Егерь: Назад в СССР 3 (СИ) - Рудин Алекс. Страница 29

— Не беспокойся, Андрей Иванович! — сказал генерал. — Володя снимет комнату в деревне. А то и целый дом. Вы будете встречаться только во время сеансов.

— Мысль хорошая, — почесав затылок, признал Владимир Вениаминович. — Вот только кто же меня отпустит?

— Об этом поговорим по дороге в Ленинград, — решил Георгий Петрович.

Глава 13

Фёдор Игнатьевич остановился на крыльце нового дома и с удовольствием оглядел заснеженный сад. Яблони стояли, словно девчонки в белых пуховых куртках. Под первыми невысокими сугробами угадывались кусты крыжовника и смородины. Штакетины новенького забора уже присыпало снежком. По нему, брезгливо отряхивая лапы, пробирался любопытный соседский кот.

Пахло холодной зимней свежестью и печным дымом. Фёдор Игнатьевич задрал голову — над крутой крышей вились курчавые пепельные облачка. Значит, топится печка, и в дымоходе есть тяга. Можно без боязни заселяться в дом — не угоришь, не замёрзнешь долгой зимней ночью.

Председатель потоптался на крыльце, стряхивая с валенок снег, и потянул на себя дверную ручку. Новенькая дверь отворилась, не скрипнув.

В холодных сенях тоже всё было по обычаю — широкие окна в частых рамах с небольшими стёклами. Днём не нужно лишний раз жечь электричество — через окна проникает достаточно света. А если вдруг треснет стекло, так менять его несложно, благодаря небольшому размеру. И вырезать можно хоть из остатков — а это куда дешевле, чем покупать стекло во всю раму.

Крутая лестница вела на чердак. Не во всех домах были такие лестницы — многие предпочитали по старинке лазить снаружи, через небольшую дверцу в фасаде. Но это летом хорошо. Да и то — длинная лестница гнётся, потрескивает. А если зимой полезешь, да поставишь лестницу непрочно — так и соскользнёт по доскам фасада, и сверзишься с высоты, как Володька Грибов в прошлом году. Два ребра сломал Володька. Месяц дома сидел, пока рёбра не срослись. А ведь лез трезвый — не пьяный. Хотя... если бы пьяный полез — может, и обошлось бы. Пьяным и дуракам часто везёт на Руси-матушке. Потому и не переводятся они здесь, словно в заповеднике.

Но в новом доме Фёдор Игнатьевич сделал лестницу, как у себя — в холодных сенях. И крепко прибил её плотницкими скобами к верхнему бревну сруба. А к полу — толстыми гвоздями на двести миллиметров.

Сразу за лестницей располагалась дверь в нужник. Нужник тоже холодный, как и сени. Ну, и ничего! Меньше засиживаешься в холоде. Сделал дело, штаны натянул — и бегом в тепло!

Другая дверь, как и положено, вела из сеней на кухню. Вот там уже тепло. Уютно потрескивают дрова в новенькой кирпичной печке, раскаляют чугунную плиту с двумя конфорками и духовкой.

Кухня пока пустая, без мебели, и от этого кажется очень просторной. По-другому нельзя. Ведь тут и умывальник встанет, и обеденный стол, и холодильник. А ещё полки, шкафы и пенал для круп и банок с соленьями и вареньями.

В деревне люди и живут-то на кухне. В комнатах только спят и телевизор смотрят, если время есть.

Фёдор Игнатьевич остановился на пороге, принюхался к разнообразным запахам новенького дома.

Чем пахнет в новом деревенском доме?

Стружкой и смолой от новеньких полов и потолков. Липкой коричневой замазкой от оконных рам. Дымом и глиной от протопленной печки. Свежей краской, обойным клейстером, бензином, в котором замачивали и отмывали кисточки.

Фёдор Игнатьевич посмотрел вверх и нахмурился. Под самым потолком он увидел открытую распределительную коробку, из которой торчали небрежные скрутки алюминиевых проводов. А из-за двери, которая вела в комнату, доносился гул голосов и негромкое бормотание радиоприёмника.

Непорядок!

Стараясь не топать громко, председатель подошёл к двери и резко её открыл.

Так и есть! Прохлаждаются работнички среди бела дня!

На крепко сколоченном козелке была постелена свежая газета. На газете располагался классический обеденный набор советского труженика с пониженной социальной ответственностью — бутылка водки, гранёный стакан, горбушка хлеба и два плавленых сырка «Орбита».

Один сырок был развёрнут и порезан тонкими ломтиками. Второй ещё сверкал в солнечных лучах нетронутой упаковкой из фольги.

Возле козелка на деревянных табуретках сидели совхозный электрик дядя Лёня и водитель «ЗИЛа» Володька.

Они внимательно слушали новости, которые передавали по радио. Диктор как раз говорил о крепнущем единении стран Варшавского договора и необходимости противостоять империализму, который снова начал распускать свои хищные щупальца по всему земному шарику.

— Дядя Лёня! — укоризненно воскликнул Фёдор Игнатьевич. — Ну, в чём дело? Договорились же, что ты до обеда закончишь с проводкой. А ты всё возишься! Да ещё и Володьку от работы отвлекаешь! А ему вечером за руль!

Собутыльники синхронно повернули головы и посмотрели на Фёдора Игнатьевича. В глазах электрика дяди Лёни промелькнуло удивление.

— Я его не отвлекаю, — сказал дядя Лёня. — Это он меня отвлекает.

— Это я его отвлекаю, — подтвердил Володька.

— Да какая разница?! — взорвался Фёдор Игнатьевич.

Он схватил полупустую бутылку, оторвал кусок газеты, скрутил его и заткнул тонкое горлышко. Потом опустил бутылку в просторный карман полушубка.

— Вечером зайдёшь ко мне в сельсовет и заберёшь. Там и поговорим!

— А мне вечером не надо! — помотал головой дядя Лёня. — Мне сейчас надо! И ты, Фёдор Игнатьич, голос на меня не повышай!

Он погрозил председателю пальцем. Палец был корявым, словно его когда-то стукнуло током, и согнуло, а выпрямиться он так и не сумел.

— Что? — удивился Фёдор Игнатьевич.

— А вот то! — с вызовом сказал дядя Леня. — Я про тебя всё знаю. И сочувствую, как мужик мужику. Но бутылку поставь на место!

— Я поставлю! — с угрозой сказал Фёдор Игнатьевич. — Я тебе так сейчас поставлю! Вопрос о твоих загулах на общем собрании — вот что я поставлю!

— Дядя Леня, уймись, — встревоженно зашептал Володька и схватил электрика за рукав. Но тот отмахнулся, чуть не порвав куртку.

— Ты приди по-человечески! — сказал дядя Лёня Фёдору Игнатьевичу. — Скажи — мол, мужики, горе у меня! Налейте! Разве мы не люди? Разве не поймём, не нальём? А бутылку отбирать не смей! Это святое!

— Да какое горе у меня? — возмутился Фёдор Игнатьевич. — Что ты мелешь?

Володька бросил безуспешные попытки уговорить дядю Лёню и обратился к председателю.

— Не сердитесь вы на него, Фёдор Игнатьевич! Он за вас переживает, и я тоже! Потому и выпили даже — от переживаний. Ведь все бабы в деревне только об этом и говорят!

— Да о чём «об этом»?! — рассвирепел Фёдор Игнатьевич.

— Да о том, что ничего ты не можешь! — выкрикнул дядя Лёня.

— Что???

Фёдор Игнатьевич вытаращил глаза так, что они чуть не выскочили из орбит.

— Кто эту ерунду говорит?

— Да все говорят! Мне Валерка Михайлов сказал, а ему — жена.

— А она откуда знает — могу я, или не могу?!

— А ей Наташка сказала! — победно выкрикнул дядя Лёня.

— Ах, вот оно что! Ну, ладно! Я на собрании с этим разберусь! При всех, так сказать! А ты, дядя Лёня, если к вечеру проводку не доделаешь — пеняй на себя! что-что, а без премии тебя оставить я всегда могу, тут уж не взыщи!

— А ты мне не начальник!

— А это ничего! Мы с твоим начальником в соседних кабинетах сидим — как-нибудь договоримся!

Фёдор Игнатьевич круто развернулся и выскочил на улицу. На крыльце он чуть не поскользнулся и остервенело пнул валенком новенькую ступеньку.

— Ну, я вам покажу!

— Эх, ты, дядя Лёня! — укоризненно сказал Володька электрику. — Вот кто тебя за язык-то тянул? Не видишь — и так переживает человек, а ты масла в огонь подлил. Обидел председателя.

— А чего он бутылку хватает? — уже утихая, выкрикнул дядя Лёня. — И грозится ещё!

— Так время-то рабочее, — рассудительно ответил Володька.

— Слушай, Вовчик! — просительно сказал электрик. — А сбегай ещё за одной, а?