Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 130

Бутилированная вода тоже кончилась. Пьем ту, что в баке. Правда, это не вода, а ржавая дрянь.

Но вовсе не это беспокоит меня сильнее всего. С ней в последнее время что-то происходит. Похоже, девчонка с каждым днем глубже и глубже уходит в себя. Даже предположить не могу, что она переживает там, внутри. Мне жаль ее, но ничего не могу поделать.

День 15-й

Вчера случилось маленькое ЧП.

Супруги N повесились в душевой. Requiescat in расе, как говорится.

Аж завидно… Может, зря тяну? Нет, нельзя так думать. Надежда умирает последней, ха-ха-ха.

День 16-й

Мне не нравится, как они на нее смотрят — студент и люмпен-пролетарий. Достаточно прозрачно намекнул, что, если кто-нибудь дотронется до нее, будет иметь дело со мной. Шакалы. Больше ни на шаг не отойду. Не хочу оставлять ее наедине с этими выродками. Мне очень не нравится, как они на нее смотрят.

Эти уроды между тем устроили на станции маленький концлагерь. Нам почти ничего не перепадает из еды.

Сегодня замерзла вода. Что там наверху творится, зима пришла, что ли?

День 17-й

Сегодня убил их обоих.

Началось еще вчера — попытался намекнуть о жратве, и этот урод назвал меня козлом. Не люблю, когда меня так называют. Я его не провоцировал, вообще был само спокойствие. У меня долгое терпение. Но когда оно кончается… лучше рядом не находиться.

Зря они не убили нас. Видимо, держали, как стадо, на убой. А не запирали, поскольку были уверены, что сильнее, да и ствол у них. Бараны. Даже не понимали, на что я способен.

Спали они чутко, но я знал, что сумею подобраться. Я давно припрятал тот самый нож, которым она меня стращала, острый как бритва. Стоило мне его коснуться… Это было как наваждение. Провал — словно кусок записи стерли. Я помню только, что, когда ко мне вернулась способность мыслить, они не шевелились, и кровь была повсюду.

Так решаются межличностные конфликты в маленьком коллективе.

Странно, но мне ни капельки не жалко. Ничего не чувствую, кроме облегчения — теперь ей ничего не угрожает. А этим туда и дорога. Я бы снова прирезал их, не задумываясь.

Остались только мы вдвоем. Но меня сильнее всего поразила ее реакция. Точнее, отсутствие реакции. Она не сказала ни слова, только головой мотнула и ушла в свой угол. Похоже, она окончательно замкнулась в своем мирке, а этот для нее исчез. Я ей завидую.

Одно я знаю точно: теперь нам хватит еды еще на пару месяцев. А там можно что-нибудь придумать.

День 18-й

Неблагодарная сучка. Я ее боготворил, ни о ком в жизни так не заботился, а она…

Вот так мне отплатила. Проснулся и обнаружил, что ее койка пуста.

Убежала! Тварь…

Ну, теперь держись. Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать.

«Зачем это вспоминать? — Она сжала виски до боли. — Может, как-нибудь без этого?..»

Нет, нельзя, решила ее память. И значит, придется пройти через это снова, как бы тошно и мерзко ни было.

Его хохот до сих пор стоял у нее в ушах. В детстве кто-то из родственников отца купил ей на день рожденья заводного китайского клоуна, страшного и несуразного. Если покрутить ключик у него на спине, он смеялся — да так, что мороз пробирал. Жутким лающим смехом, в котором ей слышались нотки мстительной злобы. Она заводила его всего дважды, после чего механизм заклинило. Тогда она забросила уродца на дно ящика комода и забыла о нем. А как-то ночью внутри клоуна сдвинулась какая-то шестеренка, и он ожил, как чудовище Франкенштейна. Так совпало, что в ту ночь родители и брат разбежались по своим «делам», оставили ее, семилетнюю, совсем одну.

Сатанинский хохот тогда заставил ее подскочить с кровати. И долго-долго она не могла заснуть, стуча зубами и всматриваясь в ночь за окном.

На следующее утро она избавилась от этого подарка… А теперь монстр вернулся за ней в облике человека, если его можно так назвать. Только смех остался тем же.

Она пряталась. Таилась, прижавшись спиной к холодной стене, и старалась не дышать. В руке был зажат гаечный ключ — единственное оружие, которое удалось раздобыть. Она предпочла бы нож или даже шило, понимая, что ослабела и вряд ли сумеет нанести больше одного удара. О том, чтобы разбить ему голову, и речи не было.

— Куда ж ты денешься, когда разденешься… — мурлыкал ненавистный голос. — Любишь играть, да? Ну, беги, прячься, так даже веселее. Выхода-то все равно нет.

Уже три дня они играли в прятки. Он водил, она пряталась, стараясь не оставаться подолгу на одном месте. За это время она всего раз позволила себе сомкнуть глаза. Да и какой это был сон? Четыре часа полузабытья в закутке размером со шкаф, когда все тело прислушивается к каждому шороху.

Рано или поздно игра должна была закончиться. Ограниченный завалами и затопленными участками «карман», в который они попали, был достаточно большим, но не настолько, чтоб бесконечно избегать встречи с человеком, который очень хочет тебя найти. Станция с подсобными помещениями да два с половиной километра тоннелей. Да еще множество каморок-сбоек, служебных ходов и тоннельчиков поменьше, ни один из которых не вел к спасению. Там, где раньше было воды по пояс, теперь создавалось обманчивое ощущение твердой поверхности. Но тонкий лед не выдерживал веса человека — а в ледяной воде смерть долго не заставила бы себя ждать.

До поры Настю спасали только темнота да еще то, что ее преследователь знал метро не лучше ее.

Они остались одни. Все остальные были мертвы: кто-то умер давно, еще в первый день, другие недавно. Не без его помощи.

— Цып-цып-цып. Кисонька моя, ты где? Хочу тебя… обнять.

Глумливый голос звучал совсем рядом, казалось, в десяти шагах. Но она знала, что это акустика подземных коридоров издевается над ней. Если б он был так близко, то уже схватил бы ее. Сутки назад он пару раз принимался стучать по трубам: «концерт по заявкам» был слышен в любой точке «кармана».

Нет, он был дальше, за пределами видимости… Хотя видеть она ничего не могла, потому что включить фонарик не согласилась бы за все блага мира.

— Куколка моя, ты где? Хочу к тебе…

Она слушала эти сальности в сотый раз и чувствовала в его словах режущую ухо фальшь. Он прикидывался похотливым животным, а на деле оставался человеком. Только люди сходят с ума. Она догадывалась, что вряд ли нужна ему как женщина и даже ее ценность как мяса не стоит на первом месте. Тут другое. Он просто боялся одиночества, особенно перед лицом смерти.

— Не хочешь, значит? Ну и сиди, сучка… А я перекушу. Они, конечно, не такие свеженькие, как ты, но тоже ничего. Как говорят некрофилы, старый труп лучше новых двух.

Он зашелся в припадке хохота, словно выдал блестящую остроту. Целую минуту эхо металось по коридору, делая его смех похожим на смех клоуна. Ей пора бы привыкнуть, но каждый раз, когда она слышала этот хохот, ее внутренности сжимал спазм.

— Дура… Боишься? Думаешь, я зверь, а? Если бы не я их, они бы нас уже обглодали.

На это ей нечего было сказать. Может, и так, но она скорее умрет, чем проведет еще день рядом с ним.

— А что мне с этими уродами было делать? — снова крикнул он. — Так хоть какая-то польза вышла. Давай пожуй и ты.

Что-то упало на лед в пяти метрах от нее. Она затаила дыхание.

— Да не бойся, это не то, что ты подумала… — вывел ее из оцепенения голос, ставший вдруг ласковым и участливым. — Просто гайка. Ты еще там, родная? Пойдем со мной. У меня есть чипсы. Твои любимые, с беконом. А вот воды уже нету. Придется пить эту дрянь. Хорошо, у меня есть на чем кипятить. Хотя все равно инфекция до нас добраться не успеет.

Резь в пустом желудке напомнила ей, что у нее два дня во рту не было ни крошки. Но ее не купить такими обещаниями.

Молчание затянулось, и она превратилась в слух. Человек не приближался, но и не уходил. В абсолютной тишине она слышала его сиплое дыхание. Он тоже был простужен.