Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 37

Скептики в Италии были посрамлены, а Муссолини ощутил вкус победы, значительно повысившей его самооценку. В Англии на это дипломатическое поражение одинаково отреагировали два совершенно разных человека: Уинстон Черчилль в приватной беседе назвал дуче свиньей, а будущий лидер британских фашистов Освальд Мосли в знак протеста вышел из консервативной партии, посчитав занятую британским правительством позицию попросту жалкой. Так оно и было, хотя сменившие консервативное правительство лейбористы пошли еще дальше и наконец-то передали итальянцам обещанные африканские территории на границе с Эфиопией.

«Победа на Корфу» подняла престиж итальянского правительства в Европе – вслед за Грецией и Югославия поспешила урегулировать свои территориальные споры с Римом. В начале 1924 года между обеими странами был заключен договор о «сердечном сотрудничестве», согласно которому злополучный Фиуме все-таки отошел Италии. Это стало еще одним наглядным подтверждением того, что мир готов был считаться только с сильным.

И все же, несмотря на продемонстрированную готовность открыть огонь, в целом тогдашняя внешняя политика Муссолини продолжала оставаться вполне умеренной. Неистовый противник «красных» одним из первых признал «государство рабочих и крестьян», заключив в 1924 году договор с СССР. Муссолини, который терпеть не мог Швейцарию и ее жителей, торжественно заявил, что у Италии нет никаких претензий к горной республике. В будущем он поставит перед своими легионами задачу покончить с швейцарским «псевдонейтралитетом», а пока удовлетворенные достигнутой внутренней стабильностью Италии и «взвешенной дипломатией» Муссолини англичане и американцы с готовностью пересмотрели проблему итальянского внешнего долга – и пошли на значительные уступки в вопросах общей суммы и условий его выплаты. Лондон был доволен и тем, что Италия не вошла в систему союзов, выстраиваемую французами в Европе, – определенное охлаждение между Парижем и Римом было англичанам только на руку. Британцев успокаивала и неизменно холодная, если не откровенно враждебная позиция Италии по отношению к побежденной в Мировой войне Германии. Нисколько не опасаясь тогда «германских варваров», в 1926 году Муссолини позволил себе резкие высказывания в адрес всех немцев – это было ответом на поднимаемый в Германии и Австрии вопрос о несправедливых границах и протестах тирольских жителей против новых итальянских властей. Дуче не только пригрозил военной интервенцией, но и высмеял нелепый внешний вид немецких туристов в Италии, с их «смехотворными» шортами и шляпами. Эта, в общем-то, довольно грубая колкость была адресована в большей степени домашнему слушателю, но сыграла свою роль на международной арене: при Муссолини, решили многие, германо-итальянские отношения будут оставаться плохими.

Подытоживая первые успехи своей дипломатии, премьер призвал соотечественников не бояться возможности «коротких периодов изоляции» страны, если они будут окупаться дальнейшими успехами. Прежние политики не сумели заполучить вожделенное Фиуме даже после участия в Мировой войне, а он, Муссолини, сумел добиться своего благодаря решимости. Отсюда вывод – Италии «необходимо иметь армию, флот, авиацию». И как можно более мощные, ведь XX век должен стать «веком итальянского господства». Пройдет всего несколько лет, и, выступая в парламенте весной 1927 года, Муссолини выскажется по этому поводу без обиняков:

«Первый наш долг – увеличить наши вооруженные силы. Мы должны быть готовыми к определенному времени мобилизовать 5 миллионов человек и иметь возможность их вооружить. Мы должны увеличить наш флот и так усилить наши военно-воздушные силы, чтобы шум их моторов сделал неслышным всякий другой шум и чтобы их тень закрыла собой солнце над итальянской землей».

…

Тем не менее активная дипломатическая деятельность в те годы была для Муссолини делом второстепенным по сравнению с политической борьбой, развернувшейся в самой Италии. Придя к власти, фашисты не собирались закрепляться на уже завоеванных позициях, они жаждали окончательно подавить любую левую оппозицию. Хотя формально Коммунистическая партия Италии не была запрещена, ее лишили всякой возможности для легальной работы, полностью уничтожив партийную инфраструктуру. Если депутаты-коммунисты еще продолжали появляться в парламенте, защищенные своей неприкосновенностью, то у их избирателей таковой не имелось. Рядовые коммунисты быстро осознали, что между Муссолини – фашистским вождем и Муссолини-премьером нет никакой разницы: чернорубашечники занимались травлей своих врагов с не меньшей интенсивностью, чем прежде. Нападали не только на членов левых партий, доставалось и «политическим католикам» (то бишь сторонникам римских пап, все еще не уладивших разногласий Святого Престола с итальянским государством), и профсоюзным социал-демократам.

Об арестах или убийствах, тем более массовых, речь пока не шла – «всего лишь» десятки убитых за первые несколько лет правительства Муссолини. В основном насилие со стороны фашистов «ограничивалось» побоями и демонстративными унижениями отдельных представителей политических противников, ну а если кто-то немного «переусердствовал» – ну что ж… Таковы издержки борьбы за «умиротворение Италии». Разве социалисты действовали иначе? Теперь пришел их черед расплачиваться, и это совершенно справедливо, полагали в фашистской партии. Сам Муссолини публично никогда не призывал нападать, а тем более убивать «врагов партии», но его участие в организации этих кампаний насилия и запугивания ни для кого не было секретом.

Дело здесь не только в известной логике политического противостояния, но и в личности самого Муссолини. Критики, тем более открытой, он не терпел никогда, рассматривая ее как сопротивление и саботаж – реформы его правительства, угрожающе повторял дуче, не будут тормозиться из-за недовольства горстки недовольных оппозиционеров.

Хотя процесс создания классического фашистского государства постепенно набирал обороты с того дня, как Муссолини вступил в должность премьер-министра, он рассчитывал, что переход от временной диктатуры к постоянной можно осуществить при согласии большинства политических движений Италии. В конце концов, разве не к «общенациональному единению» сводилась вся доктрина фашизма? О тотальном подавлении инакомыслия еще не говорили вслух, но фашистское наступление на свободу печати продолжалось ежедневно с неослабевающим упорством. Еще в день своего триумфального отъезда в Рим Муссолини приказал в очередной раз разгромить редакцию Avanti! опасаясь того, что популярное левое издание послужит средством консолидации его противников. Уж он-то знал, на что способна газета в умелых руках.

Как только Муссолини возглавил правительство, то немедленно пообещал «блюсти свободу печати, поскольку печать окажется достойной свободы», но вскоре выяснилось, что печать «не оправдала» надежд премьера. Что ж, теперь к своим прежним незаконным (разгром и поджог редакций) фашисты могли присовокупить официальные методы борьбы, получив возможность попросту закрыть любую газету после двух предупреждений. Достаточно было неугодному изданию несколько раз опубликовать «лживые сведения» или «тревожные слухи», как оно немедленно подвергалось преследованию. Вскоре издателям и редакторам пришлось выбирать между очень умеренной критикой и самой возможностью продолжать работу: для большинства решение было очевидным. Намного труднее было справиться с иностранными корреспондентами, но для наиболее «ретивых писак» вполне подходили и хорошо проверенные старые средства: многие европейские журналисты вскоре прочувствовали на себе то же, что итальянские противники фашизма. Чернорубашечники жестоко избили нескольких иностранцев, а полиция, разумеется, так и не смогла установить личности нападавших. Тех европейских журналистов, кто не рисковал выезжать за пределы Рима или других крупных городов, вполне официально высылали по решению суда, других же попросту купили. Не прошло и года с того момента, как Муссолини стал премьером, а его противникам уже приходилось довольствоваться эвфемизмами и иносказаниями, не имея возможности открыто критиковать новый режим.