Мамба в СССР. Черный курсант (СИ) - Птица Алексей. Страница 37

Сунув девушке пятёрку, я встал со словами:

— Без сдачи. Спасибо за сервис.

И направился на выход. Но спокойно уйти мне не дали.

— Смотри-ка, негр?! — воскликнул один из командированных, уже успевший изрядно поднабраться. — А ну, стой!

— Стою! — спокойно ответил я и наклонился прямо к лицу этого алкаша.

Не хотелось никаких разборок, драк и прочего. Хотелось, чтобы меня просто никто не трогал. Имею я на это право? Имею. Я же не просто негр, я советский курсант-негр. Надо соответствовать.

Вперив свой взгляд в глаза задиры, я вспомнил Змееголового и все сцены кровавых побоищ со своим участием. Голубые, мутные и бессмысленные от алкоголя глаза командировочного сначала с вызовом смотрели в мои, потом стали постепенно проясняться, стремительно трезвея. Дождавшись полного протрезвления, оторвал от него взгляд и пошёл дальше без всяких последующих окриков.

— Ты чего? — спросил у внезапно протрезвевшего товарища его собутыльник. — Ты ж это, хотел его остановить?

— Хотел, да перехотел!

— А что так?

— Взгляд у него очень неприятный, словно в глаза змее посмотрел, аж протрезвел. Брррр.

— Так давай выпьем?

— Хватит уже, не хочу. Пошли уже спать.

Недовольно ворча, его напарник согласился, и они, расплатившись, вышли из вагона-ресторана.

Вернувшись в своё купе, я вновь попал в плен: теперь Маша попросила рассказать ей сказку на ночь. Вот тут сложности и возникли! Среди огромного количества известных мне историй и сказок добрых как-то не нашлось. Как оказалось, я больше страшные знаю, но на ночь их лучше детям не рассказывать. Начал вспоминать, и рассказал про Синдбада-морехода и его путешествие в страну добрых обезьян. Вроде зашло, и девочка заснула. Заснул и я, устроившись на своей полке.

Утром, хоть и с большим опозданием, поезд прибыл в Ленинград. «А с платформы говорят: — Это город Ленинград». Все засуетились, собирая вещи и сдавая проводнице бельё. Женщина с ребёнком тоже. Взяв сумку, я вынул из кармана двадцати пяти рублёвку и быстро сунул её в ладошку ребёнка.

— Маме потом отдашь, это тебе подарок от чёрного медвежонка.

— А разве в Африке медведи живут? — спросил не в меру начитанный ребёнок.

— В Африке нет, они живут в душе. Привет тебе от одного из них, — я отвернулся, скрывая неизвестно откуда взявшиеся слёзы, и быстро пошёл на выход, не оглядываясь.

— Постойте! — спохватилась Машина мама, всё-таки заметив зажатую в руке дочери купюру. — Не надо, у нас есть деньги!

Но я уже вышел на перрон и растворился в толпе спешащих к вокзалу людей.

— Ну, что же ты так, доча? Зачем ты взяла у негра деньги?

— Он не негр, он русский, — неожиданно выдала девочка.

— Какой же он русский, когда он негр, Маша?

— У него глаза русские, а глаза — зеркало души, — наставительно объяснила девочка и тут же побежала вперёд.

— Эх, — вздохнула её мама и засеменила вслед за дочкой, таща два тяжёлых чемодана.

А я спешил уйти с перрона. Проскочив здание вокзала, нанял таксиста и поехал в гостиницу, но выбрал уже не «Интурист», а другую, попроще. Оплатив номер на двое суток и заселившись, я отбил телеграмму Фараху, указав адрес своей гостиницы, чтобы он мог прислать мне ответ. И, разделавшись с делами, отправился в город, осматривать достопримечательности. К вечеру, вдоволь нагулявшись, вернулся. Консульства Эфиопии в Ленинграде не было, да и толку в нём отмечаться? Виза у меня имелась, остальные документы тоже.

В гостинице меня неизвестно почему стала опрашивать коридорная.

— В первый отпуск едете? — осведомилась она у меня, внимательно рассматривая сквозь стёкла очков.

— Да, год окончен, еду домой.

— Я смотрю: форма на вас какая красивая. На офицера учитесь?

— Да.

— И хорошо учитесь?

— Нет. Но ничего, наверстаю в будущем году, пока тяжело очень учиться.

— Понятно. Ну, зато вы отлично выучились говорить по-русски.

— Что есть, то есть. С кем поведёшься, того и наберёшься.

— О! Вы и пословицы наши знаете!

— Да.

— А почему не хотите здесь остаться? Тут гораздо интереснее, чем в Эфиопии. Взять тех же девушек, они все белые, а не чёрные, да ещё и неглупые, и образованные. А вы хотите ехать в отпуск снова в Африку... Успеете там ещё навидаться всего. Оставайтесь.

— Нет, спасибо. Хочу повидать свою девушку, пока родители её замуж не выдали. Попытки уже были. У нас любовь на всю жизнь!

— А, ну тогда, конечно. А куда полетите?

— Нет, я поплыву, а не полечу. В Аддис-Абебу, там у меня дом.

— Хорошо. Счастливого вам пути тогда.

Я пожал плечами, что тут сказать? Только спасибо за добрые пожелания. И с чего бы такая заботливость? Поднявшись в свой номер, я всё обдумал и ещё раз проверил документы. Нужно тут затариться чёрной икрой, чтобы деньги какие отложить. Жаль, невозможно продать свои эликсиры, просто не через кого.

В Сумах мелковат уровень местных чиновников от коммунизма, тут тоже ни с кем напрямую не связаться. А без блата выход на партократию просто невозможен. Однако его нет, я только военных знаю, и всё. Не генералу же предлагать? «Ладно, в следующий раз», — подумал я и лёг спать.

Мне снился странный сон. Будто я снова оказался в военном училище, но уже почему-то среди советских парней. Группа курсантов в грязной подменке сидела вокруг огромной кастрюли, в которую они кидали очищенную картошку.

Серые стены давили своей унылостью, добавляя в настроение какой-то непроходимой безнадёги. Влажность, грязь и смрадный дым со стороны кухни, где варились не очень вкусные блюда, лишь усиливали тоску. Хотелось есть. И парни с голодухи перебрали со свежей капустой, которая теперь бурлила в их животах, отчаянно просясь наружу.

— Что ж так хреново-то? — задал риторический вопрос один из чистивших картошку.

— Так всегда, Миха, в большом наряде по столовой, — всё же ответил ему другой курсант. — Жаль, выпить нечего. Да, а сколько ещё осталось чистить, Серёга?

Старший по наряду заглянул в кастрюлю и изрёк:

— До хрена ещё.

— Блин, а почему мы чистим на иностранцев, пусть они тоже ходят в наряды и чистят картошку, — возмутился Миха.

— Так они же у нас гости, а не мы у них. И мы за дружбу народов. Это тебе не халам-балам. Социализм строим в Африке с человеческим лицом.

— Нормальное у него лицо получается: белые неграм картошку чистят, а те только жрут! Хорошо хоть туалет за ними не моем! То есть дружим мы вместе, а картошку чистим за них и за себя!

— Как-то так получается. А ты чего взъелся-то на них?

— Да мудаки все эти арабы и негры! Только и делают, что к нашим девкам пристают. Мы же к их девкам не пристаём?!

— Ну, найди, да и пристань.

— Я в Африку не могу поехать.

— Так чего говоришь тогда? Зря только воздух сотрясаешь.

— Да задолбала уже эта дружба народов! Видел, какие они сигареты курят? А у меня уже всё горло ободрано от этой гадской «Астры». Особенно Усманьской, вот это жесть вообще. Затянешься, словно листья дубовые или хвою куришь. Мне тут как-то удалось выпросить одну сигаретку у негра их главного, у Деда со шрамом. Так до чего приятно курить! Вот и почему, спрашивается, наши сигареты — дерьмо, а у них приятные?

— Не знаю, — пожал плечами старший, — капиталисты, как говорит наш замполит, что с них взять. Зато у нас танки лучше и САУ много. Мы их враз разобьём и всех победим.

— Да, победим, но почему мы жвачки эти клянчим у арабов и негров, а сами купить не можем?

— Слушай, хорош уже, Миха! И без тебя тошно, — прервал его другой курсант. — Мне тоже многое не понятно. Но что ты сделаешь? Выгонишь их из училища? Пойдёшь к начальнику и спросишь: почему так, а не этак? И в ответ услышишь: «Товарищ курсант, вы много себе позволяете! Ещё одно слово, и вы будете отчислены за дискредитацию высокого звания советского человека и настоящего интернационалиста. Вы же будущий офицер, чему вы будете учить своих солдат?!» — передразнил голосом генерала курсант. — Вот и всё, что он тебе скажет.