Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 45

Несмотря на партийную монополию, вплоть до 1938 года в итальянской прессе подчас достаточно открыто обсуждались вопросы внешней политики, и хотя, как правило, речь шла не о каких-то конкретных программах или альтернативных внешнеполитических концепциях в полном смысле этого слова, но итальянские «англоманы» могли поспорить с «германофилами». При этом, конечно, доказывая, что их аргументация более прочно базируется на мировоззрении вождя, нежели доводы противной стороны.

Можно сказать, что в вопросах свободы слова государство Муссолини находилось немного ближе к автократиям прошлого, таким как Первая и Вторая бонапартистские империи, нежели к современным ему гитлеровскому и сталинскому режимам. До полной тоталитарности фашистской Италии было все еще очень далеко.

Помимо прочего от цензурных крайностей итальянцев отчасти спасала давняя историческая «традиция» подсмеиваться над своими многочисленными правителями – как отечественными, так и иностранными. Фашистские цензоры, бывшие в основном школьными учителями, часто не понимали искусно замаскированных намеков, вследствие чего в печать просачивались сатирические уколы по поводу происходящего в стране.

Однако стоит заметить, что никакой опасности для режима такая «отдушина» не представляла – большинство итальянцев неспособны были оценить подобное литературное фрондерство. Как показала практика прошлого и нынешнего века, государственной или партийной пропаганде совершенно не обязательно бороться исключительно за «качество» выпускаемой продукции – главное сделать ее массовой и всеобъемлющей. Если добиться того, что подавляющая часть мощного информационного будет «идеологически выдержанной», то даже те, кто отрицает отдельные положения господствующей доктрины, начинают мыслить в обозначенных пропагандистской машиной границах, что и является конечной целью ее создателей.

«Проблема» печати была лишь частью процесса политической унификации страны. Лояльные правительству депутаты и сенаторы быстро одобрили несколько тысяч указов, предложенных Муссолини единым пакетом. Среди них был и закон о запрете тайных обществ – очередной шаг к полнейшему искоренению политической оппозиции в Италии. Предложенный в качестве жеста доброй воли в адрес римской курии (и короля, не любившего масонов), этот законопроект означал намного большее – Муссолини удалось официально запретить самоорганизацию граждан, единственная «вина» которых заключалась в том, что их общественную деятельность нельзя было контролировать.

На Втором съезде «Национальной фашистской партии», летом 1925 года, Муссолини открыто продекларировал свои цели: фашизация Италии, заявил он, это задача самого ближайшего времени. Слова «итальянец» и «фашист» должны стать синонимами – это означало, что говорить о сохранении политических свобод уже не приходилось. Собравшимся фашистским делегатам пришлось усвоить новые правила: вождь не ищет у них совета и тем более не испрашивает у них согласия, а приказывает и ведет за собой. Именно тогда Муссолини по-настоящему стал «дуче» (ит. Duce от лат. Dux, вождь) – с середины 20-х годов это слово прочно вошло в обиход фашистского лексикона, чтобы затем распространиться по всему миру.

Прежде так в Италии уже называли некоторых знаковых персон – и знаменитого Гарибальди, и короля Виктора Эммануила III, и поэта д’Аннунцио, но у них не было за спиной пропагандистского аппарата и тоталитарного государства. Гарибальди давно умер, король не пожелал именоваться титулом, присвоенным ему итальянскими газетчиками, захлебывающимися от восторга в ура-патриотическом угаре Первой мировой войны, а от неудачливого покорителя Фиуме Муссолини избавился при помощи банальных взяток, пожизненного пенсиона и прочих льстящих самолюбию поэта подношений, так что в истории остался только один дуче.

В конце декабря 1925 года Муссолини добился еще одной своей цели – отныне сместить его с поста премьер-министра мог лишь король, тогда как нижняя палата фактически потеряла всякое влияние на правительство. Дуче мог быть доволен этим успехом – по его мнению, Виктор Эммануил не представлял для фашистского режима никакой угрозы. Как показало будущее, в случае с королем политическая интуиция Муссолини подвела. Но вплоть до лета1943 года собственная дальновидность казалась вождю фашистов неоспоримой.

С середины 1925 года в стране началась «зачистка» бюрократического аппарата от «не национально мыслящих» чиновников. Но опасаться приходилось не только рядовым служащим: сенатор, неосмотрительно подавший голос против предоставления премьер-министру столь больших полномочий, тут же был лишен неприкосновенности и как «клеветник» отправлен на пять лет «перевоспитываться» в стенах пенитенциарного заведения. После этого инцидента других смельчаков в Сенате уже не нашлось. Продолжая улучшать работу законодательных учреждений, в январе 1926 года Муссолини освободил депутатов от «утомительной» необходимости поддерживать его законопроекты. Новый закон наделял декреты правительства законодательной силой сразу после их опубликования – правда, лишь в том случае, если в этом возникала «настоятельная и безусловная необходимость». Определять границы этой «необходимости» должен был, разумеется, сам глава кабинета, что по его мнению выгодно отличало Италию, добившуюся осуществления «идеи современного юридического государства», от остальных государств Европы, которые все еще являлись «пленниками механической и абстрактной теории разделения властей».

Столь разительным и быстрым изменениям законодательства Муссолини обязан был своему новому министру юстиции Альфредо Рокко – именно этот перешедший к фашистам из левого лагеря юрист сумел не только сформулировать первую четкую концепцию «фашистского государства», но и упорно претворял ее в жизнь. Прежде Рокко представлял интересы «Национальной фашистской партии» в парламенте, на посту президента палаты, а министром стал, когда в начале 1925 года Муссолини перешел к «ответным действиям» против оппозиции. Рокко был таким же проводником политики дуче, что и Фариначчи, только на гораздо более высоком уровне. Без таких помощников, как Рокко или Джентиле, Муссолини никогда не удалось бы придать процессу политической унификации и фашизации Италии респектабельность и правовую целесообразность в глазах общества и закона. Рокко помогал Муссолини добиться создания «новой Италии», в которой относительная экономическая свобода сочеталась бы с политическим единообразием, а государство стало бы абсолютом, самодовлеющей ценностью. «Наша концепция свободы, – писал Рокко, – заключается в том, что личности должны быть предоставлены условия для развития в интересах государства». В то же время если для либералов «свобода – это принцип, фашист рассматривает ее как средство, метод». В конечном счете все сводилось к простому принципу – фашизм принимает и использует все, что пойдет на пользу государству и режиму.

Политическая реформа шла рука об руку с административной: местное самоуправление попало под жесткий надзор подеста – назначаемых Римом администраторов (заменивших выборных мэров), и фактически прекратило свое существование. Теперь от власти столичного правительства нельзя было укрыться даже в провинции. Но, как это часто случалось, любовь к истории сыграла с фашистами злую шутку. Муссолини, пожелавший внедрением должности «подеста» (городского «старшины» в Средние века) еще раз напомнить о «величии Италии», на самом деле задел ее национальную гордость – изначально этот пост занимал назначаемый императором Священной Римской Империи наместник, отчитывавшийся перед ненавистными итальянцам «швабами» (то есть немцами).

Тем не менее, несмотря на эту достаточно двусмысленную историческую параллель, было очевидно, что нараставший процесс «внутренней унификации» итальянского государства не мог не затронуть политические структуры провинций. Расплатой за ликвидацию прежних «свобод» стал предложенный пряник: как правило, новые назначенцы не были тесно связаны с фашистской партией и охотно учитывали «местные традиции», т. е. привлекали к управлению представителей провинциальных кланов. В 20-е годы такая система вполне устраивала Муссолини, требовавшего от своих чиновников в первую очередь безусловной лояльности к себе как к главе правительства, а уже потом к фашизму. Пожалуй, только на Сицилии эта традиция мирного существования была сознательно и резко нарушена новой администрацией, но это был отдельный и особый случай.