Грубиянские годы: биография. Том I - Поль Жан. Страница 4

16-я клаузула

“Улучшенный Фолькман” на странице инфолио 276-й четвертого издания требует, чтобы завещатель оговорил providentia, то есть “временные ограничения, а потому я в этой клаузуле распоряжаюсь, что любой из семи резервных наследников или те из них, кто станет в судебном порядке оспаривать мое завещание или попытается добиться его признания ничтожным, во время судебного процесса не будет получать ни геллера из причитающихся ему процентов, каковые достанутся остальным наследникам либо – если судиться начнут они все – полному наследнику.

17-я и последняя клаузула

Любая воля вправе быть и безумной, и половинчатой, и выраженной через пень-колоду, только последняя воля такого права лишена, но должна, дабы закруглиться и во второй, и в третий, и в четвертый раз, то есть представлять собой нечто концентрическое, включать в себя, как это принято у юристов, и clausula salutaris, и donatio mortis causa, и reservatio ambulatoriae voluntatis. Так и я хотел бы прибегнуть к этому средству с помощью сказанного выше кратко и немногословно. – Я не намерен более открываться миру, от которого меня близящийся час вскорости скроет.

Во всех прочих случаях – Фр. Рихтер, ныне же – ван дер Кабель».

На этом чтение завещания закончилось. Все формальности – такие как подпись, печать, и т. д., и т. д. – были, как убедились семеро наследников, правильно соблюдены.

№ 2. Кошачье серебро из Тюрингии

Письмо И. П. Ф. Р. членам городского совета

Автор этой истории был выбран в ее авторы исполнителями завещания и прежде всего превосходным Кунольдом. На такое почетное предложение он дал нижеследующий ответ.

«Р. Р. Обрисовать высокочтимым членам городского совета, то бишь превосходным исполнителям завещания, ту радость, которую я испытал, когда, благодаря им и клаузуле: “…ловкого, к тому же оснащенного для этой цели, даровитого писателя, и т. д.”, – я был выбран из 55.000 современных авторов, чтобы стать летописцем истории некоего Харниша; изобразить вам яркими красками мое удовольствие от того, что мне была оказана честь удостоиться таких трудов и сотрудников: для всего этого позавчера, когда я с женой и ребенком и всем скарбом переехал из Мейнингена в Кобург и должен был нагружать и разгружать бесчисленные пожитки, у меня, вполне естественно, времени не хватило. Больше того: едва успел я, проехав через городские ворота, войти в дверь нового дома, как снова вышел и отправился на гору, где множество прекрасных пейзажей соседствуют или располагаются друг за другом. “Сколь же часто, – сказал я себе, добравшись до вершины, – станешь ты в будущем преображаться на этом Фаворе!”

Вместе с письмом я посылаю членам и т. д. и т. д. городского совета первый нумер, под заголовком “Свинцовый блеск”, полностью проработанный; однако же прошу превосходных исполнителей завещания иметь в виду, что дальнейшие нумера будут оформлены богаче и изысканнее, и я в них смогу показать больше, нежели в первом, где мне почти ничего и не пришлось делать, кроме как переписать сохранившуюся копию завещания. “Кошачье серебро из Тюрингии” дошло до меня в полной сохранности; далее последует соответствующая ему глава, которая должна представлять собой копию настоящего письма, составленную для читателей. Название всей работы, не слишком барочное и не слишком затасканное, тоже теперь готово: она будет называться “Грубиянские годы ”.

То бишь машина уже обрела подобающий ей мельничный ход. Если ван-дер-кабелевское собрание художественных и натуральных диковин включает, как я усматриваю из инвентаря, семь тысяч двести три экспоната, или нумера, то мы, поскольку покойный хочет получить за каждый экспонат по целой главе, должны подвергнуть эту главу некоторой усадке, ибо иначе получится работа, которая будет пространнее, чем все мои opera omnia (включая это), вместе взятые. А ведь в ученом мире считаются допустимыми любые главы: начиная с глав, состоящих из одного алфавита, и кончая главами, состоящими из одной строчки.

Что же касается работы как таковой, то мастер отдает себя самого в залог высокочтимым членам городского совета, ручаясь, что ее не стыдно будет показать любому коллеге-мастеру, будь то городской мастер, или свободный мастер, или мастер, взятый в цех из милости, – тем более, что я, возможно, сам нахожусь в родстве с покойным ван дер Кабелем, иначе Рихтером. Этот труд – если сказать наперед лишь немногое – должен охватить всё, что в библиотеках можно найти лишь в весьма рассредоточенном виде; ибо он должен стать скромным дополнением к Книге Природы, а также пролегоменами к “Книге блаженных” и первым листом в ней.

– Прислуге, мальчикам-подросткам и взрослым девицам, а также поселянам и князьям в ней будут прочитаны Collegia conduitica.

– Всё в целом будет читаться как пособие по стилистике.

– В ней будет учтен вкус отдаленнейших, даже и вовсе не имеющих вкуса народов; потомки найдут в ней не больше сведений о себе, чем современники и предшественники.

– Я в ней затрону такие темы, как вакцина, книготорговля и торговля шерстью, авторы, пишущие для журналов, магнетическая метафора Шеллинга, или двойная система, новые пограничные столбы, утаиваемые при сдаче пфенниги, полевые мыши вкупе с гусеницами еловых листоверток – и Бонапарт: это всё я затрону, правда, лишь мимоходом, как поэт.

– Я выражу свое мнение о веймарском театре, а также о не уступающих ему по величине театре мироздания и театре человеческой жизни.

– Там найдется место и для подлинной шутки, и для подлинной веры, хотя последняя сейчас такая же редкость, как сквернословящий гернгутер или бородатый придворный.

– Отрицательных персонажей, которые, надеюсь, высокочтимыми членами совета будут мне представлены, я постараюсь изобразить добросовестно, хоть и не переходя на личности, без излишней язвительности; ибо черные сердца и черные глаза – что особенно очевидно на примере последних – на самом деле не черные, а лишь карие; полубог и полуживотное очень даже могут иметь одинаковую вторую половину: человеческую, – а коли дело обстоит так, то должен ли бич быть таким же толстым, как кожа, которую он полосует?

– Сухари-рецензенты будут захвачены моей книгой и (с некоторыми оговорками), вспомнив о собственной златой юности и о последующих утратах, растрогаются до слез, как бывает, когда люди выставляют трухлявые реликвии, чтобы пошел дождь.

– О семнадцатом столетии я буду говорить свободно, о восемнадцатом – гуманно, о новейшем же предпочту только думать, зато как очень свободомыслящий человек.

– Тот баран, который зубами вытащил из моих сочинений “Хрестоматию, или Дух Жан-Поля”, из этого тома получит в руки, для экстрагирования, целый том, так что ему даже не придется делать выборку, а достаточно будет переписать всё целиком, снабдив простейшими примечаниями и предисловиями.

– Подобно небезызвестной “Помогающей в бедствиях книжечке”, моя книга тоже станет предлагать рецепты лекарственных средств, советы, характеры, диалоги и истории, но в таком множестве, что ее можно будет подверстать к упомянутой бедственной книжечке в качестве вспомогательной книги: как более содержательное, чем оригинал, извлечение и приложение; ибо каждое чисто описательное сочинение точно так же, путем шлифовки, может быть переделано из зеркала в очки, как из осколков венецианских зеркал делают настоящие стекла для очков.

– В каждой типографской опечатке должен скрываться какой-то смысл, во всех errata – таиться правда.

– С каждым днем моя книжечка будет вскарабкиваться все выше по иерархической лестнице: из библиотек-читален она попадет в библиотеки с выдачей книг на дом, а оттуда – в библиотеки ратуш, в прекраснейшие супружеские и парадные спальни и вдовьи гнездышки муз —