Привычка ненавидеть (СИ) - Саммер Катя. Страница 3

Ага, я уяснил и прошлые пару десятков раз.

— Как ты? — разбивает мою уверенность простой вопрос.

Как я? Я теряюсь, потому что никто давно не спрашивал у меня, как я. Именно я. Как состояние мамы, как буду бороться с несправедливостью, как собираюсь оплачивать счета — это я слышу едва ли не каждый день. Но уже давненько никто не утруждал себя вопросами, что происходит со мной.

— Нормально, — бросаю, поджав губы, так как попросту не нахожу, что ответить.

Василич не лезет в душу, но будто бы все читает между строк. Кивает и садится за стол с важной миной, а я даже злиться на него не могу. Потому что он, в отличие от моего настоящего отца, хотя бы делает вид, что его волнует моя участь. И всегда волновала.

Это ведь тренер подтянул меня в регби. Благодаря ему я поступил в универ на бюджет и сумел отказаться от отцовских денег, которые воняли ложью и ледяным безразличием.

В школе я играл в волейбол. Довольно неплохо играл, кстати. Поэтому, когда Алексей Василич по фамилии Краснов пришел искать юные таланты, наш физрук предложил посмотреть меня в деле. Я был только за — знал, что в волейболе особых высот не достигну, просто потому что не вырасту выше ста девяноста сантиметров. Не в кого. А там перед выходом в профессионалы обычно конкретный такой отбор идет по физическим показателям. В регби, как мне доходчиво объяснили, было важно другое.

Я попробовал, мне понравилось. Стало даже получаться. К выпускным экзаменам я набрал хорошую форму и мог уже попытаться надрать задницу парням из универа. Не всем, конечно, но мог. Потом последовало несколько лет укрощения собственного эго, драк, бесконечной физподготовки и ожесточенных споров с тренером, чтобы в прошлом сезоне стать-таки капитаном и вывести команду в финал студенческого чемпионата России. Для «Южных волков» это на самом деле серьезное достижение и хорошая заявка на будущее. Только уже без меня — финальные матчи регионального кубка станут моим последним вкладом в «Волков» после выпуска.

— Ты же знаешь, что английские скауты и агенты просматривают команды со всего мира? — как ни в чем не бывало говорит тренер.

— Ага.

Не понимаю, к чему он ведет.

— В том числе из России.

— И че?

— Ниче, — повторяет за мной, — тобой заинтересовался один из английских клубов. Обещают посмотреть тебя на финале в Сочи.

Если мы попадем на финал в Сочи.

— Зачем?

— Твою налево, Бессонов! Ты у Книжника слабоумием заразился или как?

— Я не принял предложение пензенского «Локомотива», говорил же вам, что сейчас меня это не интересует и…

— Пенза не такой приятный город, как Манчестер, — настаивает он.

Я хмурю брови и пытаюсь переварить все, но оно, блин, сворачивается в желудке, как забродивший кефир. После всех событий я перестал думать дальше, чем на день вперед. Сейчас меня мало интересует спортивная карьера или будущее дипломата. Лишь бы мама очнулась — другого ничего не нужно.

— Ладно, отдыхай. Толку от тебя все равно никакого сегодня.

— Я могу вернуться на тренировку? — злюсь непонятно за что на самого себя.

— Нет. Русским языком говорю — домой езжай и выспись, как следует. На зомби похож, народ мне пугаешь. Еще капитан, называется.

Спорить с тренером бесполезно, но я все же спорю. Довожу его до белого каления, особенно и не стараясь, но и у самого пригорает, потому что тот правду рубит жестко. В раздевалку я влетаю, как гребаный торнадо: сношу скамейку и с психом отыгрываюсь на дверце личного шкафчика. И холодный душ мне не помогает. Лишь по дороге в больницу я выдыхаю — вынужденно. Просто не хочу, чтобы мама видела меня таким. Даже если она ни хрена не видит.

Я прошу сиделку оставить нас и осматриваюсь в палате. За те сорок восемь часов, что я не был здесь, ничего, конечно же, не изменилось. Мама по-прежнему не открыла глаза, не улыбается, не треплет за волосы, будто мне снова шесть. Не шелохнется. Трубок, торчащих из ее тела, меньше не стало. А мониторы все так же издают монотонный писк, который и без черепно-мозговых травм вводит в коматозный ступор. И я бы даже лег рядом. Забил на всех большой и толстый и остался здесь, с ней, если бы не слышал в голове ее голос.

«Сынок, ты у меня самый сильный»

«Ты справишься, малыш»

«Подумай, что еще ты можешь сделать, если тебе кажется, что уже сделал все, что мог»

Мой взгляд скользит по ее безмятежному лицу, по тонким рукам, лежащим поверх больничного одеяла, и потускневшим волосам, за которыми она так трепетно следила. Сильно в глубине души я радуюсь, что Краснов все же выгнал меня с тренировки, и я приехал сюда. Потому что я все чаще стал избегать этих поездок. Потому что я заблудился в своих мыслях и в собственном доме. Потому что эти три месяца оказались похожи на бесконечный бег в темном туннеле, в конце которого вот-вот погаснет свет.

Как рассказал мне интернет, принято считать, что люди выбираются из коматоза до пяти недель. Все остальное — сценарии для фантастических фильмов. Мама без сознания уже тринадцать. Кома четвертой степени, три остановки сердца и реанимация. Самый вероятный прогноз — смерть, если по-человечески и без заумных терминов.

Сейчас ее жизнь, если это можно так назвать, напрямую зависит от машин. Ее пичкают препаратами, чтобы поддерживать работу организма. С ней делают упражнения, над ней проводят тесты, как над лабораторной крысой.

И все из-за одного ублюдка.

Ланского.

Который не ответил за дерьмо, что сотворил. И не ответит, судя по тому, что всем насрать.

Со злости мну стебли ее любимых роз, царапая руки шипами. И зачем я вообще таскаю в больницу цветы? Кстати о них. Скосив взгляд к окну, за которым сгущаются тучи, я замечаю очередной букет цветущей травы, которая даже не пахнет — я уже проверял. В прошлый раз ни сиделка, ни медсестра так и не признались, кто передал веник, а я им откровенно и безрассудно угрожал. Их толстокорую совесть оказалось не пронять, хотя вообще-то я имею право знать, так ведь? Не папашка же заказывает из Израиля?

Сжав кулаки, чтобы снова не начать с ходу на всех орать, я как раз направляюсь в сестринскую, когда в конце коридора замечаю знакомого лечащего врача и…

Ланска́я? Какого?

Наши взгляды скрещиваются, как рапиры. Секунда-две на понимание, и сучка пугается — издалека замечаю, как округляются у той глаза, как она пятится-пятится назад.

Струсила?

Я будто в замедленной съемке вижу, что она разворачивается, прячется в худи и топит в сторону лестницы, а меня резко бросает вперед. Я не обращаю внимания на слова медсестер, не здороваюсь с врачом. Бегу, мчу за ней. Через дверь. Вниз два пролета. Ловлю тень. Силуэт. Торможу за руку, сдергиваю капюшон и смотрю в бесстыжие глаза. Серые, как грязный асфальт.

— Отпусти, иначе буду кричать, — тихо, сквозь зубы выдает с рычанием.

— Кричи, сколько влезет.

И желательно изо всех сил.

Глава 3

Ян