Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы - Врублевская Галина Владимировна. Страница 56

Вениамин Михайлович раскрывался перед Машей все больше. Он признался, что она напоминает ему первую любовь. И лицом они схожи, и имя одинаковое. Он также поведал о давних обидах на ту Машу. Сказал, что она была заносчива, его ни во что не ставила. «Но тогда и я сам, – заметил он, – был далек от идеала».

– И ты больше никогда не встречал ту девушку?

– Встретил, представляешь, на школьном вечере, через тридцать лет. Но лучше бы не встречал.

– Ты сообщил ей, что стал другим человеком? Похвастался своим положением?

– Зачем убивать ее, такая жалкая старушонка…

– Ты преувеличиваешь, Веня! Вы же ровесники, а ты совсем не старик.

– Дело не в годах. Выглядела она скверно. Как будто мне назло, из светлой березки превратилась в старую корягу.

– Неужели и душа ее так же постарела?

– О чем ты, Машенька? Какая душа может быть у женщины ее лет!

Почти уже готовое сорваться у Марии признание повисло на кончике ее языка.

– Но ты-то у меня молодец, – проглотив обиду, ровным голосом сказала Мария. – Молод и душой, и телом.

– О чем разговор!

И снова потекли безмятежные дни. Мария и Вениамин Михайлович впервые вместе встречали весну. И так хорошо им было вдвоем. По-прежнему Мария во всем потакала своему гражданскому мужу, во всем его поддерживала. И только узаконить их отношения не желала. Она сказала, что потеряла паспорт, когда он снова стал настаивать на ЗАГСе.

Вениамин Михайлович полагал, что дело в его возрасте. Его подруга боится, что он постареет, не сможет ее удовлетворять. Темперамент у Марии был бешеный! Но это предположение не казалось Вениамину Михайловичу обидным, напротив: поведение Марии говорило о ее бескорыстии. Другая ухватилась бы за его предложение. Мария уже знала, что на его счете в банке имеется кругленькая сумма, что он – обладатель выгодных акций. И должность у него была в администрации города была престижная.

В очередной раз Мария ушла от разговоров о браке, прильнула к Вениамину Михайловичу, и дивная ночь любви вступила в свои права.

Светало весной рано, да и щебетанье птиц за окном не давало спать. Вениамин Михайлович, не разлепляя глаз, лежал на спине и мучился от бессонницы, разные мысли кружились в его голове. Наконец ему показалось, что Мария пошевельнулась.

– Ты не спишь, Маша? Я хочу тебе в чем-то признаться.

– В чем же? – сквозь туман сна откликнулась Мария.

– Я подумал, что если ты забеременеешь, то больше не будешь упираться, выйдешь за меня замуж.

– Ты уверен?

Они разговаривали, по-прежнему не открывая глаз. Спали и бодрствовали одновременно. И от этого их беседа текла лениво и неспешно.

– Вполне. Так вот: я уже несколько дней подменяю пилюли в твоей коробочке. Вместо противозачаточных таблеток подкладываю витамины.

Мария подумала, что на ее самочувствии это никак не отразилось. Видно в организме ее скопился прочный запасец этого препарата или уже началась выработка собственных гормонов. А значит, она не так и зависима от этого средства.

– А если я откажусь рожать, сделаю аборт? – сказала она, поддразнивая любовника.

Окончательно проснувшись, Мария приподнялась на локтях и потянулась к губам Вениамина Михайловича.

Что-то в этом поцелуе насторожило его. Он открыл глаза:

– Нет! Нет! – вскрикнул любовник. Дряхлая, морщинистая старуха склонила над ним свое лицо. – Кто вы? Как попали в мою постель?

– Ты о чем, Веня?

– Не приближайся ко мне, старая! Задушу! Вениамин Михайлович дернулся к краю постели, глаза его расширились от ужаса. Убийственная догадка мелькнула в мозгу Марии. Зеркало напротив кровати подтвердило ее. Свое помолодевшее полгода назад лицо Мария приняла тогда, как должное. Но лицо девяностолетней старухи не могло принадлежать ей! Но сомнений не было – это она, Мария.

Собрав всю волю в комок, она вся стала маленьким кулачком без фигуры, без внешности. И одновременно с утратой молодого тела к ней вернулся разум программиста. Мария наблюдала сцену, как бы со стороны. Решение пришло в один миг:

– Не пугайся, милый! Я – Машкина бабушка. Хорош милок, девок трепать! «Ребеночка сделаю!». Сделать-то ты сделаешь! А растить кто будет? Тебе уже о душе пора думать, а не о новом ребеночке. Не увидишь ты больше Машку. Не дам я тебе своей внучке жизнь портить, – охрипший голос Марии вполне подходил для новой роли.

Вениамин Михайлович выскочил из постели, наскоро напялил на себя одежду и выбежал из квартиры. На улице он немного пришел в себя. Какова старуха! Не постеснялась в чужую постель забраться! Тут же навалилась злость на Марию. Видно, та подослала знакомую старуху-актрису, чтобы специально напугать его. Ну, пусть она только заявится вечером! Уж он задаст ей. Вениамин Михайлович думал о Маше, как о напроказившем ребенке. И эта проказница и насмешница еще больше напоминала Машку-школьницу. И любовь к девушке еще сильнее переполняла его, не смотря на пережитый стресс.

Мария стояла в подземном переходе, под главным перекрестком города. На лоб ее был низко натянут черный платок. Темная хламида свисала с угловатых, старушечьих плеч, а морщинистая ладонь тянулась за милостыней к прохожим. Никто и никогда не узнал бы в дряхлой нищенке Марию – даже сотрудники с последнего места работы.

Мария не смотрела на прохожих, она презирала их. У нее было достаточно энергии и сил, чтобы рекламировать колбасу в магазине. И хватило бы ума, чтобы составлять программы на компьютере, но она стояла с протянутой рукой. Менялись ее одежды, ее лицо и тело: то юная девушка, то старуха – но в душе Мария неизменно оставалась женщиной средних лет. Однако люди не подозревали об этом. Они привыкли доверять маскам, а не душам.

Лошади, они такие

На окраине дачного поселка, на отвоеванной у соснового леса площадке построили конный манеж. И сразу он стал местной достопримечательностью. Опытные спортсмены тренировались здесь в выездке, а новички за умеренную плату постигали азы верховой езды. Не было недостатка и в зрителях: на конников глазели малыши в колясках и их юные мамы, собирались у загона стайками подростки, присаживались на скамью для зрителей старики. Сосны, ставшие в лесу крайними, дарили зрителям кружевную тень, защищая их от солнца, а стоны их мощных стволов перекликались со скрипом седел под наездниками.

Манеж был отделен от зрителей тремя линиями бегущих по периметру жердей. Но эта, почти условная, граница являлась непроницаемой стеной между теми, кто жил и теми, кто лишь наблюдал жизнь. Все, как в настоящем мире.

Среди зевак обращала на себя внимание странная особа, возникающая по вечерам при входе, у фанерного щита с нарисованной лошадью. Она сидела на принесенном с собой брезентовом стульчике и ни с кем не общалась, а только смотрела. Трудно было определить возраст особы и даже пол. Фигура, застывшая на стульчике, не имела ни формы, ни стати, а длинный козырек нахлобученной на лоб и уши кепки-бейсболки и дымчатые очки скрывали ее лицо. И непритязательная одежда – вытертые джинсы, спортивная куртка и дешевые кроссовки – в равной степени могли быть облачением и женщины, и мужчины. Так одеваются люди, устранившиеся от жизненной гонки: они перестают смотреть на себя со стороны, но устремляют взгляд внутрь. Странное существо было молчаливо и замкнуто.

Лошади сновали по кругу, вздымая копытами песчаные брызги. Наездники изредка пришпоривали коней, заставляя их переходить с простого шага на рысь или галоп. Невзрачная особа разглядывала лошадей с нарочитой отстраненностью – так рассматривают с земли стаю птиц, парящую в облаках. И в этой отстраненности сквозил дух одиночества, он и вынуждал отшельницу – бледные нервные пальцы с изящным перстеньком на одном из них все-таки выдавали в этом неприкаянном существе женщину – ежевечерне приходить к манежу. Разве мог кто-либо, посмотрев на ее погрузневшую фигуру, поверить, что когда-то и она легко гарцевала на лошадях, укрощая даже самых строптивых?