Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 122

На тридцать пятый день новое правительство Китая укрепилось в малонаселенных землях Внутренней Монголии, отрезав территорию от остальной страны стеной минных заграждений, колючей проволоки и пулеметных гнезд. За ее пределами в нескольких анклавах вокруг уцелевших АЭС концентрировались продовольствие, войска и лучшие кадры. «Ненужные» семьсот миллионов, из которых половина умирала от лучевой болезни и ожогов, а вторая — от голода, были частью предоставлены сами себе, а частью согнаны в трудовые армии, где средняя продолжительность жизни равнялась неделе.

Попытки прорыва периметра подавляли авиация и артиллерия, благо авиабомб и фугасных снарядов пока оставалось достаточно. Для снижения «демографического давления» несколько городов центральных и северных областей подверглись ядерной бомбардировке своими силами. Самая крупная в мире армия еще подчинялась приказам.

Хотя Поднебесная пока тверже всех прочих держав стояла на ногах, но и ее падение было вопросом времени.

На другом конце мира схватилась в войне всех против всех половина государств Южной Америки — бедные против богатых, голодные против сытых. Фронт расколол даже отдельные страны и города, и общие культура с языком не могли помирить вцепившихся друг другу в глотки горячих латиноамериканцев.

Нечто похожее происходило и в колыбели цивилизации — Месопотамии, в Малой Азии, на всем большом Ближнем Востоке и в Средней Азии. Все это огромное пространство превратилось в бурлящий котел, где десятки народов азартно резали и грабили своих соседей: турки и курды, афганцы и таджики, арабы и иранцы. Сунниты и шииты… Вера и кровь перемешались и потеряли значение перед лицом надвигающихся с севера черных туч, несущих с собой голод и смерть.

Но даже эти события бледнели рядом с тем, что творилось в Экваториальной Африке, где и раньше-то жизнь была не сахар. Теперь джунгли и саванны, захваченные дыханием зимы, превратились для ни разу не видевших снега чернокожих обитателей в ледяной ад. Тонкая пленка цивилизованности слетела с них моментально. Не повезло и африканерам в ЮАР — потомкам голландских и немецких переселенцев. Их соседи, коренные африканцы, нашли приятным на вкус мясо белого человека. Им, как и многим другим, скачок в прошлое дался легко.

По всей Земле фанатики всех религий и культов глаголили о наступлении апокалипсиса, как бы он в их традиции ни звался. Они были правы, черт возьми.

И все же многие опомнились. Уцелевшие — от бывшего миллионера (деньги стали прахом и вдали от войны) до пролетария, пусть и с белым воротничком, даже поджигатели войны в своих норах — все успели отрезветь от кошмара. Им казалось, что хуже быть не может. Сотни тысяч квадратных километров суши превратились в обугленную рану, сочащуюся радиоактивным гноем. Сотни миллионов тел лежали под снегом в США, Канаде и Западной Европе, где вдобавок полыхала эпидемия выпущенной на свободу смертельной болезни, по симптомам похожей на лихорадку Эбола с неправдоподобной вирулентностью. Если б не прекращение авиаперевозок, она бы уже скосила все народы Старого Света, как траву. Локальные вспышки сибирской язвы и распыление токсина ботулизма (русский подарок с того света) тоже вносили лепту в дело великого мора. Количество погибших от холода и голода подсчету не поддавалось. Их могло быть и вдвое, и втрое больше, чем жертв оружия массового поражения.

Не меньше половины населения потеряла Россия. Огромные пространства спасли часть людей от бомб, но именно здесь было выброшено в небо больше всего пепла, здесь первой наступила Зима.

Хотя русских особо никто не жалел.

Оставались и страны вроде островных государств Микронезии и Меланезии, где на сороковой день ни один человек не погиб от последствий войны. Окруженные со всех сторон океаном, эти клочки суши остывали медленно; к тому же вокруг было полно промысловой рыбы. До них, расположенных в Южном полушарии, не скоро доберутся тучи пыли и ледяные течения. Но и этим райским уголкам не спастись, хотя бы потому, что там привыкли полагаться на импорт, а крохотная островная экосистема оскудеет быстро. И раньше, чем течения, туда могут добраться пираты из бывших военных моряков исчезнувших держав.

Больше шансов уцелеть как государство имела бы маленькая Финляндия, накопившая в «тучные» годы десятилетний запас продуктов, имеющая природное топливо в виде лесов под боком и давние традиции выживания при зимних температурах… Имела бы, не находись вокруг много желающих заставить ее поделиться.

Хорошие карты были на руках и у Швейцарии. Та хоть и декларировала нейтралитет, имея не больше десяти тысяч кадровых военных, зато обладала уникальными вооруженными силами милиционного типа. Ни в одной стране мира не было столь подготовленного резерва — при необходимости за месяц под ружье можно было поставить почти все взрослое население. На вооружении у этой армии находилось около восьмисот танков и две сотни самолетов, хотя она и была «заточена» под оборону. Этому способствовали и альпийский рельеф, и местные традиции. Каждая семья имела дома оружие, вплоть до автоматического, а в свободное время даже банкиры не гнушались заниматься боевой подготовкой. Тиры и стрельбища тут были популярнее баров; наследие Вильгельма Телля блюлось свято.

Последние двадцать лет богатейшая страна мира готовилась к худшему. Ей было что терять. Кризис почти не затронул ее; здесь находилась штаб-квартира «старых денег» — консервативной части мировой финансовой элиты, которая успела перевести капиталы из зеленых фантиков в золото и нефть. За двадцать лет до войны были рассчитаны координаты шурфов под взрывчатку. И в Час «Ч» взрывы тоннелей и обвалы на дорогах превратили горные долины в крепости. Сотни тысяч беженцев из Франции, Германии и Италии, спасающиеся от чумы и голода, натолкнулись на неприступные стены. Там, где вызвать завалы были невозможно, швейцарцы возвели системы укреплений, которые могли бы посрамить линии Мажино и Маннергейма, и заминировали каждый клочок земли. Запас продовольствия в стране сыра и шоколада позволял смотреть в будущее с оптимизмом.

Глава 2. Настя

Крохотная комната, освещенная неровным бледно-желтым светом. Голые серые стены, низкий потолок, окна нет. Место и время неясны, да и неважны. Важно только то, что произошло здесь две минуты назад. Смерть.

Темница, склеп, могила. Ни единого звука извне. А в самой комнате затихает эхо единственного выстрела; и она медленно и плавно, как затонувший корабль в ил, погружается в тягучую тишину, которую нарушает только падение капель. В тишине стук каждой капли звучит, как удар пудового молота по наковальне. Каждые пятнадцать секунд — грохот.

За невысоким столиком спиной к закрытой железной двери сидит человек. Сидит, наклонившись вперед и уронив голову на скрещенные руки. Со стороны может показаться, что его сморил сон. Но капает не вода, а кровь: стекает тонким карминным ручейком изо рта и затылка, представляющего собой сплошную рану, струится по неровному столу и льется на пол, где успела собраться лужица, над которой поднимается пар. Лужица быстро подсыхает и темнеет, замерзая, — по краям она уже бурая, а ближе к середине, туда, куда упрямо капают тяжелые капли, остается бордовой. Но в темноте, чуть подсвеченной тусклым сиянием, оттенки красного и коричневого не различить.

Кажется, что лицо человека отливает трупной зеленью, хотя это лишь игра света и тени. Он действительно мертв, но умер недавно: в прогорклом воздухе витает запах пороха. Впрочем, его трудно почувствовать — все ароматы перебивает тяжелое зловоние непроветриваемого помещения, к которому примешивается дух тлена. Смерть приходила сюда и раньше.

На полу у ног человека валяются забрызганный кровью пистолет Макарова и белые осколки, похожие на кусочки фарфора. На столе, придавленная его рукой, лежит школьная тетрадь в клетку. Она раскрыта, и страницы слиплись, склеенные запекшейся кровью. Кровь напитала их, размыла чернила, уничтожив слова и строчки. Большую часть текста не прочесть. Но между сведенными судорогой пальцами можно разобрать последнюю фразу: «…и все закончится».