Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 166

А потом в один прекрасный августовский день все закончилось. Может, для кого-то это и стало неожиданностью, но не для Александра. Он чувствовал, что рано или поздно человек разрушит все то, что создавал, как ребенок-дебил, сначала построивший песчаный замок, а потом растоптавший его от досады.

Сорок дней назад все было нормально. Позвольте, да было ли? Хватит одного выпуска новостей, чтоб понять: не было.

Он знал, что опоздал с самого начала, и не мог найти объяснения, для чего проделал этот путь. Много легче было умереть там, где он стал свидетелем Откровения. Без истерики, спокойно взвесить свои шансы и поступить как многие. Их тела, раскачивающиеся под потолком, не раз встречались ему в домах, где он находил ночлег.

Столько дней он шел в абсолютной темноте, почти ощупью, замерзал, страдал от голода, иногда проходя в день меньше десяти километров. Петлял, сбивался с пути, ходил по кругу, застревал в непролазном снегу, падал и снова вставал. Но шел, шел и шел. На восток, домой. Движимый непонятным чувством, он выносил все, что выпадало на его долю; стискивал зубы и делал новый шаг. А ведь мог прямо там, рядом с той проклятой шашлычной, приставить дуло к виску и с фейерверком мозгов покинуть эту юдоль безумия. Даже не будь у него оружия, оставалась масса возможностей. Самая простая, как пассивная эвтаназия — лечь в снег, расслабиться и заснуть, чтоб больше не видеть, во что превратился мир.

Сказать по правде, не так уж много он видел… В темноте-то… Но ужас запустения не становится от этого менее реальным. Он таился в тихом шорохе снега, в запахе гари, в ощущении смерти, которое было разлито в воздухе, как удушливый смрад.

Откуда-то из невообразимой дали всплыли чужие, но точные строки:

Но ни друзей, ни любимых у него не было. Он не боялся потеряться. Как может потеряться человек, которому нечего терять? У которого адрес не дом и не улица, а воронка в сто метров глубиной?

После встречи с Провалом его словно выключили из розетки. До этого Александр пер вперед, как бульдозер Марвина Химейера. Был такой герой сопротивления мировому порядку — простой американский автомеханик из забытого Богом городка Гранби, штат Колорадо, у которого цементный завод хотел отобрать участок земли, где стояла его мастерская. Когда его приперли к стенке, Марвин с помощью стальных листов превратил свой бульдозер в орудие возмездия. Одинокий мститель разрушил до основания завод, здание банка и все муниципальные учреждения; ни шериф, ни полиция штата, ни рейнджеры не смогли остановить его старый «Комацу» даже гранатами. Когда бульдозер, наконец, заглох и стражи порядка прорезали крышу автогеном, бульдозерист-терминатор был мертв: последний патрон он сберег для себя. Чем не пример для подражания?

Саша не знал, почему не убил себя, дойдя до цели. Такая вот слепая и неразделенная «любовь к жизни», описанная в одноименном рассказе алкоголиком-самоубийцей. Там у Джека Лондона тоже был голодный и истощенный, умирающий человек, который упрямо шел вперед, а когда не мог идти — полз как червь, но все же двигался к намеченной цели. Без надежды на спасение, без веры, а лишь потому, что не мог противостоять слепому инстинкту, который не спрашивает, хочешь ты или нет. Который просто говорит: «Надо» — и ты понимаешь, что спорить с ним бесполезно.

В рассказе был счастливый финал — человека спасли, откормили. Данилов не верил, что будет спасен. Теперь каждый спасает только себя. Что же до тех, кому положено спасать по должности… С тех пор как Саша ушел из разгромленного лагеря беженцев в Коченево, он больше не встречал ни подобия власти, ни следов ее деятельности. Ни эвакуации, ни временного размещения, ни медпомощи, ни пунктов раздачи продовольствия — ничего.

Какие к хренам власти? Может, кто-то из этих клопов успел укрыться и сидит сейчас глубоко — там, где не услышать хрипов замерзающих и воплей тех, кого забивают на мясо. Девять десятых всех людей в военной форме, которых он видел, были мародерами, нагруженными трофеями.

Под покровом темноты творилось то, чего раньше люди не делали только из страха перед возмездием. Лилась кровь, люди спокойно, без сантиментов перешагивали через трупы своих сородичей. Вместе с налетом цивилизованности ушло лицемерие. Волки больше не притворялись ягнятами, и в глубине души Саша был этому рад.

Несколько раз он замечал, как при его приближении одинокие тени уносились прочь, будто и он мог представлять опасность. Это не льстило его самолюбию, хоть и было отчасти правдой. У него тоже была кровь на руках, и незачем говорить, что ему не оставили выбора. Он выбрал свою жизнь, а не чужую.

Жизнь… зараза. За что тебя любить, если ты такая?

У Саши особой любви к жизни не было и раньше. Только привычка, которую он не мог изжить. И теперь, когда черная бездна Провала манила его, как магнит, и приглашала разделить судьбу города, который существовал только в его воспоминаниях, он не сделал единственного шага.

Он шел на северо-восток. Держаться гор было бесполезно — теперь они вели прочь от города. Пришлось искать другие ориентиры. Провал, наконец, остался позади, и вокруг, насколько хватало света фонаря, была твердая земля. Вернее, снег. То тут, то там из его толщи торчали обломки металла, бетона и обугленного дерева, по которым невозможно было понять, чем они были раньше. И бог знает, что было там внизу, под снегом, — не только ведь артефакты цивилизации. Спасибо снегу. Именно поэтому Саша не торопил весну.

Он шел, а из-под снега постепенно вырастал город. Сначала фундаменты, почти неразличимые среди сугробов. Потом отдельные стены, углы домов и вставшие вертикально балки. Затем первые этажи…

Слева от него из темноты выплыл искореженный силуэт. Парень узнал его и обрадовался как родному. Обгоревший до неузнаваемости, трамвай был смят в гармошку, словно кто-то огромный отвесил ему сзади хорошего пинка, и придавлен чем-то, что Александр сначала принял за дерево. Приглядевшись, он понял, что это металлический столб, поваленный ударной волной. Сугробы, целиком скрывавшие легковые машины, доходили вагону до окон. Данилов обошел трамвай, не заглядывая внутрь, хоть и догадывался, что за полтора месяца звери должны были «очистить» его. Он видел следы — собачьи или волчьи. А вот чего не было, так это следов лыж. Пока ему встретилась только одна облезлая собачонка, но и та догадалась не подпустить человека близко и юркнула за сугроб. Правильно сделала. Александру давно хотелось свежего мяса. И если там за сугробом сидит еще десяток тварей покрупнее, Александр был готов встретиться и с ними.

Провалиться на этом месте, если он не знает, что это за улица! Вернее, проспект, носивший гордое имя главной профессии жителей города — шахтеров. Чуть поодаль поперек бывшей кольцевой развязки лежала юбилейная стела «100 лет городу», похожая на стрелку часов. Ее вершина указывала в сторону, противоположную той, где был эпицентр, — в сторону вокзала. К вокзалу ему не надо было, зато теперь он мог определить нужное направление.

В голове забрезжила идея, и Александр снова перевел взгляд на трамвай. Когда-то тот был красным, теперь стал бурым. Но на облезлом боку виднелись аршинные буквы рекламы. «Оптима». Это был торговый центр, причем очень большой для такой дыры. Каждый третий житель города бывал там ежедневно, а за неделю, наверно, проходили все до единого. И если уж искать уцелевших, то не в глухой чащобе, а там, где, возможно, есть жрачка. А ее в «Оптиме» — вернее, в супермаркете «Палаты», занимавшем весь первый этаж, — хватило бы двухсоттысячному городу на неделю. Ведь там же был и склад, продукты хранились в огромных коробках на стеллажах-палетах прямо над торговым залом — Александр помнил, как, распугивая покупателей, по нему проезжали кары-погрузчики.