Егерь: Назад в СССР 3 (СИ) - Рудин Алекс. Страница 28

Я мотаю головой. Мне восемнадцать лет, на часах половина девятого утра, а впереди — самый первый в жизни рабочий день.

Коллеги пожимают плечами и теряют ко мне интерес. Из кармана брюк извлекается засохшая корка ржаного хлеба, вся в прилипших табачных крошках. Из висящего на стене деревянного ящичка с красным крестом — эмалированная кружка.

Серёга выливает половину бутылки в кружку, протягивает её Юре. Сам пьёт из горлышка, запрокинув голову. Я вижу, как опускается его кадык, как, сверкая мелкими пузырьками, закручивается в бутылке водочный вихрь.

Несколько секунд — и водки нет, словно и не было никогда. Коллеги вытирают рукавами губы, по очереди занюхивают хлебной коркой. Глаза у них становятся маслянистыми, живыми. Оба снова закуривают и сидят на лавке напротив меня, блаженно пуская дымные кольца.

Через пять минут старательно тушат окурки в консервной банке, которая заменяет пепельницу, и поднимаются.

— Ну, пойдём работать!

Я открыл глаза, бессмысленно глядя на дощатый потолок, выкрашенный белой эмалью. В щелях между досками эмаль потрескалась. По одной из досок медленно ползла чудом уцелевшая осенняя муха.

Над ухом басит смутно знакомый голос.

— На сегодня, пожалуй, хватит, Андрей Иванович!

Я повернул голову на голос. Рядом с кроватью на стуле сидел Беглов и серьёзно смотрел на меня.

Я заморгал глазами, стараясь совместить реальность с тем, что видел только что.

— Сколько времени?

— Сеанс длился всего полчаса, — ответил Владимир Вениаминович. — Я решил, что для первого раза этого достаточно.

Всего полчаса? Больше года моей прошлой жизни уместились всего в полчаса?

— Полежите, — сочувственно сказал Беглов. — Это от непривычки. Приведите мысли в порядок, а я пока чайник поставлю.

Он ушёл на кухню и там загремел посудой. Я услышал, как льётся вода в пустой чайник. Затем с треском чиркнула спичка, вспыхнул газ в конфорке.

Так это и были воспоминания? Такие... живые? Настоящие?

Я вспомнил не только мельчайшие детали прошлого, но и вкус тех самых оладьев, запах того самого сигаретного дыма. Все свои тогдашние мысли и чувства.

Но разве так бывает? Разве можно вот так ярко прожить прошлое заново?

Оказывается, можно!

Эта мысль одновременно напугала и подбодрила меня.

Я поднялся на ноги, прошёл по комнате. Привычная окружающая реальность словно отодвинула воспоминания, приглушила их яркость, снова сделала матовыми. Но всё же, они ещё были здесь, со мной. Детали не стёрлись, а лишь немного потускнели.

Я услышал, как зашумел чайник, и вышел в кухню. Георгий Петрович расставлял на столе только что вымытые чашки.

— Садись, Андрей Иванович!

Я сел. Вкус чая показался мне невыразительным — словно в заварочный чайник бросили жалкую щепотку. Посмотрел в кружку — в ней плескался густо-коричневый настой.

— Сейчас, погоди!

Георгий Петрович встал и вытащил из внутреннего кармана куртки блестящую плотную фляжку.

— Вот, держи! Армянский!

Коньяк жидким огнём прокатился по пищеводу, мягко упал в пустой желудок. Я поморщился, закусил сухарём из вазочки.

— И что, оно теперь всегда будет так? — спросил я Владимира Вениаминовича. — Эти воспоминания... Они словно у меня перед глазами стоят.

— Думаю, нет, — ответил Беглов. — Как и любые другие воспоминания, они скоро снова начнут тускнеть, размываться. Их будут вытеснять новые происшествия. Ведь мозг у вас не изменился, и принцип работы памяти тоже. Мы просто всколыхнули глубокие слои. Подняли муть с самого дна, если можно так выразиться. Но скоро она осядет, и вода вновь станет чистой. Вы есть хотите?

Я прислушался к себе и понял, что чертовски голоден.

— Да.

— Это нормальная реакция на стресс. Сейчас я разогрею еду.

Беглов достал из холодильника сковороду с остатками жареной кабанятины. Холодное мясо покрылось толстым слоем белого жира. Владимир Вениаминович поставил сковороду на огонь и раскрошил в жир несколько отварных картофелин.

Жир начал таять, сердито зашипел, брызгая во все стороны раскалёнными каплями.

Беглов убавил огонь и накрыл сковороду крышкой.

— Трудность в другом, — сказал он. — Сеансы надо проводить, как можно чаще. Лучше всего — каждый день. Тогда воспоминания не успеют улечься и обратно окаменеть.

— Каждый день? — спросил я, глотая слюну.

По кухне уже разносился упоительный аромат жареного мяса.

— Да, — кивнул Владимир Вениаминович. — Я мог бы научить вас технике самогипноза — это не так сложно, да и пациент вы талантливый. Но кто будет задавать вопросы? Кто будет направлять поток вашего внимания на нужные нам сведения? Ведь мы же сейчас не психотерапией занимаемся, и ищем вполне конкретные сведения, которые могут пригодиться. Впрочем, кое-что мы уже нашли. Дату предстоящей смерти...

Он замолчал и поднял глаза к потолку.

— Вы помните, кто стал следующим?

— Андропов. Юрий...

— Тихо! — быстро сказал Георгий Петрович. — Погодите! Андрей Иваныч, пойдём-ка на улицу.

Я, недоумевая, поднялся с табурета.

— Нельзя даже теоретически допустить, чтобы нас кто-то подслушал, — сказал Георгий Петрович, когда мы вышли во двор.

Снег поскрипывал под ногами.

— Вот что, Андрей Иваныч! Выпусти-ка собак из вольера и привяжи их у входной двери.

— Да они и так залают, если кто-то пойдёт.

— А если это будет кто-то, кто им хорошо знаком? Например, Катя?

— Катя в Ленинграде. Они с подругой сегодня вечером идут в театр.

Георгий Петрович строго посмотрел на меня.

— Мы не можем пренебречь даже невероятным совпадением. Привяжите собак возле двери.

— Хорошо.

Я открыл вольер и надел на собак ошейники. Псы, прыгали, радостно визжали и рвались на волю — думал, что пришло время гулять.

— Тихо, тихо! — приговаривал я, пристёгивая к ошейникам поводки. — Попозже погуляем!

Мы с Георгием Петровичем привязали собак прямо под окном кухни и вернулись в дом. Картошка с мясом уже лежала в тарелке, и я жадно принялся за еду.

По сравнению со свининой кабанье мясо жестковато, оно более жилистое и тёмное. Но до чего же вкусное! Да я бы сейчас и кирпичи сожрал, если б их поджарить и полить горячим салом!

— Вы знаете, какую должность сейчас занимает Юрий Владимирович? — спросил меня генерал.

— Знаю, — кивнул я.

— И вы хотите сказать, что, сменив Брежнева, он возьмёт курс на развал страны?

— Нет.

Я покачал головой.

— Он, по мере сил, будет укреплять порядок. Но проживёт недолго.

— Владимир Вениаминович поёжился и шумно выдохнул.

— Мы с генералом посмотрели на него.

— Да, мне страшно, — спокойно признался психотерапевт. — Это вам не с дельфийским оракулом разговаривать. Знать будущее наперёд — то ещё испытание.

— Ну, Андрей Иванович как-то выдерживает, — заметил генерал.

— Для Андрея Ивановича это не будущее, а прошлое. Потому он и воспринимает его спокойно. Такие вот выверты человеческой психологии. Но вернёмся к нашему разговору. Как нам устроить так, чтобы сеансы были чаще?

— Не знаю, — честно ответил я. — Может быть, подключить кого-то?

— Это исключено, — твёрдо ответил Владимир Вениаминович. — Если уж зашёл разговор — то я советую вам ничего не говорить даже самым близким людям. Даже не так. Близким — тем более ничего не говорите. Неизвестно, как они воспримут ваши слова. А сильные эмоции могут окончательно всё испортить.

— Понимаю.

Я представил, как рассказываю Кате свою настоящую историю. Поверит ли она мне? Или решит, что связалась с сумасшедшим? А если поверит — то что будет делать?

— А почему бы тебе не взять отпуск, Володя? — предложил Георгий Петрович. — Поживёшь в Черёмуховке, и сам будешь проводить сеансы, сколько нужно.

— Э-э-э... нерешительно начал я.

Перспектива делить жильё с Бегловым меня не радовала. Во-первых, я привык к одиночеству и возможности самому распоряжаться своим временем. А во-вторых — ко мне приезжала Катя.