Пороки и наваждения - Паралкар Викрам. Страница 5

Я стоял в толпе и часами глазел на аптечные пузыречки, зачарованно наблюдал, как руки аптекаря превращают обычные травы и минералы в целебные снадобья. На четвертый день, удовлетворив нужды всего городка, аптекарь собрал пожитки. Его подмастерье запряг в повозку лошадей, и они с грохотом покатили прочь. Ближе к вечеру они приехали в следующий городок, где их тоже ждала толпа страждущих. Предвкушая бойкую торговлю, аптекарь откинул полог повозки. Посреди его пузырьков спал маленький мальчик.

Это был я! Когда повозка приехала в мой город, я решил убежать из дома и стать лекарем. Я хотел, чтобы аптекарь взял меня под крыло и научил всему, что знает. Но он оказался суров: дети ему не были нужны. Он надрал мне уши. Огрел лошадей кнутом и погонял до самого моего городка. Где и передал меня с рук на руки тетке, а та меня выпорола.

Сейчас даже вспомнить смешно. Я сидел в повозке, слушал, как дребезжат склянки в такт перестуку лошадиных копыт. И дивился, что в таких крохотных пузыречках заключается разница между здоровьем и болезнью. В одном состоянии человек способен ходить и говорить. В другом — лежит пластом. Каким образом красная жидкость исправляет это различие?

Даже сейчас меня изумляет, что два вещества, будучи смешаны, утрачивают первоначальные свойства и обращаются в третье, совершенно иное. Интересно, что мы обнаружили бы, если бы могли извлечь эссенцию человека? Сколько элементов, смешанных в каких пропорциях? Быть может, одним из них был бы элемент души? И можно ли извлечь эссенцию из него?

Но во время той авантюры мне было всего шесть лет, и такие возвышенные мысли меня уж точно не посещали. Странствующий аптекарь каждый год возвращался в наш городок, и каждый год я пытался убежать с ним. Наконец он рассказал моей тетке о Центральной библиотеке и о том, что там всегда требуются юные подмастерья. Тетка дала ему денег, чтобы он отвез меня туда и избавил ее от докуки.

В общем, за то, что я стал библиотекарем, нужно поблагодарить аптекаря. Долгая история, Максимо, но, надеюсь, она ответит на твой вопрос, почему я, не жалея усилий, так подробно рассказываю тебе об Энциклопедии.

Renascentia

Почти весь год больные Renascentia^[13] молча страдают от многочисленных недомоганий, но с приближением весеннего равноденствия их одолевают чувства сильнее любых симптомов. На дверях церквей вывешивают объявления с точной датой и часом равноденствия, и задолго до этого времени возле церкви собираются взволнованные пациенты. Одни дышат с присвистом из-за застоя в легких, другие корчатся от боли, третьи ковыляют на отнимающихся ногах, четвертые же, напротив, не обнаруживают внешних признаков болезни. Утром равноденствия церковные двери со скрипом отворяются, и в нефы битком набиваются и немощные, и крепкие.

Когда приближается урочный час, больные возвышают голоса. В церкви эхом раздаются стоны и плач. Жуткое это зрелище — спектакль унижения человека перед равнодушным Богом. А потом равноденствие заканчивается, и толпа, пошатываясь, выходит из церкви. Страждущие проверяют силу ног, осматривают себя: как-то подействовала на них Renascentia?

У одних на лицах свежие оспины, у других обнаруживается непроходимость кишок. Третьих поражают слабоумие, эпилепсия или скоротечные недуги, сотрясающие несчастных в агонии, едва они успевают встать со скамьи. А у кого-то проходит туберкулез. Отрастают ампутированные конечности, заживают пустулы. Эти плачут от облегчения, стараясь не встречаться взглядом с обреченными на болезни, — но вскоре начинают тревожиться, не зародились ли в них невидимые опухоли, дожидающиеся момента, чтобы разрастись.

Renascentia, или возрождение, — болезнь небесного цикла. Каждой весной выпадает божественный жребий, новая палитра немощей и исцелений для переживших прошлый год. Врачи пытались выявить систему в этом недуге, но, похоже, Renascentia не подчиняется никаким правилам. Плоды ее предсказать невозможно.

Некоторые теоретики утверждают, что Renascentia жестока не более, чем сама жизнь. Каждому человеку свойственны периоды здоровья и болезни. У пораженных Renascentia они всего лишь сменяются быстрее. Отдельные богословы даже доводят этот аргумент до крайности. Они заявляют, что больные Renascentia каждый год обретают равные шансы на яд и противоядие, следовательно, этот недуг — проявление божественной справедливости.

Болезнь Бернара

Первые признаки болезни Бернара возникают на нищих окраинах больших городов. У тех, кто всю жизнь провел впроголодь, появляются отчетливые воспоминания о временах, когда они наслаждались изысканными блюдами. Неимущие, не знавшие ничего, кроме хижины с земляным полом, вспоминают особняки со столовым серебром и портьерами, сотканными из золотых нитей. Бедные женщины, что мелют в своих лачугах зерно в окружении дерущихся детей, с нежностью рассуждают о великолепных залах, в которых росли.

И вот уже пациентам непереносима привычная вонь. Взор их алчет парчи и кружев, собственный утлый домишко внушает им отвращение. Они отказываются от честной работы, за которую прежде благодарили: ныне им кажется, что физический труд ниже их достоинства. Некоторые даже прибегают к воровству, дабы вернуть богатство, причитающееся им по праву рождения.

Вскоре недуг охватывает и более беззаботные кварталы и в конце концов достигает даже порогов богатых домов. Торговцы мнят себя феодальными вассалами, рыцари — аристократами, герцоги вспоминают, что некогда сидели на троне. И если эту чванливую знать не заточить в темницу, королевство может погибнуть. К счастью, никто из королей пока что не заразился этим недугом, иначе, чего доброго, объявил бы войну небесам.

Ученые утверждают, что принцип этого недуга сродни тому, из-за которого на месте пустячных ран образуются уродливые шрамы. Неспособная изменить настоящее, болезнь Бернара меняет прошлое. Неспособная исправить беззакония зримого мира, она правит рядно памяти. Но лупой ложного изобилия лишь увеличивает нужду.

Tristitia contagiosa

Лишь недавно врачебное сообщество признало Tristitia contagiosa, или заразную меланхолию, настоящим заболеванием, хотя даже древние греки знали, что зловонное дыхание способно переносить печаль. Ее частицы обретаются в легких и с легкостью передаются от человека к человеку, вызывая эпидемию.

Первые жертвы спешат в таверны, рассчитывая утопить печали в вине. Там они распространяют недуг среди окружающих, пока пары спиртного не выдохнутся и больные не разойдутся кто куда.

Они заражают шутов, кузнецов, рыбаков на пристани. Опьяненные меланхолией, мужчины день-деньской лежат в постели, дети перестают играть, женщины запираются в судомойне.

Но есть и те, кого недуг вдохновляет на самовыражение. Поэты воспевают утраченные надежды и распадающиеся любовные отношения. Композиторы наполняют партитуры горестным плачем. Художники выплескивают тоску на холсты.

В конце концов эпидемия исчерпывает себя, и город возвращается к обычной жизни. Старейшины велят уничтожить все произведения, созданные во время недуга: они опасаются, что в мрачных творениях таятся пары болезни. На каждой городской площади разводят костры, дабы сумеречные шедевры, точно еретики, умолкли навеки. И когда последние свидетельства болезни уничтожены, горожане заставляют себя забыть о том, что произошло.

Описаниям эпидемии нельзя доверять, даже если они исходят от авторитетных городских историков. Они ведь тоже уязвимы перед недугом, и их рассказы пропитаны меланхолией их души. Больше всего о болезни мы узнаем из редких произведений искусства, которые избежали сожжения и попали во внешний мир. Неизвестно, действительно ли в этих работах сохраняются частицы Tristia. Но все равно нужно соблюдать осторожность, потому что они совершают перемену в некоторых зрителях, которые с унынием в сердце отправляются в ближайшую таверну.