Привычка ненавидеть (СИ) - Саммер Катя. Страница 6
Внимание, о котором я, как и любая второкурсница, так сильно мечтала, стало ненавистным. Я старалась превратиться в тень, чтобы слиться с серыми стенами. Я так горячо желала, чтобы меня попросту никто не замечал. Но Бессонов запустил необратимый процесс, и теперь каждый после вожака стаи и самого популярного парня универа посчитал нужным ткнуть меня носом в дерьмо.
— Я знаю, что это сделал он, — белым шумом шелестел в ушах его злющий голос. — Я знаю, что ты соврала. — Вкупе с болью это звучало как обещание бесконечной ненависти, которое он держал. И несмотря на все это, я ни о чем не жалею. Это был мой выбор. Ради папы я соврала бы снова.
Резко отскочив от летящих в меня брызг, которые, обогнав, оставляет за собой черный автомобиль, я успеваю перебрать в голове пару десятков неласковых слов и от обиды показываю ему вслед средний палец. И тут же прячу его, когда понимаю, что у машины загораются стоп-огни. Даже пячусь вместе с видавшим виды мерином, который сдает назад, потому что знаю его хозяина. У какого еще придурка в городе на заднем стекле будет наклеен страшный зубастый волк?
— Далеко, смотрю, не уплыла, — раздается из опущенного окна автомобиля, откуда выглядывает самодовольная (и совершенно, блин, сухая) морда Бессонова.
— Отвянь, — отмираю я и, наплевав на лужи по щиколотку, иду дальше, но меня снова подрезают.
— Сядь, есть разговор.
— Мне не о чем с тобой говорить.
Бросив это, я оглядываюсь по сторонам, чтобы понять, как перепрыгнуть болото, окружившее меня, но не тут-то было. Очень внезапно раздается автомобильный гудок, который сильно бьет по барабанным перепонкам, и я подпрыгиваю на месте.
— Ты в своем уме? — яростно шиплю я на Бессонова.
— С утра был. Садись.
Он тянется к двери и толкает ее, а мне становиться лишь страшнее сделать один-единственный шаг.
— Я мокрая.
— Я очень рад, что нравлюсь тебе, но…
Идиот.
Я уже собираюсь отступить назад, только бы избавить себя от неприятной компании, когда у меня от затылка и вниз до самых пяток разбегаются мурашки.
— Мика! — Во всем виноват его голос, которым Бессонов произносит мое имя.
Он вообще звал меня когда-то по имени?
Я вроде бы и взвешиваю в голове варианты, как избавиться от него, на деле же… разве у меня есть другой выход? Вокруг стремительно темнеет, дождь усиливается с каждой минутой, а промокшие ноги грозят насморком и температурой. В машине Бессонова хотя бы тепло и сухо.
С этой мыслью я падаю на переднее сиденье, и в нос бьет резкий запах кожи и приторного ароматизатора из пузырька, свисающего с зеркала заднего вида. А я напрягаюсь и дышу через раз, потому что обивка салона напоминает те самые жуткие офисные диваны, на которых не шелохнешься без непристойных звуков.
Каждая клеточка в моем теле кричит мне бежать оттуда. Но я остаюсь.
Машина трогается с места, а Бессонов по-прежнему молчит. Тишину между нами нарушают лишь гневный стук капель дождя по лобовому и сильно приглушенная песня группы «Bring Me The Horizon», которую я часто слышала из-за стены. Но я не возражаю, пусть Ян и дальше пялится на дорогу — она скользкая, лишним не будет. Я слишком напряжена для диалогов.
И имею право!
Сколько раз мы с вожаком стаи находились так близко друг к другу? Один раз, когда он включил Отелло? Но и там была целая толпа зрителей. Второй раз в четырнадцать тоже вряд ли считается — он разбил мне сердце за три жалкие минуты, а потом я уже изо всех сил улыбалась ему с Наташей, которая привела сына с собой, чтобы поздравить меня с днем рождения. Она даже не догадывалась, как сильно я не хочу видеть того, кто хладнокровно убил мою детскую симпатию. И вот сейчас я сижу рядом с ним так близко, что могу разглядеть выведенное курсивом слово «судьба» на английском у него за ухом. Таких мелких татушек на его теле много. Я насчитала семь на пляжной фотке, которая случайно попалась мне в интернете: «спорт» на голени, «семья» под сердцем, «свобода» на тыльной стороне руки, между большим и указательным пальцем. Еще была «сила» на плече, «братство» на шее, «жизнь» на запястье и эта самая «судьба». Но, по-моему, их определено больше. Я так думаю.
Сейчас каждая черта Бессонова кажется мне острее, чем раньше, а сам он весь — злее и жестче. Он мало походит на приукрашенный мной в фантазиях образ немногословного соседа из детства, но и того, кого я часто видела из окна, плохо напоминает. Может, потому что не светит голым торсом с кирпичным прессом? Он одет в тонкий черный свитер под горло, а его неприлично длинная челка, которую тот на игре часто закалывает невидимками, свободно падает на лоб и сливающиеся с темнотой глаза.
— Не пялься, — бьет по натянутым нервам его резкий голос. Он даже не смотрит, просто двигает губами, а я вжимаюсь в сиденье с ужасным скрипом.
— Думаешь, я не знаю, как ты помял бампер? — отбиваю я, используя единственный доступный в моем арсенале козырь. Надеялась, не придется или останется на финал, но не прошло и пяти минут, как я использую тяжелую артиллерию.
Ну, в общем, его задний бампер соотносится в моей голове со снесенной оградой у нас на подъездной дорожке и подавленными пионами, которые остались от мамы, любившей ухаживать за цветами, и которые зацвели без всякого ухода, чтобы окончательно свести папу с ума.
— Туше, — ухмыляется Бессонов поистине бесячей ухмылкой, задрав брови так высоко, что те должны бы вылезти на затылок.
А я не могу перестать сравнивать его с тем, кто так долго жил в моей голове, чтобы осознать одну простую вещь — у них нет ничего общего. Даже запах другой: раньше Ян пах литрами «The One» и сигаретами, но я уже давно не видела его курящим. Вокруг него теперь витает лишь аромат порочности и раздражающей наглости, замешанный в гремучем коктейле с леденцами, которые Ян с недавних пор жует пачками. Сегодня, кстати, они точно мятные, а в тот день, когда он чуть не свернул мне шею, были вишневые. Смешно, да, что я помню все эти мелочи?
— Могу я узнать, зачем ты таскаешься в больницу? — спрашивает он подозрительно спокойным голосом, который обещает мне ураган. У него резко обозначаются скулы, раздуваются ноздри, и я понимаю, что все его спокойствие — одна сплошная фальшь. — Это чувство вины?
Да.
— Что?
— Вопрос простой, — разрезает жалкий метр между нами его низкий голос.
— Я тебя не понимаю, — вру слишком откровенно.
— Что непонятного? Зачем твой пьяный отец сбил мою маму, а ты соврала об этом? Причин я тоже не пойму, но фактов это не меняет.
— Я не…
Тело пронизывает дрожь, ладони бьет тремор. В воздухе зависает отчаяние. Оно пахнет опасностью и скользкой дорожкой, куда меня затягивает.
— Ты лет с двенадцати, наплевав на тусовки, каталась в это время на своих дурацких роликах. Да я чуть ли не каждый божий день тебя видел после тренировки! А в тот единственный вечер ты вдруг решила себе изменить? — Он продолжает вести машину уверенно, не отвлекается, сворачивает на сложном перекрестке, но меня кроет.
— А ты следишь за мной?
Он слишком близко подбирается к истине.
— Давай не будем о том, кто и за кем следит. Ты не устала наблюдать, как я тренируюсь, из своего окна?
Звучит как вызов, и я против воли краснею — точно знаю по горящим щекам. Значит, мое укрытие совсем не безопасное, как я полагала? Но даже если так, то что?
Что ему надо?
— Слушай, — продолжает он, видимо, догадавшись, что моего ответа не последует, — весь район знает, как бухает твой отец. И что он творит в последнее время тоже — и про разбитых гномов Романовых, и про снесенный шлагбаум на въезде. Неужели ты полагаешь, что кто-то верит в его невиновность? — Он тормозит на светофоре и, повернув ко мне голову, впивается в меня взглядом. — Неужели ты думаешь, в это поверю я?
— Неужели ты считаешь, что мне есть до этого дело? — повторяю я его едкий тон. — Если у тебя есть претензии к судебной системе…
Я вытираю стекающие с волос по лбу капли и хлюпаю носом. Меня слегка трясет, но я не понимаю, от холода это или испепеляющего взгляда Бессонова.