Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 39

Следовало не только обеспечить «Национальному блоку» широкую избирательную базу, но и заранее подготовиться к эксплуатации будущей победы на выборах. Надежнейшим средством такой подготовки стали новые правила распределения депутатских мандатов, принятые в Италии согласно «закону Ачербо», названному так в честь его автора – фашистского депутата Джакомо Ачербо. Отныне партия, занявшая на выборах первое место (при условии, что за победителей отдали свои голоса не менее 25 % явившихся на участки избирателей), автоматически получала две трети депутатских мест, тогда как оставшаяся треть распределялась по прежней, пропорциональной, системе. Кроме того, новый закон предлагал ряд других изменений, суть которых сводилась к увеличению степени влияния фашистской партии на государственные и общественные институты.

Несложно было догадаться о мотивах Муссолини, в ультимативной форме потребовавшего от депутатов и сенаторов принять новый избирательный закон – фашистская партия собиралась закрепить в парламенте свое положение, сделав его абсолютным. Маневр был очевиден, а потому принятию «закона Ачербо» предшествовала почти двухмесячная борьба, в ходе которой фашистам не только удалось отстоять каждый предложенный ими пункт, но и заручиться поддержкой всех депутатских фракций, кроме левых. Муссолини традиционно использовал тактику кнута и пряника – расположившиеся в день решающего голосования в зале нижней палаты вооруженные чернорубашечники недвусмысленно давали понять, что выбора у законодателей нет. Это, равно как и ставшие уже привычными угрозы разогнать непокорный парламент, было «кнутом», а роль «пряника» сыграли туманные обещания уважать результаты грядущих выборов.

Ощущение собственной беспомощности лишило большинство депутатов всяких надежд на сопротивление – Муссолини, располагавший в нижней палате тремя десятками мест, сумел получить больше двухсот голосов «за» и только сотню «против». Многие депутаты попросту не явились в парламент в день голосования, не желая отягощать свою совесть и не имея смелости бороться с наступающей диктатурой. Помимо консерваторов и националистов закон поддержало подавляющее число либералов, все еще надеявшихся, что вслед за «либеральным экономическим курсом» последует и изменение политики фашистской партии. Муссолини позволял им лелеять подобные надежды. После победы в палате оставалось лишь добиться успеха в Сенате. Особого труда это не составило, хотя и там нашлось сорок смельчаков, проголосовавших «против», – но вчетверо большее число сенаторов поддержали изменения в избирательной системе. Теперь дорога для «триумфальной победы» фашистов и их «Национального блока» была открыта – в ноябре 1923 года новый закон вступил в действие.

Преисполненный гордости за достигнутое, Муссолини откровенно изложил свое видение общественных настроений в Италии 1923 года:

«Люди устали от свободы. Теперь свобода уже перестала быть той непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли поколения второй половины прошлого века. Для порывистой и суровой молодости, вступающей в жизнь в утренних сумерках новой истории, есть другие слова, имеющие гораздо большую привлекательность. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина».

Без сомнения, он был абсолютно прав как минимум в одном из своих тезисов: итальянцы действительно устали от «свободы», точнее говоря, от того, что понималось под ней тогда (и пожалуй, понимается и сегодня) – от разделения властей и независимой прессы. Сложные юридические диспуты о разграничении полномочий законодательных органов и короны и бесконечные политические битвы на страницах газет разных направлений до чертиков надоели простому итальянцу. Муссолини обещал решить более важные и насущные проблемы, а взамен просил сущую мелочь – «заткнуть мешавших ему работать болтунов». Его лозунг «Дороги, мосты, дома, вода» привлекал избирателей куда больше призывов защитить «свободу печати». Здесь, кстати, следует упомянуть и о том, что с такой же меркой к итальянской демократии подходили и многие британцы – тогдашний посол Англии довольно недипломатично высказался в том смысле, что соотечественники Муссолини попросту не доросли еще до настоящих прав и свобод, а потому фашистская диктатура – это лучшее, что могло произойти с Италией. И в этом мнении он был совсем не одинок.

Между тем в начале 1924 года подготовка к назначенным на раннюю весну выборам в нижнюю палату вошла в завершающую стадию. Те из правых или центристских политиков, кто не пожелал вступать в фашистский «Национальный блок» или же вовсе отказаться от участия в предвыборной борьбе, достаточно быстро поняли, что Муссолини настроен решительно. Если фашисты еще и не применяли к ним приемов, усвоенных ими в борьбе с социалистами и коммунистами, то и заниматься политикой уже не давали. Общественные мероприятия срывались, местные кандидаты нередко становились объектами для подкупа или шантажа, а о равных правах на агитацию и речи не было. Даже на Сицилии, где прежде никакая политическая карьера была невозможна без одобрения мафиозных кланов, фашисты сумели спутать своим противникам все карты.

Левая оппозиция и вовсе пребывала в агонии. Социалисты раскололись на две партии еще в 1922 году, об их взаимодействии с Коммунистической партией Италии говорить тоже не приходилось. Но главное – фашисты продолжали свою тактику запугивания, только применяя ее теперь более избирательно и придав ей официальный характер. Предвыборные штабы социалистов и коммунистов действовали в полуподпольном режиме: одинаково рискованно было и распространять агитационные материалы, и быть кандидатом в парламент от левых.

Стоит ли удивляться, что весенние выборы 1924 года принесли «Национальному блоку» полный успех. Муссолини, фашисты и их союзники по блоку получили 66,3 % голосов пришедших на выборы избирателей, но картину «общенациональной победы» портили зафиксированные иностранными наблюдателями многочисленные нарушения. Разумеется, нет ни малейших сомнений в том, что «Национальный блок» и без этого получил бы на выборах лучший результат, а вместе с ним и две трети кресел в парламенте, но Муссолини нужен был не просто успех, а настоящий триумф, а потому в ход, как и всегда, пошли все средства. Бюллетени подсчитывались столь «своеобразно», что в некоторых районах Италии число проголосовавших за «Национальный блок» превышало 100 % от численности избирателей.

Победа на выборах означала, что теперь у Муссолини было 376 депутатов в нижней палате, которые не только гарантировали безусловную поддержку любых правительственных начинаний, но и разрушали все надежды на то, что парламент сможет стать точкой опоры для оппозиции новому фашистскому курсу. Дуче получил то, чего желал – зримое свидетельство доверия нации к себе и своей партии. О предвыборном блоке, разумеется, тут же «позабыли» – победа принадлежала фашистам, и только им. Муссолини вновь торжествовал: «Урны дали свой недвусмысленный ответ. Никто не сможет более сомневаться в согласии нации с нашей работой».

…

К началу лета 1924 года фашистская партия и ее лидер могли чувствовать себя вполне уверенно. Кроме дипломатических побед и множащихся признаков экономического оздоровления Муссолини удалось закрепить свое положение в политической жизни Италии и государственном аппарате страны. Отныне фашистов представляла не только улица, но и почти четыре сотни мест в нижней палате. Несколько сотен тысяч чернорубашечников вышагивали по улицам городов в качестве милиции, ставшей частью военной и полицейской организации Италии. Беззубая пресса либо восхваляла реальные и выдуманные успехи нового правительства, либо ограничивалась аккуратной «конструктивной» критикой «отдельных» недостатков. Осторожный монарх если и не поддерживал правительство Муссолини полностью, то, очевидным образом, считал его меньшим злом в сравнении с «либеральной болтовней» или кабинетом из социалистов. Такого же мнения придерживалось большинство политических и общественных деятелей Италии.

Теперь-то, казалось Муссолини, он мог позволить себе вслух заговорить о надеждах на широкую политическую коалицию. Дуче был настолько великодушен, что упомянул о возможности – даже желательности! – сотрудничества с умеренными левыми, то есть социалистами. Почему бы и нет? Это лишь еще больше расколет лагерь его противников, а точнее – предотвратит саму возможность его формирования. Кроме того, как уже говорилось, Муссолини был крайне осторожен и продолжал опасаться радикалов в собственном лагере. Публичный призыв к сотрудничеству с левыми был сильным и рискованным ударом по фашистскому единству. Однако не стоит думать, что Муссолини руководствовался исключительно правилами политической борьбы, – пожалуй, в этом случае (как и во многих других) его чувства временно взяли верх над логикой построения диктатуры, требовавшей от дуче поскорее раздавить своих разобщенных и бессильных противников, завершив начальный этап политической унификации «новой Италии». Такие моменты эмоциональных колебаний накануне принятия жестких решений вообще были характерны для него – итальянский диктатор всегда тяготел к «войнам без сражений».