехали в театр, а Маша осталась, так как болела.

Этот урод заманил её в раздевалку и стал приставать, когда Маша дёрнулась к двери та, оказалась закрыта. Началась потасовка и она упала спиной на какой-то древний обогреватель, этот гандон не сразу это понял, пока рвал на ней одежду и только когда запахло палёным, до него дошло.

Он будто очнулся, бухнулся на колени, стал плакать и просить прощения. Умолял не рассказывать какому-то Чёрному, иначе ему конец. Кто это Маша до сих пор понятия не имеет. Да и не стала она его слушать, трясущимися руками отобрала ключ и убежала в медпункт. Медсестра была в шоке от увиденного, тут же повезла в больницу, где обработав ожог их отпустили, после начались разборки, приехала полиция.

Герду долго допрашивали, а она писала ответы в блокнот. Физрука и след простыл, но через месяц его труп выловили в соседнем городке. По официальной версии, утонул, зачем, правда, в декабре он полез в воду непонятно. В интернате шушукались, что ему «помогли».

От этих откровений у меня волосы на загривке дыбом встали. И захотелось убивать. Метался по комнате, не находя себе места, перед глазами мелькала юная перепуганная Маша. Беспомощная, немая. Чудом она выбралась тогда из коморки невредимой. Дай бог, здоровья мужику, что «помог» искупаться этому скоту. Я бы тоже помог. От воспоминаний снова начинает крыть, мне нужна Герда, она одним своим взглядом, прикосновением может меня успокоить.

Ставлю фильм на паузу и бреду на кухню, Соколова пританцовывает спиной ко мне. Снова уничтожает шоколадную пасту в последние дни это её основная еда. Как магнитом тянет к сладкой жопке, подхожу и по-хозяйски кладу руки на бёдра, осторожно целую ожог. Маша вздрагивает и поворачивается, улыбается.

— Ты начнёшь, есть что-нибудь кроме Нутэллы?

— Ммм — облизывает губы — Может, роллы закажем? И ещё мне понравилась та острая лапша.

— Давай, а мне пиццу.

Объевшись вредностями, мы снова занимаемся сексом, долго, неторопливо, лениво.

Впервые с нашей ссоры я «сыт» и мне спокойно и счастливо. Именно потому, что в любой момент могу прикоснуться, поцеловать, обнять, уверен, что взаимно.

Сейчас Маша сверху, тяжело дышит, уткнувшись мне в шею, ловит отходняки после оргазма, медленно сползает мне под бок.

Мы немного потные, в комнате характерно пахнет сексом, повернувшись, любуюсь на расслабленную Герду. Глаза горят, губы припухли — я кусал их недавно.

— Губы болят? Я увлёкся.

— Да уж, засосы, укусы, да вы маньяк, Кай Алексеевич!

— Так, хорошо с тобой, что иногда меня заносит, так и сожрал бы тебя! — скалюсь, изображая вампира.

— Не ешь меня, я тебе ещё пригожусь. — смеётся Герда.

Пару минут просто лежим в тишине, обнявшись.

Между нами какой-то новый уровень близости. Впервые у меня появляется желание поделиться своим личным. О чём знает только отец и Макс.

— Маш, а у меня брат есть.

Герда опирается на локоть и таращит на меня глазища.

— Я думала, ты единственный ребёнок! Родной?

— Родной, мы близнецы. Его Мишей зовут.