Любовь и «каннибалы» - Клейн Норма. Страница 9

Когда он вышел из тени на свет уличного фонаря, она отшатнулась, взвизгнула от неожиданности и инстинктивно схватилась за лежавшую в сумке металлическую короткую палку с набалдашником, которую с гордостью называла своим оружием.

— Где вас черти носят?

— Я... Тьфу, как вы напугали меня, Стивенсон!

Эйджи вынула из сумки дрожащую руку. Она терпеть не могла, когда ее пугали. Сознание собственной уязвимости приводило ее в неистовство.

— Что вы здесь делаете? Выскочили, как чертик из табакерки!

— Высматриваю вас. Вы когда-нибудь бываете дома?

— Стивенсон, сегодня воскресенье, а по воскресеньям я обедаю у родителей. В гостях я была, понятно? — Она сделала несколько шагов, вынула ключ и вставила его в замочную скважину.— Что вам нужно?

— Майк смылся...

Она застыла на пороге, и он налетел на нее.

— Как смылся?

— Днем он был на кухне, а когда Монти на секунду отвернулся, он слинял. Я нигде не могу его найти.— Он был зол на Майкла, на Эйджи, на себя и с трудом сдерживался, чтобы не проломить кулаком стену.— Я потратил почти пять часов, но так и не нашел его.

— Ладно, без паники.— Она, задумавшись, миновала маленький вестибюль и подошла к лифту.— Еще рано, всего десять часов. Он знает дорогу.

— В том-то и беда,— раздраженно буркнул Олаф, входя вместе с ней в кабину,— что он знает ее слишком хорошо. Ему было приказано сообщать мне, где он находится и когда вернется. Уверен, что он болтается с «каннибалами».

— Ну, не проведет же он с ними всю ночь.— Эйджи продолжала напряженно думать, пока лифт поднимался на четвертый этаж.— У нас два выхода: либо самим объездить весь город, либо позвонить в полицию.

— В полицию?

Она оставила дверь открытой и вошла в холл, сказав лишь одно слово:

— Джон.

— Никаких копов! — быстро возразил Олаф, хватая ее за руку.— Я не собираюсь натравливать на него полицейских!

— Джон не просто коп. Это мой брат.— Пытаясь не выйти из себя, она отодрала его пальцы.— А я работник суда, Олаф. Если Майкл не выдержит испытательного срока, я не смогу об этом умолчать.

— А я не желаю увидеть его за решеткой через неделю после того, как я его оттуда вытащил.

— Мы вытащили,— поправила она и отперла дверь своей квартиры.— Если вам не нужны ни помощь, ни совет, незачем было приходить.

Олаф пожал плечами и шагнул в комнату.

— Я думал, мы поищем его вместе.

Комната было ненамного больше той, которую снимал Майкл, но сразу было видно, что здесь живет женщина. На низкой тахте лежали пуховые подушки ярких расцветок. Всюду стояли подсвечники с душистыми свечками разной длины, а в китайской вазе красовались сухие цветы.

На стене висело большое овальное зеркало в бронзовой раме. Его потускневшая поверхность требовала обновления. В углу стояла метровая статуя из холодного белого мрамора. Она напомнила Олафу русалку, выходящую из моря. Рядом стояли скульптуры поменьше, их выразительность была почти жестокой. Волк, вырезанный из дубовой ветки, готовая к броску извивающаяся кобра из гладкого малахита...

Множество книжных полок, дюжины фотографий в рамках — и во всем этом проявлялся неистребимый женский дух.

Олафу было здесь неловко и неуютно. Боясь повалить какую-нибудь свечку и чувствуя себя слоном в посудной лавке, он от греха подальше засунул руки в карманы. Ему вспомнилась мать. Она тоже любила свечи. Свечи, цветы и голубые китайские вазы.

— Я сварю кофе.

Эйджи сбросила сумку и прошла на кухню, смежную с комнатой.

— Ага. Хорошо.— От нечего делать Олаф прошелся по комнате, поглядел в окно, полюбовался на фотографии родственников и плюхнулся на тахту.— Не знаю, что и думать. Кой черт меня дернул лезть в отцы ко взрослому парню? Когда он рос, меня здесь не было. Он ненавидит меня. И поделом!

— Вы все сделали правильно,— возразила Эйджи, доставая чашки и блюдца.— Ни к кому вы не лезли в отцы, вы просто его брат. И вырос он в ваше отсутствие, потому что у вас была своя жизнь. И вовсе он не ненавидит вас. Да, он злится, обижается, но это совсем не ненависть — на которую, кстати, у него нет никакого права. Так что перестаньте изводить себя и достаньте из холодильника молоко.

— Опять прения, как в суде? — Не зная, радоваться ему или огорчаться, Олаф открыл дверцу.

— Дома я пререкаюсь куда более отчаянно, чем в суде.

— В этом я уверен.— Он с головой залез в холодильник. Йогурт, сыр, несколько пакетов с напитками, фляга белого вина, два яйца, полпачки масла.— А молока нет!

Она чертыхнулась и вздохнула.

— Что ж, будем пить черный кофе. Вы с Майклом не ссорились?

— Нет... То есть не больше, чем обычно. Он ворчит, и я ворчу. Он орет, а я еще громче. Но зато мы теперь разговариваем перед сном и после закрытия бара иногда вместе смотрим по телевизору какое-нибудь старье.

— Какой прогресс...— Она протянула ему тонкую чашечку, которая смотрелась у него в лапах так, словно была из кукольного сервиза.

— По воскресеньям к нам ходят обедать семьями.— Олаф не признавал китайских церемоний и взял чашку в ладонь.— Днем он был на кухне. Когда я зашел туда около четырех, его уже не было. Думаю, он закончил пораньше и ушел к себе. Монти не хотелось ябедничать, и с часок он его покрывал. Я подумал, что Майк просто решил передохнуть немного, но... Тогда я пошел на поиски.— Олаф выпил кофе и налил еще.— Последние дни я был с ним помягче. Казалось, все идет на лад. На моем первом корабле командовал капитан Бродерик. Ох, и ненавидел я этого ублюдка, пока не понял, что он делает из нас моряков! — Олаф слегка усмехнулся.— Положим, ненавидеть его я не перестал, но забыть уже не смогу.

— Хватит казниться.— Не удержавшись, она подошла поближе и прикоснулась к его руке.— Конечно, ничего этого не было бы, если бы вы оставили его в тюрьме. А сейчас посидите спокойно и отдохните. Дайте мне поговорить с Джоном.

Он сел, но без особой охоты. Чувствуя себя полным идиотом, попытался удержать на колене хрупкое блюдечко, потом опомнился и поставил его на стол. Пепельницы не было видно, и он подавил желание закурить.

Он не прислушивался к разговору, пока голос Эйджи не зазвенел от возбуждения. Тогда он слегка улыбнулся. Она рьяно бралась за любое дело, словно матрос-первогодок. Боже мой, как ему нравилось слушать ее нетерпеливый голос! Сколько раз за последние дни ему приходилось звонить ей?

Слишком часто, признался он самому себе. Чем-то эта леди задела его за живое, и он сам не знал, хочет ли освободиться или предпочитает быть у нее на крючке. Ему пришлось напомнить себе, что сейчас не время и не место думать о том, что его влечет к ней. Сейчас надо думать о Майкле. Только о Майкле, ни о ком другом!

Понятное дело, братец сопротивляется, но она от него не отстанет. Когда она вдруг горячо заговорила по-литовски, он чуть не уронил на стол фигурку злобной кобры, которую взял от нечего делать. Почему-то этот язык сводил его с ума.

— Так,— удовлетворенно сказала она, сломив сопротивление брата.— Я у тебя в долгу, Джон.— Она засмеялась, и от этого довольного, полнокровного смеха внутри у Олафа что-то вспыхнуло.— Хорошо-хорошо, значит, дважды в долгу!

Она повесила трубку. Олаф в это время любовался ее стройными ногами в чулках цвета хаки. Когда ее колени соприкасались, нейлон возбуждающе шуршал...

— Джон с напарником собираются обойти все известные им притоны «каннибалов». Если они найдут Майкла, то позвонят нам.

— Значит, будем ждать?

— Будем ждать.— Она поднялась и вынула из ящика стола чистый блокнот.— Чтобы скоротать время, расскажите мне о прошлом Майкла. Вы говорили, что его мать умерла, когда ему было двенадцать лет. А кто был его отцом?

— Его мать не была замужем.— Олаф инстинктивно полез за сигаретами, но вовремя спохватился. Поняв его жест, Эйджи снова поднялась и откуда-то извлекла пепельницу с отбитым краем.— Благодарю.— Приободрившись, он прикурил, по привычке прикрывая огонь сложенными ковшиком ладонями.— Лайзе было лет восемнадцать, когда она забеременела, но ее парень не пожелал заводить семью. Он смылся и бросил ее на произвол судьбы. Вскоре она родила и делала для Майкла все, что могла. Однажды она пришла в бар узнать насчет работы, и отец нанял ее.