Комсомолец (СИ) - Федин Андрей. Страница 25

Я же чувствовал себя отдохнувшим. С любопытством посматривал по сторонам. Поначалу глазел на невзрачные стены домов и столь же непривлекательные вывески магазинов. Ощущение новизны исчезло, но привыкнуть к блеклости красок пока не удавалось. Представлял нынешний городской пейзаж без яркой зелени листы — предсказывал, что тот станет совсем мрачным и тоскливым. Подумал: «Украшают ли в эти годы улицы перед Новым годом? Может, хоть зимой здесь появятся разноцветные огни?» Попытался вспомнить советские новогодние фильмы, но не сумел воскресить в памяти ни одну «уличную» сцену.

От разглядывания архитектуры меня отвлекли влившиеся в ряды студентов представительницы прекрасного пола, что проживали в первом корпусе. Появление девушек положительно повлияло на настроение моих спутников. Пашка перестал брюзжать — завертел головой: всматривался в женские лица (искал Фролович?). Студентки улыбались и кивали Славке (даже старшекурсницы). Пару раз поздоровались и со мной — наши одногруппницы, чьи лица я успел запомнить за время колхозной жизни. Ни Пимочкину, ни Фролович, ни даже Надю Боброву мы не встретили — увидели их уже в институте.

Залесский горный институт встретил меня знакомыми лестницами и коридорами. Огромные окна, паркетные полы, мраморные ступени — всё в точности, как в начале девяностых. Добавились лишь портреты советских вождей на стенах. Да исчезли из галереи славы цветные фото бывших учеников института, как и сама галерея. Продавали пирожки в знакомой кафешке у входа (не увидел там холодильников с напитками известных в капиталистических странах брендов). Широкие подоконники, как и во времена моего прошлого студенчества, служили насестами для студентов — на них всегда любили засиживаться компании учеников.

«Богатства недр людям», — гласила надпись над лестницей. «Людям или не людям, но обязательно за валюту», — мысленно сказал я. Нынешний институт показался мне почти родным, в отличие от того, где учился мой сын. Сейчас здесь дышалось легко (и пахло булочками). В двухтысячных же это здание превратили в настоящую крепость: решётки на окнах, металлоискатели на входе, пост охраны — искоренили дух студенческой вольницы. Я улыбался, поглядывая на спешивших по своим делам студентов. Приличные, пусть и невзрачно одетые молодые люди: с не обезображенными пирсингом и татуировками лицами, но и не бандитского вида, как в девяностые.

Слава Аверин вызвался быть Сусаниным — повёл меня и Пашку по широким коридорам и лестницам. Этой дорогой я ходил бессчётное количество раз… в будущем. Вспоминал сейчас каждый поворот, узнавал виды из окон, предсказывал, когда и в каком направлении двинутся основные потоки студентов. Сообразил, что староста вёл нас к деканату факультета. Смутно припомнил, что там на стенах висели большие стенды, на которых учащиеся находили листки с расписанием занятий, списками прогульщиков и студентов, подлежащих отчислению. Беспокоиться об исключении из института нам пока было рано. А вот узнать расписание — не помешало бы.

— Эээ… первой парой сегодня вышка, — сказал Славка, отыскав на стенде информационный листок для нашей группы.

— Не люблю математику, — заявил Могильный.

— Зачем тогда пошёл в горный? — спросил Аверин.

Пашка пожал плечами.

— Нет, а что я помнил-то после армии? — сказал он. — Куда бы ещё я со своими знаниями пролез? Только в наш институт: других вариантов не нашёл. «Если ты тупой, но гордый — поступай в Зареченский горный». Лучше уж сюда, чем сразу в шахту.

— А чем тебе шахта не угодила? — спросил староста.

Могильный отмахнулся.

— Да перестань. Что я там забыл? После школы я хотел в МГУ податься. Вышла осечка — отправился топтать плац. Думал покорить столицу со второй попытки. Но для этого пришлось бы ещё год зубрить предметы. И работать: не у родителей же на шее сидеть.

Он покачал головой.

— Решил, что сгодится и наш институт. Отучусь. А там — уж лучше по распределению в карьер. Всё ж не под землёй буду торчать. Или в Зареченск, но не мастером, а в кабинет. Лишь бы не отправили куда-нибудь за полярный круг. Не люблю мёрзнуть.

Я вспомнил, как обивал кабинеты отделов кадров в девяностые. Тогда ни о каких распределениях уже не вспоминали. Получил диплом — свободен. Те, кто имел родственников или так называемую «волосатую руку» среди начальников предприятий, радовались такому обстоятельству — их по окончанию учёбы ждали «тёплые» места. Ну а таким, как я, приходилось прогрызать себе дальнейший путь зубами. Кто-то из моих сокурсников и дня не проработал на горнодобывающем предприятии, кто-то дорос до кресла генерального директора ГОКа (не буду тыкать себя в грудь пальцем).

— Сразу начальником шахты станешь, — сказал Слава.

Пашка хитро улыбнулся, махнул чёрным дипломатом с блестящими кодовыми замками (Аверин явился на занятия с точно таким же — «гэдээровским», как он его обозвал).

— Не откажусь, если предложат, — сказал он. — Но уверяю вас, парни: с правильным тестем и здесь, в Зареченске, в шахту спускаться не придётся. Если только изредка — чтобы заработать подземный стаж. А так: светлый кабинет с цветами в горшках на подоконнике, спокойная работа в окружении красивых женщин — красота!..

— Мечтай, мечтай, — произнёс Аверин.

Он похлопал Могильного по плечу, подмигнул мне.

Спросил:

— Ну что? Идём искать аудиторию?

Ещё около деканата мне показалось странным, что у нас будет не лекция, а практическое занятие по высшей математике. Подумал даже, что человек, составлявший расписание занятий для нашей группы, допустил описку. Казалось бы: какая практика без предварительного получения теории? Или забыли, что первые курсы неделю подсчитывали лишь капусту в полях? Аверин с Могильным не заметили странности в расписании. Промолчал и я. За годы жизни почти разучился удивляться. Потому что у любой странности могло быть простое объяснение — нужно лишь разобраться в происходящем.

Понял, что лекции всё же не будет, когда вслед за старостой подошёл к аудитории. Не к огромному лекционному залу — к обычному учебному классу, рассчитанному на присутствии в нём максимум двух групп первокурсников. В аудитории стоял гул голосов. Студенты разбились на группы (их составы сложились ещё в колхозе), общались, смеялись, жестикулировали. Хвастались друг перед другом вещами, показывали фотографии, шуршали страницами книг, двое парней изображали фехтовальщиков — размахивали свёрнутыми в трубки газетами. Первокурсники не показались мне взрослыми людьми — в прошлой жизни я бы принял их за старших школьников.

Первым делом мой взгляд отыскал в толпе светлую косу Альбины Нежиной. Королева обнаружилась в центре аудитории, в окружении квартета ухажёров. Стояла вполоборота к двери, наверняка заметила наше появление — но не повела и бровью. Я с удовольствием пробежался глазами по её ладной фигуре — собрал материал для ночных фантазий. Снова убедился в том, что из всех сокурсниц лишь в Неженой не видел ребёнка. Всех остальных одногруппниц пусть и не считал дурнушками (некоторые имели вполне зрелые женские формы), но не в состоянии был разглядеть в них женщин — не детей.

— Паша! Мы здесь!

Заметил в дальнем углу комнаты Олю Фролович — та махала рукой.

Лицо Пашки Могильного озарилось улыбкой. Без долгих раздумий парень ринулся в аудиторию — подобно ледоколу, раздвигал плечами студентов. Славка Аверин бросил на преподавательский стол журнал учёта посещаемости и двинулся за приятелем. А вот я за ними не последовал. Потому что увидел рядом с Ольгой нашего комсорга. С Пимочкиной я так и не поговорил по душам. После колхоза с ней пока не встречался. И пока не желал её видеть: накопившаяся от общения с ней усталость ещё не развеялась. Решительно направился к первым от доски рядам — занял место за партой рядом с учительским столом.