Открытая книга - Каверин Вениамин Александрович. Страница 85

– Постой же, дай досказать.

Но я больше не слушала. Я целовала его.

Мы не поехали в Ялту, вернулись в зерносовхоз, и хорошо сделали: оказалось, что не только товарищи по работе, но и полузнакомые люди недовольны тем, что свадьба была «сыграна на стороне», как с укоризной сказал мне Репнин. К Репнину я побежала в первый же день приезда, потому что оказалось, что в зерносовхозе меня ожидало письмо от Маши. Она благодарила меня за хлопоты – я говорила о ней в Сальском райздраве. «Впрочем, нетрудно догадаться об инициаторе, – писала она, – поскольку Данила Степаныч пишет мне очень часто, все убеждает переехать в Сальск. Я бы и рада пожить с мамой, которая становится очень стара, да ведь кто же отпустит меня из Анзерского посада?»

Меня поразило то почти боязливое выражение, с которым Данила Степаныч попросил разрешения прочитать письмо своими глазами.

– Значит, была бы рада? – дрогнувшим голосом сказал он. – Так будет же рада!

Я стала говорить, что дело может долго пролежать в Ростове, он слушал и покорно кивал головой.

– Увезу, – вдруг тихо сказал он. – Крайздрав, горздрав, пустят – не пустят… Всех раскидаю!

И он снова стал упрекать меня за то, что мы «сыграли свадьбу» не в зерносовхозе. Напрасно уверяла я, что никакой свадьбы не было…

– Ну, так сыграем же, – сказал Данила Степаныч, и под вечер, часов в шесть, когда мы с Андреем мирно пили чай, обсуждая сложный вопрос о том, как устроить семейную жизнь, находясь на расстоянии двух тысяч километров друг от друга, шумные голоса послышались на лестнице, дверь распахнулась, и вошли директор, Репнин, Бородулин и Катя. Потом явилась Клава Борисова, кто-то еще, и оказалось, что в моей маленькой комнате можно принять, правда, без особенного комфорта, двенадцать человек гостей. Об угощении заботиться не пришлось: гости пришли с подарками, только что полученными в ЦРК, – без этого был год, когда продукты выдавались по норме. Зато всякой нормы совхозный садовник выдал каждому из наших гостей цветы, так что пришлось принести из медпункта ведро, чтобы поставить в воду пышные георгины и астры.

Вечером хозяева вместе с гостями пошли в кино – открытое, с любым количеством мест, под звездной крышей которого висела маленькая кривая луна. Картина была новая – «Конец Санкт-Петербурга».

Вдалеке, за ремонтными мастерскими, жгли стерню, дымные полосы низко стлались по земле, и между ними, внезапно вспыхивая, рассыпались искрами красные фигуры огня. Время от времени легкий экран дрожал под ветром, налетавшим из степи, и тогда начинало казаться, что мы с Андреем плывем под парусом. Куда?

– А вот и бабочка, – шепотом сказал он, как будто только и ждал эту ночную бабочку, которая замелькала в прозрачном конусе света, лившемся из окошечка аппарата на полотно. Я взглянула на Андрея. Он не смотрел на экран. Видно было, что все это – кино под открытым небом, люди, сидящие на траве с напряженными лицами, и то, что в полях жгут стерню, – интересовало его больше, чем картина.

Вдруг он обернулся ко мне.

– Что, Андрей?

– Таня… – Он назвал меня одними губами. – Я не могу жить без тебя.

– Мы скоро увидимся снова.

– Скоро! Через тысячу лет! Ох, как мне не хочется расставаться с тобой!

Глава вторая

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Гардеробщик сказал, что Николай Васильевич Заозерский никогда не бывает раньше двенадцати, но раз уже назначил мне без четверти десять, так к одиннадцати непременно придет. Я сняла пальто и боты. Шапочку мне не хотелось снимать, так как для того, чтобы ее надеть, было затрачено много усилий, но гардеробщик спросил: «А головной убор?» – и пришлось снять.

– Может быть, пройдете в красный уголок? Там есть литература.

Я ответила, что посижу в вестибюле. Впрочем, это был даже не вестибюль, а маленький зал с внутренней лестницы, – однажды я видела такой зал в санатории ученых в Старом Петергофе. Но в Институте биохимии микробов он был уютнее. На лестнице лежала дорожка, на стенах висели портреты Мечникова и Баха.

Я сидела, думала и волновалась. Что будет? Но стоило подумать о том, что было, по меньшей мере о том, что произошло за последние дни.

Во-первых, я в Москве! Это было событие, которое входило решительно во все другие большие и маленькие события, так что думать о нем отдельно было трудно или даже почти невозможно.

Во-вторых, я выступила на одной из секций Всесоюзной конференции микробиологов с докладом о светящихся вибрионах, и, кажется, удачно.

В-третьих, Митя познакомил меня с академиком Никольским, который любезно сказал, останавливаясь после каждого слова:

– А я уже чуть было не спросил, что это за школьница так аккуратно посещает наши скучные заседания?

В-четвертых, Андрей переезжает в Москву! Мы увидимся скоро и надолго – не так, как в декабре, когда он провел со мной только несколько дней и уехал обратно в Москву, где решался вопрос о его переводе.

Дверь хлопала ежеминутно. Сотрудники института входили замерзшие, красные, говорили: «Ну и мороз!» – и топали ногами у порога. Они были уверенные, спокойные, «московские», а я за три года отвыкла от большого города и чувствовала себя настороженно и стесненно. Самая лучшая портниха в Сальске уговорила меня сшить платье с большими воланами, которые еще никто не носил, и этот дар предвидения положительно отравил мою жизнь. Одна из сотрудниц, хорошенькая, с пышными волосами, подошла к зеркалу, стоявшему в вестибюле, и, разговаривая с другой, небрежно подкрасила губы. Это было глупо, конечно, но когда она ушла, я тоже подошла к зеркалу и увидела… Но кого же я могла увидеть, если не самую обыкновенную женщину среднего роста, смуглую, в неуклюжем платье, и загорелыми, хотя была уже середина зимы, руками и с обветренным, взволнованным от ожидания лицом?

Наконец мне надоело ждать. Я поднялась по лестнице и остановилась в галерее, которая шла вдоль площадки второго этажа. Куда пойти: направо или налево? Я выбрала – налево, потому что навстречу шел какой-то почтенный человек, в пенсне и в белом халате.

– Простите… Я доктор Власенкова. Николай Васильевич назначил мне прийти в десять часов. Его еще нет. Могу я посмотреть институт? Разумеется, если это возможно.

– Пожалуйста, доктор.

Я думала, что он сейчас познакомит меня с каким-нибудь младшим сотрудником, который покажет мне институт, но он пошел сам. Мы заглянули в нарядный кабинет директора института Валентина Сергеевича Крамова, потом в одну из лабораторий, и Илья Терентьич – так звали моего нового знакомого – в общих чертах рассказал о работе этой лаборатории. Потом нам стали встречаться сотрудники, и тут я окончательно убедилась в том, что мне повезло: редкий из них не останавливался, чтобы справиться у Ильи Терентьича о его делах и здоровье. Но и он, по-видимому, относился к ним с таким же вниманием. В одной лаборатории он заботливо взял со стола пепельницу и вытряхнул в урну, стоявшую в коридоре. В другой, кряхтя, вытер тряпкой стеклянную дверцу шкафа, забрызганную чем-то белым.

Мы вернулись на галерею, и я уже собралась попрощаться и поблагодарить Илью Терентьича, когда внизу хлопнула дверь и вошел Заозерский – в распахнутой шубе, с палкой в одной руке, с портфелем в другой. Шуба была тяжелая, хорьковая, с хвостами. Сделав несколько шагов, он остановился, шумно вздохнул и стал снимать шубу. И вдруг – я не поверила глазам – мой спутник со всех ног побежал вниз по лестнице, взял из рук Николая Васильевича шубу и отнес ее в гардероб.

– Спасибо, Терентьич! Вот бисова шуба! Ей-богу завтра же поеду на базар и продам. А, Таня. Здравствуйте, Таня.

Мы прошли в кабинет к Николаю Васильевичу, и через несколько минут я, как будто невзначай, спросила, в каком отделе работает Илья Терентьич.

– Терентьич? Это служитель наш. Замечательный человек, вы его еще узнаете!

Николай Васильевич считал меня – с полным основанием – своей ученицей и надеялся, что я пойду работать в Институт эпидемиологии, которым он руководил последние годы. Но недаром же по меньшей мере три месяца таскала я в сумочке вырезку из газеты «Известия»: «Институту биохимии микробов требуется опытный бактериолог». Все, чем я интересовалась в науке, вело меня именно в этот институт, или, вернее, в эту область знания, потому что институт открылся только два или три года тому назад. Вот почему в ответ на письмо Николая Васильевича, в котором он сообщил, что мой доклад поставлен в программу конференции, я послала ему эту вырезку и попросила рекомендацию – на вакантную должность был объявлен конкурс.