С чего начиналась фотография - Головня Иван Александрович. Страница 15

В том же году по совету брата Н. Ньепс вместо стекла и камня начинает применять медные пластины, которые он пробует протравливать кислотами, как это делают граверы, и печатать с них оттиски. Затем переходит на олово, которое, по его словам, как нельзя лучше подходит для этой цели. И результаты не замедлили сказаться. В письме от 27 июня 1827 г. Н. Ньепс спешит порадовать брата: «Я сделал снимок, вышедший очень удачно, кроме небольшой туманности, которую я сумею в будущем избежать. Такие снимки имеют в себе нечто магическое, видно, что здесь сама природа».

В следующем письме (18 июля 1827 г.) Н. Ньепс сообщает: «…я сделал еще один снимок с натуры; он удался не хуже первого. Теперь я занимаюсь третьим, который, полагаю, будет.не хуже первых двух. Мой способ превосходен, но не все предметы в моей камере-обскуре воспроизводятся одинаково ясно. Этот недостаток является общим и для всех камер-обскур. Я работаю над одним усовершенствованием в данном направлении; это усовершенствование будет очень важно, если я добьюсь счастливой удачи».

Как видим, в обоих письмах сквозит твердая уверенность в успешном завершении опытов. Теперь можно без всяких оговорок заявить, что гелиография - самый первый в истории фотографии способ закрепления изображения, получаемого в камере-обскуре, - изобретена! И заслуга в этом полностью принадлежит Жозефу Нисефору Ньепсу, талантливому французскому изобретателю-самоучке.

Что же представляла собой гелиография Н. Ньепса или, другими словами, как делались первые в мире снимки?

Процесс начинался с подбора необходимой толщины медной или оловянной пластины, которую обрезали по размеру задней стенки камеры-обскуры. Затем одну ее сторону тщательно полировали до зеркального блеска и серебрили.

Лак для покрытия пластины готовили следующим образом. Вначале асфальт растирали в мельчайший порошок, затем к нему подливали лавандовое масло до тех пор, пока порошок полностью им пропитывался. После этого весь порошок заливали доверху тем же лавандовым маслом, плотно закрывали посуду и ставили ее в темное и теплое место, где она находилась до тех пор, пока асфальт полностью растворялся в масле. Обычно для этого требовалось несколько дней. Если лак получался слишком жидким, то посуду открывали, и лишняя влага испарялась.

Когда лак был готов, небольшое его количество с помощью тампона из мягкой кожи наносили на полированную сторону пластины, а саму пластину клали на горячую плиту, где разогретый лак растекался тонким ровным слоем по пластине и прочно приставал к ней. Окончательная сушка пластины проводилась в темном сухом помещении. Следует заметить, что чувствительный слой, до тех пор пока полностью не высыхал, очень боялся сырого воздуха, даже дыхание могло безвозвратно испортить пластину.

Готовую пластину вставляли в камеру-обскуру. Из-за того что асфальт обладает очень слабой светочувствительностью, экспозиция длилась от 6 до 8 ч. И это при ярком солнечном освещении!

Изображение, до тех пор пока не проявляли пластину, оставалось почти невидимым. Проявитель, а точнее, растворитель, готовили из того же лавандового масла и нефти в пропорции 1: 10. Вначале, после смешивания, раствор был молочно-белого цвета, а через два-три дня становился прозрачным.

Кстати, этим раствором можно было проявить несколько пластин. Только после того как раствор насыщался растворяемым им асфальтом, он становился непригодным. В этом случае его перегоняли и снова использовали.

Раствор наливали в ванночку, погружали туда экспонированную пластину, и начиналось проявление. Лак на пластине в местах, которые подвергались действию света (т. е. в местах, соответствующих освещенным участкам натуры), становился во время съемки твердым и не растворялся в ванночке. В теневых же местах, на которые не подействовал свет, лак полностью растворялся. В местах, соответствующих полутеням, лак растворялся частично.

Когда с вынутой из ванночки пластины стекал раствор, приступали к промывке. Пластину ставили в наклонное положение и наливали теплой водой до тех пор, пока полностью не смывались весь растворившийся асфальт и проявляющий раствор.

Чтобы теневые места, которым соответствовал обнажившийся полированный металл, не блестели, пластину протравливали слабым раствором азотной кислоты. Следовала еще одна промывка в воде, затем сушка - и снимок готов.

Такие снимки можно было размножать. Делалось это так. Пластину несколько раз протравливали более концентрированным раствором азотной кислоты, которая «выедала» свободные от асфальта участки металла поглубже, а на переходах от тени к свету поменьше. На участки металла, покрытые асфальтом, кислота, естественно, не действовала. После этого весь асфальт снимался с пластины при помощи спирта. В итоге получалась гравировальная доска, или так называемое клише. В его углубления набивали краску, следя за тем, чтобы она не оставалась на полированных выступах, накладывали на пластину чистую бумагу и получали на ней под прессом оттиски. Таких снимков можно было изготовить любое количество.

Процесс действительно трудный во всех отношениях. Не просто представить современного фотографа, делающего снимки по способу Н. Ньепса. Тем большей похвалы заслуживает изобретатель, проводивший в течение многих лет подобные опыты.

Казалось, наконец-то наступило время пожинать плоды своих трудов, что было бы весьма кстати, так как к этому времени оба брата окончательно истратили свое состояние, прочно влезли в долги и оказались в цепких руках ростовщиков. Но как это часто случается, не тут-то было! Вскоре выяснилось, что, как и в случае с пир-элофором, сделать изобретение - только полдела. Не менее трудно найти ему практическое применение, тем более что Н. Ньепс совершенно не был искушен в коммерческих делах.

До этого момента никто, кроме членов семьи, ничего не знал о работе изобретателя. Первым, кого Н. Ньепс посвятил, частично разумеется, в тайну своей гелиографии, был известный парижский оптик и владелец магазина оптических приборов Венсен Шевалье. Началось их знакомство несколько раньше, когда Н. Ньепсу понадобилась для его опытов более совершенная камера-обскура. По этому поводу между ними завязалась переписка. В первую очередь изобретатель стремился обзавестись хорошим объективом - светосильным, ахроматическим и лишенным аберраций. Как мы знаем из предыдущего раздела, таких объективов в ту пору еще не существовало - в них не было никакой надобности, и потому оптики не разрабатывали подобных систем. Художников, которые работали с камерами-обскурами, вполне устраивали простые объективы, состоящие из одной линзы. К тому же Н. Ньепс, который был мало знаком с физикой вообще и с оптикой в частности, не мог толком объяснить, что ему конкретно надо. Естественно, что Шевалье, хотя и был опытным оптиком, не зная, что от него требуется, ничем не мог помочь изобретателю.

Вначале Шевалье не поверил в успех опытов Ньепса, ему даже показалось, что его мистифицируют. «Открытие это показалось мне столь удивительным, что… если Вы не пришлете мне подтверждение, я этому не буду верить…» - писал оптик изобретателю в письме от 8 ноября 1825 г. К слову, первым, кто рассказал Шевалье об изобретении Ньепса, был его двоюродный брат полковник Л. Ньепс де Сеннесей.

Но вот через месяц, после того как оптика посетил по поручению Н. Ньепса некий Буассье, Шевалье резко изменил свое мнение о работе изобретателя, о чем свидетельствует его письмо от 7 декабря 1825 г.: «Я с удовольствием узнал, что Ваше открытие дает благоприятные результаты. Значение его совершенно исключительно». Последние слова письма говорят о том, что Шевалье правильно оценил значение открытия Н. Ньепса. Здесь, забегая несколько вперед, хотелось бы отметить, что Шевалье был одним из немногих, кто твердо отстаивал приоритет Ньепса в открытии фотографии, после того как в 1839 г. ее изобретателем был официально объявлен Дагер. Он даже отослал в Парижскую Академию наук единственную имевшуюся у него гелиогравюру, надеясь, что она поможет в дальнейшем установить имя подлинного изобретателя фотографии.