Восточная и Центральная Азия - Редько-Добровольская Татьяна Ильинична. Страница 30

И, проговорив эти слова, ястреб улетел.

Когда, затем, в восьмую ночь первой луны, Гекше–Амурчила возвращалась домой с топливом, на пути она встретила такого необыкновенного великана, что при виде его со страху упала в обморок… Пролежав так некоторое время и придя в себя, она воротилась домой, а рано утром, по выпавшему снегу, она отправилась тою же дорогой, по которой принесла топливо, и найдя, следы своих каблуков, тут же по ним увидела, что уходил человек со следом в целую сажень, алда-дэлим.

«Что же это за человек с таким огромным следом?» — подумала она и пошла по его следам, которые привели ее к пещере в огромной скале. Подойдя настолько, чтобы можно было видеть, что делается в пещере, Гекше–Амурчила заглянула, и вот видит его: сидит он на золотом троне; сидит, облокотись на ручки своего золотого трона, в шапке из рябого барса, в шубе из рябого барса, в сапогах-гутулах из рябого барса. Счищает иней со своей рябо-барсовой бороды и говорит:

— Как нельзя более устал я в эту ночь!

Увидав его, Гекше–Амурчила в испуге поспешно вернулась домой.

Разошлись по домам все триста языков живых существ, поднялась на небо и белая небесная дева, Арья–Аламкари. Тогда восходят на Куселенгский холм-обо жребьеметатели, Моа–Гуши и славный Дангбо, и ждут знамения: сбудется ли все, что предсказали они?

И в надежде, что сбудется, разошлись и они…

7. Рождение Гесера

Когда Гекше–Амурчила возвратилась домой, она вдруг так располнела, что не в силах была ни стоять, ни сидеть. Пятнадцатого числа утром старик берет свой силок и собирается отгонять скот, но перед самым его уходом Гекше–Амурчила говорит ему:

— Зачем ты уходишь? Во мне как будто бы раздаются детские голоса: я очень боюсь оставаться одна — побыл бы ты сегодня со мною.

— Если я буду все время сидеть около тебя, — отвечает ей старик Санлун, — то кому же добывать оготона и присматривать за двумя-тремя моими скотинами; а не добывать оготона, так чем же и кормиться?

Не согласившись остаться дома, старик ушел, поставил силок и, добыв семьдесят оготонов, принес их на спине в юрту, свалил и, присев, радостно подумал: «По сравнению с прежними днями сегодня я добыл слишком много; должно быть, и в мой дом пришло счастье!»

Санлун прибрал оготонов и опять ушел.

После полудня, уже под вечер, во чреве матери стало вдруг раздаваться пение детских голосов. Один голос поет так:

— Вот возрождаюсь я, Боа–Данцон–Гарбо. Тело мое хрустальное, зубы белоснежные, голова — птицы Гаруди с кудрями злато-желтыми, а по концам волос у меня как будто рассыпаны цветы с дерева Ута. А возродившись, я сделаюсь властнейшею высших тэнгриев.

Другой голос поет:

— Вот возрождаюсь я, Арья–Авалори, все озаряющая ясным светом, палево-красноликая. Сверху я как человек, снизу — как змей, царь драконов. А возродившись, я стану владычицей преисподних драконовых ханов.

Поет затем третий голос:

— Возрождаюсь я, Чжамцо–Дари–Удам–Уткари белоснежная, сиянье которой осияет десять стран света. А возродившись, я буду владычицей фей-дакинисс десяти стран света.

Послышался и еще один голос:

— Возрождаюсь я, Гесер–Гарбо–Донруб. Верхняя часть моего тела исполнена признаков Будд десяти стран света, средняя — четырех великих тэнгриев, нижняя — великих царей драконов. А возродившись, буду я милостивым и премудрым Гесер-ханом, государем сего Джамбутиба.

— Увы мне, горе мне, — стонет мать. — Как это могло случиться, что мною зачаты и рождаются Будды? Мною, которая, по ненадобности и простым-то смертным, изгнана в пустыню у слияния трех рек? Вернее, что зачала я и рождаю демоново отродье.

— Вашему негодному отцу, — продолжает она, — вашему отцу, старику Санлуну, не до того, чтоб еще вас няньчить: его самого-то некому кормить. И не то что вас вырастить и воспитать, он и меня-то не в силах прокормить в этой черной полуюрте с птичье гнездо.

И она порешила выкопать девятиалданным [34] железным колом для рытья корней растения гичи-нэнэ яму на всех четырех сразу:

«Вот где я вас убаюкаю!» — думала она, как вдруг раздался голос:

— Матушка, пропусти меня! — и из ее темени выпала несравненной красоты Боа–Данцон–Гарбо и тотчас же неуловимо ускользнула от матери. Пока та напрасно пыталась ее поймать, от вышних тэнгриев подали в полной упряжи хрустального слона. Загремели тимпаны и барабаны, зажглись жертвенные пахучие свечи, и под звуки тимпанов и барабанов малютку посадили на слона и унесли в небеса.

— Милая моя оказалась настоящим божеством, — в слезах причитает мать, а в это время опять раздается голос: «Сестрица, пропусти меня!»

Приподняв правую руку, мать сдавливает себе темя, а в это время у нее из правой подмышки выпадает ребенок. И этот ускользает у нее из рук, и его она не может поймать, а тем временем из глубины океана царь драконов подает для него, как и для первого малютки, хрустального полуслона-полульва, также в полной упряжи. Гремят тимпаны и барабаны, возжигаются пахучие жертвенные свечи, и драконов царь уносит малютку и вселяет в глубины океана.

— Сестрица, пропусти меня! — опять раздается голос.

Мать, стиснув подмышки, обеими руками сдавила темя, и у нее из пуповины выпал ребенок, еще прекраснее двух первых, и, так же как и тех, не удержать его матери. Пока она тщетно пыталась это сделать, дакиниссы десяти стран света подали в полной упряжи бирюзового слона. Зажглись благовонные жертвенные свечи. Ударяя в литавры и барабаны, дакиниссы десяти стран приблизились к малютке, подхватили его и унесли.

— Увы мне, горе мне! — причитает мать. — Малютки вы мои, что я наделала? Ведь сущею правдой оказались ваши уверения, что вы хубилганы Будд. Как же я посягнула вырыть яму на всех вас четверых? Не то что закопать, но хоть бы одного из вас на прощанье довелось рассмотреть хорошенько, обнять, приголубить! О, детушки мои родимые, что же я наделала?

И во время этих причитаний раздаются слова:

— Сестрица! А каким способом мне пройти?

— Проходи, родимый, положенным путем! — отвечала мать, вскрикнула и тотчас же родила естественным образом.

Родился же вот какой ребенок: правым глазом смотрит искоса, левым — вдаль; правой рукой замахнулся, левую сжал в кулак; правую ногу приподнял вверх, левою — как будто топнул; все сорок пять белоснежных зубов прикусил.

— О горе! Что будет со мной? Как видно, предыдущую тройню я родила настоящими хубилганами Будд, почему и не удержала, а теперь родила я, и, должно быть, удержу вот это лишь демоново отродье, ребенка греха.

— Чем бы тебе, мой родимый, перерезать пуповину? — И с этими словами она достала из-под подушки большой нож с двумя лезвиями и принялась резать его пуповину.

— Этот нож не годится для пуповины! — говорит ребенок. — Тебе, матушка, не справиться с моей пуповиной этим твоим ножом: ее нужно резать черно-острым камнем, который к югу от нас, в море-океане. Этим камнем режь и приговаривай: «Крепче камня будь крепок, родимый мой!» Перевязывай потом белой травкой и приговаривай: «Гуще белой травушки плодись родимый улус у любезного!»

Мать завернула ребенка в полу своего халата и побежала; подняла она со дна морского черно-острый камень и отрезала им пуповину, а отрезая, приговаривала по сказанному. Перевязала затем пуповину белой травой, а перевязывая, сказывала тот самый йороль — слово заветное.

Но, перерезая пуповину, мать отморозила себе мизинец, так как при появлении Гесера на свет вдруг пошел мелкий моросящий дождь. Отморозила и плачет:

— Вот я ознобила себе мизинец из-за пуповины этого злосчастного ребенка, грехом зачатого.

— Не бранись, родимая, и не плачь! — говорит ребенок. — Опусти свой мизинец в море — посмотри, что будет.

Мать послушалась, опустила палец в море, и он опять приобрел прежний прекрасный вид. Пошла она с ребенком на руках, а на дороге и говорит: