Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ) - Воронков Александр Владимирович. Страница 21

Так что «планёрку» по выработке тактики восстановления статус-кво в столице, которую я провёл в приказной избе у Огарёва, пришлось максимально сократить. В пять минут, конечно, уложиться не удалось, но уже через два часа стрельцы Стремянного приказа не только усиленно охраняли собственный пункт постоянной дислокации и не убитого до сих пор монарха в моём лице, но и рассыпались патрулями по два десятка по московским улицам. Кто-то ведь должен пресекать разгул распоясавшихся с благословения бояр-заговорщиков Шуйских бандитов! Если уж не предотвратили погромы, то необходимо хотя бы как можно скорее прекратить резню иностранцев и сторонников царя Дмитрия в столице.

Я дал это задание именно стремянным стрельцам потому, что в огарёвском приказе хотя и было туговато с пищалями и боекомплектом, зато часть бойцов имела лошадей и благодаря этому имела значительное преимущество в мобильности. Хотя, говоря откровенно, мне, как старому кавалеристу, здешние лошадки категорически не понравились. Мелковаты, вислопузы, почти все — не подкованы… Ну, да маємо те, що маємо, как сказала одна жовто-блакитная сволочь в 1990-е…

Кроме того, откровенно говоря, несмотря на все заверения, я не мог полностью положиться на лояльность Кирилла Огарёва царю Дмитрию. Память моего «соседа по разуму» подсказала, что стрелецкий голова был в своё время активным сторонником Бориса Годунова и даже подписал, среди прочих, грамоту об избрании того на царство. Позднее же ездил в Ржечь Посполитую агитировать против объявившегося там «царевича», обвиняя его (или правильнее сказать — меня?) в самозванстве. Почему мой «реципиент» не сместил его с командования крупнейшей воинской частью в столице — было не совсем понятно мне, знавшему из книг и о грядущих стрелецких бунтах, и о гвардейских переворотах восемнадцатого столетия, когда цари помирали от колик серебряной вилкой или апоплексического удара табакеркой, и про то, как «в промозглой казарме суровый и трезвый молился Волынский полк»[4] перед тем, как выйти на питерские улицы под лозунгом «Долой царя!».

Похоже, молодой русский царь, пришедший к власти через гражданскую войну, оставил на прежних постах всех присягнувших ему военных и управленцев, доставшихся в наследство от династии Годуновых. Зачем? Допускаю, что с самой благой целью: не нарушать работу сложного государственного механизма «охотой на ведьм». Я уже знал из воспоминаний Димитрия и обмолвок покойного Петра Басманова, что те же бояре Шуйские за предыдущую попытку подготовить дворцовый переворот отделались, что называется, «лёгким испугом». Нехарактерно мягок самодержец для сына Ивана Четвёртого, Грозного: тот и за меньшее мог в монахи насильно постричь, затворив виновного навечно за стенами Соловков, а то и головы предателей на колья вздеть прилюдно. А Димитрий оказался слишком, как говорят по телевизору, толерантным правителем[5]. В итоге его гуманизм привёл к большой крови в Москве. А если переворот не удастся ликвидировать в ближайшее время, с новой, небывалой силой полыхнёт Смута и кровью будет залита уже вся Россия от Пскова до Астрахани…

Сам же я решил, по заветам Чапая, «впереди, на лихом коне» лично поучаствовать в операции по освобождению от заговорщиков московского Кремля. Покамест они считают, что путч прошёл успешно и царский венец уже в их руках… Следовательно, люди Шуйских на какое-то время должны расслабиться, ослабить бдительность и дисциплину. А уж если им удалось добраться до дворцовых запасов вина… Это будет очень на руку.

Основной силой ударного отряда стали сто восемьдесят хорошо вооружённых пеших стрельцов Сергеевского приказа, которые уже были, так сказать, отмобилизованы своим командиром. Об остальных Епифан Сергеев честно заявил, дескать, «пребывают в нетех, а где сей день бродят — того не ведаю». Поскольку армейских казарм на Руси сроду не водилось[6], а стрельцы жили своим хозяйством, во внеслужебное время занимаясь для пропитания разными промыслами, включая мелкую торговлю, их отсутствие дома было не удивительно.

Кроме того, неведомо как прознав, что царь спасся из Кремля — воистину, слухи на Руси разлетаются чуть медленнее радиоволн — к Стрелецкой слободе принялись пробираться недорезанные иноземцы и казаки. Были среди приходящих и сохранившие лояльность служилые дворяне, по разным причинам не уехавшие до сих пор под Елец, где мой предшественник в царском теле назначил общий сбор русского войска. Зачем? Да пока что не узнал: сознание «реципиента» то появляется ненадолго, то исчезает, словно краткими вспышками фонарика высвечивая воспоминания и умения. Каждый раз — разные. Как при встрече с Вацлавом Возняковичем, когда оказалось, что я вполне понимаю и могу изъясняться по-польски. Кстати говоря, гнездиловичского пана я назначил командовать сборной хоругвью из иностранцев, которых набралось свыше трёх десятков. В основном, конечно, литвины, то есть те же православные русские, но подданные Княжества Литовского и поляки, но приблудилось также трое шведов, немец из Ганновера и непонятно как попавший в Москву на двести лет раньше Наполеона француз с известной каждому советскому человеку фамилией Буонасье. Почему, собственно, я и обратил на него внимание. Не галантерейщик, правда, а гравёр по профессии, тем не менее в молодости этот крепкий ещё дядька успел помаршировать с алебардой на плече по Франции в Восьмой гугенотской войне. На сей раз алебарды у француза не оказалось, однако явился он в Стрелецкую слободу в полукирасе, шляпе со стальной подкладкой и с узким мечом в лопасти перевязи. Наш человек! Хоть и иноверец.

Служилых дворян вместе с их подчинёнными — как их называли на Руси, «боевыми холопами» оказалось полсотни, из них всего семеро конных. Вооружены они были не так единообразно, как стрельцы: было у них и несколько боевых топоров, пищалей и две пары пистолей, но в основном — копья, охотничьи рогатины с перекладиной у основания наконечника, чтобы в поединке с медведем зверь не добрался на вонзившего в грудь сталь добытчика, клинки наподобие сабельных на длинных древках, называемые тут совнями. Однако сабли и мечи, а главное — доспехи — были почти у всех. И не только тегиляи, к виду которых я уже привык в этом времени, но и вполне добротные пансыри из плоских колец наподобие кольчуги и кирасы вполне западноевропейского вида.

Ещё почти час ушёл на проверку людей и оружия и комплектование отрядов. Но вот толстый священник из церкви Параскевы Пятницы отслужил краткий напутственный молебен — а что вы хотите? Народ в семнадцатом веке такой, что без Бога ни до порога! Я сел верхом, скомандовал: «На конь!». И, дождавшись, когда конники заняли места в сёдлах, а пешие воины подобрались в ожидании приказа, махнул рукой в направлении Москвы-реки:

— Пошли, с Богом!

По рядам пробежало повторяемое командирами отрядов; «Ступай!» и маленькое войско «царя Всея Руси Дмитрия Ивановича», чьи служебные обязанности я так неожиданно для себя должен исполнять, двинулось на Кремль.

[1] Самоеды, самоядь — прозвище представителей северных и сибирских племён. Принуждены были платить «ясак мягкой рухлядью», то есть подати мехом пушных зверей, монопольный экспорт которого был одним из основных источников дохода Русского государства.

[2] Даже князья и думские бояре обращаясь к царю с челобитьем, именовали себя униженно «я, холопишко твой…».

[3] То есть приобретённые за свой счёт.

[4] Владимир Маяковский. «Революция. Поэтохроника».

[5] Царь заявлял: «Есть два способа царствовать, милосердием и щедростью или суровостью и казнями; я избрал первый способ; я дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его»

[6] Умнов не знает, что военных казарм тогда не было не только в России, но и вообще нигде. Первые комплексы зданий, спроектированные специально для размещения войск, начали строить в Париже лишь в 1692 году: в них были размещены отряды королевской лейб-гвардии — Серые и Чёрные мушкетёры. В настоящее время сохранилось только несколько архитектурных фрагментов второго комплекса казарм