Рубин эмира бухарского - Казанин Марк Исаакович. Страница 26

Вот еще другое гнездо тайн и преступлений, пока готовящихся. Надо быть начеку, надо следить и смотреть и надо съездить к Паше и отдать ему непроявленные негативы в кассетах. Я закрыл дверь, убедился, что за мной никто не следит, вырыл ножом ямку в земляном полу и уложил туда кассеты.

Листер был уже на ногах, когда я пришел в лагерь. Он встретил меня с обычной теплотой, но я не мог относиться к нему, как прежде, с тех пор как узнал, что он ведет двойную игру, ненавидит большевиков и связался с Борисом и его шайкой. Я понимал, что должен скрыть свое отношение к нему по целому ряду причин: во-первых, чтобы не спугнуть его или их на случай, если они собираются что-либо сделать, а захватить всю банду на месте преступления (здесь у меня не было колебания, здесь выбирать или думать было нечего), и, во-вторых, оставалось это странное и теперь непонятное положительное отношение к Листеру Паши, с которым нельзя не считаться и которое требовало объяснения или устранения до того, как я предприму какие-либо шаги.

Во всяком случае, я обязан сообщить Паше обо всем.

В палатке Листера, когда я туда вошел, уже сидел Борис. Он впился в меня глазами и еле скрывал свое возбуждение. Я сразу же решил не идти навстречу его любопытству и не играть ему на руку, а заставить его сделать первый ход и проверить свои предположения. Он все время дергался от желания спросить что-то, но сдерживался.

— Ну, что новенького? — задал вопрос Листер, когда мы все уселись. — Как у вас там, в макбаре?

«Что новенького, да? — подумал я про себя. — Ты, конечно, знаешь про вчерашнюю Борисову работу, а теперь хочешь выведать, чем кончилось. Ничего не скажу. Ни шагу навстречу».

— Да нового ничего особенно нет, — протянул я. — Разве только...

Рука Бориса конвульсивно сжала пресс-папье.

— Только что? — переспросил Листер.

— Да вот удалось перевести одно очень трудное стихотворение Калидасы, над которым я давно бился. Оно мне никак не давалось, а вчера прояснилось.

— Как хорошо, — спокойно сказал мне Листер, как будто ничто другое на свете его не интересовало. Он играл свою роль великолепно. — Какого точно времени Калидаса?

— Это пятый век. — Я привел приблизительные годы.

Борис сидел бледный и злой. Он глядел на меня с ненавистью, смешанной с презрением.

Конечно, он вскоре выдал себя:

— Ну, а как Юлия Викторовна и этот грек доехали, благополучно?

— Откуда я могу знать, я с ними не ездил.

Борис несколько смешался и сделал еще одну ошибку:

— Нет, я имею в виду, как там с лошадью и прочее.

Совсем скрывать не было смысла.

— Будем надеяться, что доехали, путешествие не такое длинное.

— Почему — надеяться? — ухватился за слово Борис.

Он втянул воздух и замолчал. Яснее спрашивать он боялся.

— Да так, — ответил я, — надеюсь, ему лучше.

— Что — лучше? — опять напрягся Борис. — А что случилось?

— Да вот свалился в яму у нас.

Борис с трудом сдерживал бешенство. Он ничего толком не мог донести Файзулле, а своим поведением достаточно выдал себя.

Листер прервал нас:

— Это все прекрасно, Глеб, но я вас не за этим звал. Дело в другом. Завтра приезжает Толмачев, начнется работа. Мы все в хороших отношениях, вместе ехали, он самого лучшего мнения о вас, вы о нем, об Александре Ивановне, о Кате, — тут он еле заметно улыбнулся, я вспыхнул и не мог поднять глаз, — как и мы все, конечно, но дружба дружбой, а служба службой. Надо привести в порядок и документацию, и инструменты, и проект работ. Он проверит, что найдет нужным. Ну-с, так вот, приступаем.

До полудня Листер и я сидели вместе за счетами и бумагами и ходили по палаткам и кладовым. Как будто все было на месте.

Потом Листер предложил ехать на мой склад, посмотреть, как там.

Сказать ему, что я заметил исчезновение запасов из кладовой в макбаре? Нет, не надо, не спугнуть!

Вместо этого я спросил, двинемся ли мы пешком или в линейке.

— Проще верхом, — ответил Листер и, увидев мое вытянувшееся лицо, прибавил: — Вы чего это? Верхом не ездите? Вмиг научим.

Мне подали смирную лошадь, и мы отправились шагом.

Почему не мог я заставить себя ненавидеть этого человека? Какая огромная разница между ним и Борисом! Он почти настолько же близок мне, насколько Борис чужд, однако же он с Борисом были по одну сторону разделявшей нас пропасти, я — по другую.

Глава VIII

КАТИНЫ ИМЕНИНЫ

В ту ночь я остался в лагере, и до девяти утра мы мыли и чистили всё к приезду Толмачева. Не потому только, что боялись замечаний или разноса. Мы взялись за важное и ответственное дело и не имели права провалиться. Это было наше венчание или помолвка с наукой. По мере того как мы подвигались ближе к работе, с нас спадала шелуха личных дел и забот, наши мысли переставали отвлекаться и разбегаться.

Душой всех этих приготовлений был Листер. Я временно забыл свою вражду к нему и даже взятую на себя тяжелую задачу пресечь его предательство. Как это по-своему восхитительно, когда офицер с самой высокой подготовкой отдает распоряжения, подает пример, на ходу перестраивает работу с такой точностью, экономией времени, догадкой, которые не доступны ни одной машине. Тут только я заметил, какая большая работа легко и незаметно была проделана за это время, какой безукоризненный порядок царил во всем. Листер сам с помощью нивелира разбил пикетаж. Вся территория будущего раскопа была разделена колышками и тесьмой на равные квадраты. Теперь Листер делал фотографии всей территории с разных точек.

Когда все было готово, мы зашли в палатку завтракать, но и тогда то один, то другой из нас, не доверяя расставленным часовым и дозорным, то и дело выходил посмотреть, не едут ли. Около десяти часов подъехали Рустам с сестрой. Мы оставили их у себя.

Наконец часов в одиннадцать заклубилась пыль, и вскоре мы различили целый кортеж. Вместе с Толмачевым приехали пять или шесть человек из ЦИКа и Туркбюро, русских и узбеков. Среди гостей находился старый седобородый узбек, на которого мы сразу же обратили внимание, Юнус Ходжаев, как нам сказали, большой знаток местной старины; был, к моему удивлению, Лишкин из филиала Географического общества, и, главное, среди приехавших были Катя, Александра Ивановна и Паша. Катя и Леля обнялись, как сестры.

— Вы что думаете, — огорошил нас Толмачев, — что я работать приехал? Как бы не так! Во-первых, воскресенье, а во-вторых, мы празднуем сегодня день рождения Кати.

Мы дружно зашумели. Катя смущалась, краснела и улыбалась.

Толмачев и его спутники зашли в палатку Листера. Александра Ивановна с нашей помощью выкладывала привезенные ею из города свертки и пакеты, и особенно осторожно один, очень большой, который не полагалось перевертывать или ставить набок, — в нем был именинный пирог. Мы же, то есть Катя, Паша и я, отошли в сторону.

— Слава богу, Юли нет, — заметил я.

— Да, она осталась возиться с греком.

— Значит, выжил?

— Выживет.

Я оглянулся. Бориса вокруг не было. Очевидно, он пролез в палатку, чтобы шпионить за приехавшими и подслушивать разговоры. Не стоило мешать, все равно Листер ему передаст.

— Уйдемте, — сказал я, — пока нет Бориса, я вам расскажу кое-что важное.

Я провел их к озеру, мы ушли за вытащенные на берег лодки, подложили под себя на влажный песок весла и уселись так, чтоб нас не было видно со стороны лагеря. Я сообщил им все подробности тоя в кишлаке, и о попытке убить грека, и о найденной мной лядунке, которую я ранее видел у Файзуллы, о фотоаппарате, который грек украл у меня и выронил при падении в яму.

Паша слушал, как обычно, очень внимательно, Катя замерла. После некоторого молчания я еще раз рассказал про вражду кишлака с Погребняковым и что они надеются с ним рассчитаться. Это заинтересовало Пашу не менее чем предыдущее. Он сидел, стараясь не проронить ни слова.