Сдаёшься? - Яблонская Марианна Викторовна. Страница 28

Венценосцев стоял у окна, заваленный цветами, и радостно махал стоящим на перроне жителям Н-ска, думая, что расстается с ними навсегда. Но не тут-то было. Когда поезд пошел быстрее, перрон скрылся из виду и Венценосцев вошел в свое спальное мягкое купе, дверь из душевой тихо отворилась, и на пороге встала Доброхотова в дорожном костюме и с двумя большими облупленными чемоданами в руках.

— Вы стоите того, чего заслуживаете, — сказала она. — Вы увезете меня с вашей творческой родины, на которой нельзя купить даже поношенной пары заграничных туфель. К тому же без вас она для меня все равно что пустырник (вероятно, она хотела сказать «пустыня»). В этом случае — вот вам моя честнейшая рука одной из лучших артисток столичного театра — никто никогда, ни самый главнейший из министров, ни самый последний из корректных (наверное, она хотела сказать «корректоров») не узнает о вашем гнуснейшем лобби (возможно, «хобби») в лице этого отвратительного альбомчика, над которым мы всласть насмеялись с Рыдалиным и который он напрасно у меня выпрашивал за большую сумму. — И с этими словами Доброхотова вынула из-за пазухи своего изрядно потрепанного дорожного костюма знакомый, милый сердцу Всеслава Всеславовича альбомчик, пропажу которого не смогла заменить в его сердце даже новая коллекция столичных прославленных красавиц, как новые друзья не заменяют в нашем сердце пропавшего старого.

Доброхотова села и держала над своей головой альбомчик до тех пор, пока поезд не остановился у столичного перрона.

По возвращении из Н-ска Всеслава Всеславовича вместе с роликами нового фильма послали за границу. На все вопросы, которые ему задавали за границей с различными целями, он отвечал так быстро, просто и правильно и вызывал такое восхищение окружающих, что перед следующей поездкой его даже не инструктировали. Он объездил многие страны, побывал на всех континентах, включая Арктику и Антарктиду.

В Германии его спросили, что он думает о будущей войне. Венценосцев ответил: «Войны больше не будет. Хватит».

В Японии его спросили, что он думает об атомной бомбе. Он попросил выражаться яснее. Ему рассказали про атомную бомбу. Он сказал: «Не может быть. Никто не станет этого делать». Ему деликатно объяснили, что атомная бомба уже сделана и даже была однажды применена. Он стоял на своем: «Не может быть». Ему показали документы и фотографии. Он воскликнул, перекрывая аплодисменты: «Какие бессовестные!»

На родине и за границей Венценосцев был удостоен многих почетных званий и наград.

Теперь жизнь Всеслава Всеславовича превратилась в один бесконечный жирный вкусный обед с короткими перекурами. Его приглашали на обеды официальные, семейные, юбилейные, свадебные, на обеды по случаю развода, случаю вручения наград, званий, преддиссертационные обеды и обеды по случаю защиты диссертаций, а также проектов, предкомандировочные и по случаю возвращения, на обеды дружеские, интимные, первомайские, новогодние, дипломатические, преддипломные, экспромтные, поминальные, холостяцкие и на масленицу, на обеды по случаю выгодной продажи старой мебели и покупки новой, на обеды по случаю возвращения из бани, по случаю выезда из старой квартиры и въезда в новую, — раньше он даже не представлял себе, что существует так много поводов вкусно и обильно кушать. А так как анатомия Всеслава Всеславовича оставалась прежней и он почти никогда не мог съедать больше трех-четырех обедов, то случались и всякие трогательные казусы.

Так, например, новоселы — передовые новоселы, которые не верили в глупое суеверье о том, что для счастливой жизни в новой квартире необходимо перед въездом внести в квартиру кошку, а склонялись к тому, что счастье в новый дом принесет присутствие в нем на первом обеде счастливого человека, например такого, как Венценосцев, — отказывались без этого вселяться в новые квартиры, записывались в очередь на получение его к первому обеду и месяцами ждали его посещения. Случалось, что целые новые высотные дома и даже целые кварталы-новостройки месяцами простаивали пустыми, к удивлению властей и старожилов улиц.

Да, столицы умеют любить.

Однажды Венценосцеву предложили выступить с рассказом о Былине в одном научно-исследовательском сельскохозяйственном институте. После того как Венценосцев рассказал то, что знал о Былине и о ходе съемок, ему был задан вопрос, что он думает о новых способах посадки картофеля в некоторых местах на высоких грядках. Венценосцев ответил: «Я думаю это хорошо».

С тех пор ему стали часто звонить из сельскохозяйственных журналов и газет, из сельскохозяйственных институтов, говорили, что даже из Сельскохозяйственной академии и уж совершенно точно — из колхозов и совхозов, и советовались с ним о выборе сорта картофеля для посадки в том или ином районе, о сортах удобрений, о способах его кулинарной обработки — Венценосцев советовал.

Нечего и говорить, что от личиков Всеславу Венценосцеву теперь не было отбоя. Фотографическими портретиками новых красавиц столицы с необходимой приписочкой на обороте он мог бы теперь завалить всю свою огромную пятикомнатную квартиру на проспекте, всю свою трехэтажную дачу вместе с обширным чердаком и финской баней, если бы…

Да, если бы, как это часто бывает, интерес к своему прежнему удовольствию у него бы не побледнел, не поистерся. Может быть, от обильной и жирной пищи душа его перестала быть такой чувствительной к юной красоте; может быть, в этом отчасти была виновата Раиса, его жена, — та самая длинноносая дама, которой он когда-то так глупо, так по-детски испугался на главной улице Н-ска из-за одной лишь нестандартной длины ее носа.

Милая и кроткая женщина, какой при ближайшем рассмотрении оказалась Раиса, впадала в агрессию и буйство, стоило ей только где-нибудь, хоть издали, заподозрить хорошенькое личико. Когда ей однажды — конечно, совершенно случайно — открылся альбомчик Венценосцева в стенном тайничке, она ни словом не укорила Всеслава Всеславовича. а только облила альбомчик какой-то адской смесью, подожгла на кухне, а сама бегом скрылась за дверью на лестницу. Альбомчик взорвался посреди кухни. Куски от него и пепел Раиса спустила в унитаз. Ну и что же, Венценосцев мог бы тут же завести себе новый альбомчик, да не чета прежнему — в бархате и с золотым обрезом, — но срочные дела отвлекли его, — его как раз выбрали членом-корреспондентом Сельскохозяйственной академии, и про стертый с лица земли уникальный альбомчик забылось.

Однажды Венценосцев присутствовал на одном загородном обеде по случаю защиты диссертации. Кроме Венценосцева на обеде согласилось присутствовать одно важное государственное лицо, весьма значительное. Всеслав Всеславович, по обыкновению, произносил свой тост за Былина, который подарил человечеству такой великолепный фильм, когда вдруг замолк на полуслове и исчез под столом. Товарищ важное государственное лицо громко расхохоталось.

— Очень, очень остроумно, — сказал он, вытирая салфеткой слезящиеся от смеха глаза. — Что значит первосортный артист! Это очень похоже на то, как вы десять лет тому назад, извиняюсь, перебрали на банкете по случаю собственной защиты и вели себя точно так же. Помню, помню, мне говорили, — и товарищ важное лицо кивнул в сторону своего зама.

Присутствующие за столом засмеялись все как один. И громче всех — замзамзава.

Между тем Венценосцев не появлялся.

— Еще лучше, — захохотал товарищ важное лицо, утирая салфеткой вспотевшую красную лысину. — Очень похоже на то, как засыпает на некоторых заседаниях наш… — и лицо назвало еще одно значительное лицо, рангом ниже себя и не присутствующее на обеде. — Помню, помню, мне говорили…

За столом опять все засмеялись, кроме жены этого товарища значительного лица, меньше самого товарища значительного.

Венценосцев не появлялся.

— Ей-богу, я сегодня умру от смеха — что значит широта мысли художника: критикует невзирая на лица; мне кажется, он намекает на М…, когда тот уезжает к себе на дачу, — и товарищ назвал другое лицо, рангом выше самого себя.