Рубин эмира бухарского - Казанин Марк Исаакович. Страница 9

Но не это обезоруживало меня. Я мог бы объяснить, что не хочу быть секретарем, если это руководящая работа, что я имел в виду совсем другое и готов выполнять любое дело, хотя бы переписывать бумаги, и, может быть, переломил бы его, если бы не сознание того, что, в конце концов, прав не я, а этот неприятный человек. Ведь я действительно пытаюсь примазаться, лишь с одной целью — потом уехать. Нужно было кончать.

— Ладно, — сказал я, — когда-нибудь вы обо мне узнаете, — и вышел не без страха, что буду задержан.

Я чувствовал себя совсем больным и слабым. Ощущение голода прошло. Его убили моральный удар, унижение, разочарование. Во рту был вкус желчи.

В коридоре я нос к носу столкнулся с Пашей, озабоченно мчавшимся куда-то с ворохом бумаг.

— Ну, где ты пропадал? — остановил он меня.

Паша был мой лучший или даже единственный друг на белом свете, но мне было стыдно сказать ему, что меня только что позорно прогнали, когда я протянул руку за работой.

— Да так, знаешь, был в городе. И потом, Паша, — я подтащил его к глубокой нише окна, — дело есть к тебе срочное. Надо спасти девушку.

Паша, несмотря на то что спешил, остановился, весь внимание. Ах, как я любил его за это! Я рассказал ему про Рустама и его сестру и передал листочки со всеми записанными на нем данными. Он молча положил их в карман. Рот его сжался, брови нахмурились; я знал, что Паша будет бороться с несправедливостью до конца.

— Ну, а теперь, — опомнился он, — иди со мной, тебя Листер и Толмачев хотят видеть.

В конце коридора на крайней двери висела табличка: «Археологическая экспедиция профессора Толмачева». Паша и я вошли не постучавшись.

— А, пропащий, — приветствовали меня, — вы как раз и нужны. Езжайте сейчас же к Александре Ивановне в больницу и везите вот все эти бумаги. Ревком передает имущество бывшего военного госпиталя нам, экспедиции, и больнице. Теперь и они и мы разбогатеем. Пусть посылает завхоза, забирает все, что ей нужно для больницы, а на остальное ставит печать, мы увезем после. Ну, ступайте, не теряйте времени, внизу линейка, садитесь и езжайте.

— Подожди, Глеб, я подъеду с тобой до военкомата, там одно дело есть! — крикнул мне Паша вдогонку.

Мы сошли вниз.

— Что это за табличка? — спросил я. — «Археологическая экспедиция»? Так быстро?

— Ну, а что же? — ответил Паша. — Ты бы знал, какие люди в бюро сидят. Настоящие большевики!

Сколько искреннего восхищения, какая превосходная степень вкладывалась в это слово!

— Ну, а Листер? — спросил я.

Паша помедлил:

— А он решил, что лучшим лечением для него будет работа, и теперь он назначен заместителем Толмачева.

— Вот как! — удивился я. Впрочем, подумав, я прибавил: — Он может.

— Может, — подтвердил Паша.

Обо мне не было ни слова. Конечно, в археологическую экспедицию меня не возьмут, партия меня не пошлет. Кому я нужен? Кто мне доверит? Ну ничего, к вечеру вернусь в чайхану, переночую, а с утра начну искать что-либо...

— Ну, мне здесь. — Паша легко соскочил с линейки.

Через четверть часа я уже подъезжал к больнице на окраине города.

Александра Ивановна и Катя вышли мне навстречу.

— А вот и Глеб, — приветствовали они меня, как своего. — Давайте бумаги, нам уже звонили.

Александра Ивановна пристально посмотрела на меня:

— Опять зеленый. Должно быть, ничего не ел? Катя, веди его в столовую, там еще не кончен обед.

Я действительно был голоден, как волк, и Катя только улыбалась, глядя, как я уминаю кашу.

Мы сидели в отдаленном углу теперь уже почти пустой столовой. Вдруг послышались шаги. Я поднял глаза и увидел переливы лилового шелка на полных плечах и пухлые женские руки в кольцах, обнимавшие Катю за плечи.

— А, Катишь, вы здесь, да еще с кавалером, — заговорила женщина высоким жеманным голосом. — Познакомьте нас.

Она выпрямилась и смотрела на меня. У нее было все преувеличенное: и яркие глаза, и пудреное лицо, и бюст, и несимметричный, с чересчур полными губами рот. Ей могло быть около тридцати лет.

Катя движением плеч освободилась из ее рук.

— Это Глеб Аристов. А это Юлия Викторовна, наша сестра-хозяйка.

— Очень рада. Еще один столичный молодой человек. Ну как вы нашли город и как вы находите нас? — Она глядела на меня нескромными яркими глазами.

Я ничего не мог ответить.

— Но вы ешьте, я вам помешала. Катишь, что же вы кормите его кашей? Там есть кое-что получше.

— Это для тяжелобольных, Юля.

— Ну и что? Для такого гостя нет законов.

Но я уже встал:

— Спасибо, Катя, я сыт. Пора возвращаться в город.

Вошла Александра Ивановна и попросила меня передать Владимиру Николаевичу, что она поместилась во флигеле и что ему приготовят комнату.

— А сейчас возьмите Катю с собой, — добавила она, — пусть проветрится, а вечером привезет Владимира Николаевича.

— И я с вами в город, и я, — вызвалась Юля.

По дороге Юля без умолку говорила о том, какая чудная женщина и самоотверженный врач Александра Ивановна (в надежде, что мы ей это передадим), как знаменит в Туркестане ее муж и как она помнит Катишь еще ребенком. Она сидела близко, и мне было жарко и неудобно. Я опускал глаза, чтобы не смотреть на нее.

— Что вы все смотрите на мои чулки? — повела она ногой. — Это контрабанда из Афганистана; если бы вы знали, как трудно доставать.

— Но я вовсе не смотрю на ваши чулки, — смутился я.

— Да, да. — И она погрозила пальцем.

«Боже, — с тоской думал я, — и откуда берутся такие! Она только грязнит Катю».

Когда мы доехали до той площади с чайханами, где я сидел утром, Юля, оглянувшись, внезапно заявила, что она сойдет здесь, и попросила нас захватить ее на обратном пути.

«Что ей здесь делать? — подумал я про себя. — Одни узбеки, а с ними вряд ли у нее что-нибудь общее».

В ревкоме никого не оказалось. Нам сказали, что наши уехали с председателем ревкома осматривать место будущих раскопок.

Делать было нечего. Оставив линейку, мы с Катей направились пешком к площади с чайханами, или «чайхана-майдан», как я стал называть ее.

Немного проплутав, мы попали в тот проулок, который примыкал к площади сзади киоска. Внезапно Катя почувствовала, что в туфлю ей попал кусочек щебня; она остановилась, чтобы вытряхнуть его, и оперлась о тонкую стенку киоска. Сквозь нее до нас явственно доносились голоса, и мы невольно стали свидетелями разговора.

— Да нет, это просто дети, мелюзга, — говорила Юля.

— А отца видела? — спрашивал мужской голос. По тембру это был как будто голос грека, но странно, на этот раз он говорил совершенно правильно и в нем не было и следа восточного акцента, а был другой, тоже не русский.

— Пока еще нет.

— А она?

— Она ничего, старомодная и слишком занята больными, чтобы мешать мне.

— Ты постарайся подружиться со всеми мужчинами, сделайся необходимой, пусть привыкнут видеть тебя все время. Найди кого-нибудь, чтобы ухаживал за тобой.

— Это и так все делают, — самодовольно прыснула Юля.

— Ну, ну. Эти приезжие должны иметь высокие связи наверху. Смотри. И помни: главное — военные.

Наступила пауза. Катя и я стояли молча, глядя друг на друга. Все это было так неожиданно, так отвратительно.

Но что нам было делать теперь? Выйти из-за киоска? Они поймут, что мы слышали их разговор.

Я выглянул за угол.

С другого конца площади шли Ратаевский и Файзулла, но они не видели меня. Файзулла что-то быстро говорил, потом кивнул Борису, пошел к чайхане и лег на то же место, на котором я оставил его утром.

Борис шел прямо на киоск. Я снова нырнул за прикрытие. Очевидно, и обитатели киоска пристально следили за ними, так как я услышал повелительный голос грека:

— И эти, оба. Узнай и познакомься.

— Хорошо, — прозвучал покорный ответ Юли.