Клич - Зорин Эдуард Павлович. Страница 63

Но санки с молодым офицером уже растворились в мглистой дали проспекта.

На площади перед Казанским собором, выдыхая белые клубы пара, грудилась большая толпа.

"А это еще что за столпотворение?" — удивилась княжна. На приступках собора у главного входа и вдоль всей колоннады народ стоял еще гуще: все больше мастеровые и студенты, но встречались среди них и прилично одетые господа. В толпе растерянно шныряли дворники; несколько полицейских, сгрудившись, топтались на тротуаре. Вид у всех был возбужденный.

Бек-Назарова остановила возок.

— Скажи-ка, любезный, — обратилась она к стоящему поблизости от нее фабричному, — по какому случаю богослужение?

Фабричный обернулся; это был еще совсем молодой паренек со светлым пушком на губе и щеках и озорно сверкающими голубыми глазами.

— По рабу божьему Николаю. — Помолчал и дружелюбно добавил: — Вы бы проезжали, барынька: а то, не приведи Бог, зашибут…

Тут вся толпа подалась вперед, на приступок раскованно взбежал студент в башлыке, вскинул руку:

— Товарищи! Мы только что отслужили молебен во здравие Николая Гавриловича и других мучеников за народное дело. Вам, собравшимся здесь работникам, давно пора знать, кто такой Чернышевский…

Последние слова потонули в гуле голосов, толпа встречала студентов одобрительно; но вот все замерли, и снова стал слышен оратор:

— Мы собрались, чтобы заявить здесь перед всем Петербургом… перед всей Россией… наше знамя — их знамя… На нем написано: земля и воля крестьянину и работнику! Вот оно, это знамя, — да здравствует земля и воля!..

Многие закричали "ура" и "живио"; закричал "ура" и стоявший рядом с санками мастеровой, он даже сорвал с головы и подкинул в воздух свой заячий треух.

Княжна Бек-Назарова, привстав, глядела вокруг себя с недоумением. Всеобщее ликование нарастало. Кто-то развернул на приступках собора красное полотнище — толпа разделилась и стала быстро растекаться в разные стороны по Невскому проспекту.

Послышались свистки, откуда-то опять вынырнули дворники, синие мундиры полицейских замелькали среди людей, неподалеку от санок завязалась жаркая потасовка.

Перед лошадьми возник унтер (сорванный погон болтался на рукаве), взял под козырек:

— Прошу вас, мадемуазель.

И, повернувшись к кучеру, гаркнул так, что Бек-Назарова вздрогнула:

— Пошел!..

Санки рванули с места, княжна упала на подушки, забарахталась, запутавшись в юбках, сбоку мелькнуло испуганное молодое лицо, под ноги Бек-Назаровой повалилось тяжелое тело — все в снегу, голова без шапки, синяя полоса поперек щеки — тот самый фабричный, с которым она только что так мирно беседовала.

— Эх, мать честна, — озорно блестя глазами, с каким-то особым чувством, не то отчаянием, не то ликованием выкрикнул он. — Уносите, милые!..

Княжна тоже закричала — от страха, но крик ее не был слышен; разбрасывая по сторонам комья слепящего снега, санки летели по Невскому.

Она не помнит, сколько времени продолжалась эта бешеная скачка. Но вот на одном из перекрестков санки приостановились.

— Благодарствуйте, барынька, — склонившись над ней, сказал фабричный и спрыгнул в снег. Она обернулась: черная фигура метнулась и скрылась за углом. Дуя в свисток, по скользкому тротуару вслед за ним бежал дворник в нагольном тулупе…

Из воспоминаний Петра Щеглова:

"Демонстрация на Казанской площади была для меня полной неожиданностью. О том, что случилось в этот день, рассказал мне со всеми подробностями Крайнев — он там присутствовал с самого начала и даже угодил в числе прочих в полицейский околоток, но отделался лишь легким волнением, так как вскоре выяснилось, что он корреспондент. Жандармский офицер, любезно беседовавший с ним в околотке, доверительно сообщил ему, что личность студента, подстрекавшего к бунту, пока окончательно не выяснена, но один из схваченных якобы проговорился, что это некто Плеханов… Нет, не вовсе замерла общественная жизнь в России, не все схвачены и сидят по тюрьмам, есть среди молодых людей смелые, готовые на риск и серьезную работу!.. Весь вечер я был под впечатлением этого известия".

50

Из дневника Вари Щегловой:

Все кончено: Дымов уехал, отец арестован! В доме пусто, дедушка совсем плох. Боюсь, не протянет и до весны. Вчера заходил наш бывший садовник Аким, сказал, что привез дров; долго сидел на кухне, вздыхал и покачивал головой. Наконец взялся истопить печь, надымил страшно; вечером пришла его жена, наша кухарка Прасковья. "Что уж так кручиниться, барынька, — успокаивала она меня, — и не такое бывает… Как-нибудь переможется". Наверное, у меня убитый и несчастный вид. Прасковья принялась за стряпню, я помогала ей, но все валилось из рук. За вечерним чаем дедушка молчал, что не в его обычае. Молчал он и на следующий день. Страшно. Страшнее всего ночью: в трубе завывает ветер, ледяная крупа стучит в замерзшие окна. Иногда засыпаю, но ненадолго. Просыпаюсь внезапно, будто слышу чьи-то голоса. Но в доме никого. Холод. Пустота…

Иногда всплывают в памяти события последних дней. Хотела бы забыть, но не могу. Вижу лицо Дымова. В то утро, перед отъездом, он был смущен и неловок, пытался говорить, но тут же сбивался и замолкал. Я поцеловала его при всех. Он вспыхнул и потупился. Увижу ли его еще когда-нибудь? Отец сказал, что так надо, я не возражала ему. Конечно же, он обо всем догадывался и раньше. Дедушка, обычно сдержанный, трогательно распрощался с Дымовым, благословил его и трижды облобызал. "Да хранит вас Бог!" — сказал он. Был сильный мороз, мы провожали Дымова до речки. "Вы будете ждать меня, Варенька?" — шепнул он мне, протягивая руку. Мороз разрумянил его лицо, но глаза были грустны. "Возвращайтесь поскорее", — сказала я, сжимая ему руку. "Не потеряйте адреса", — напутствовал его отец. У них свои дела, они понимают друг друга с полуслова.

Вечером мы все собрались в гостиной, я играла Шуберта, отец читал книгу, но, кажется, не видел строк; дедушка сидел в кресле, закрыв глаза…

Утром нас разбудил стук в дверь. Это был Аким, а с ним офицер и два солдата. Отец побледнел и отступил в комнату. Я никогда еще не видела на его лице такого сильного выражения. "Что вам угодно, господа?" — спросил он. "Господин Щеглов, Петр Евгеньевич, если не ошибаюсь?" — сказал офицер. "Да, это я". — "Разрешите представиться, — любезно улыбнулся офицер. — Поручик Безбородко". — "Весьма рад, — сказал отец ровным голосом. — Проходите, господа, и объясните причину своего визита". — "Вот предписание, которое привело нас в ваш дом". — Поручик извлек из кармана какую-то бумажку и подал ее отцу. "Это недоразумение", — сдержанно сказал отец, ознакомившись с бумагой. "Не думаю, — как-то нехорошо усмехнулся Безбородко. — Впрочем, все выяснится в ближайшие дни". Затем он добавил, что, по имеющимся у них сведениям в доме находится еще один человек, некто Дымов. Я чуть не вскрикнула. Отец выразительно посмотрел на меня. "В доме нет и не было никого, кроме престарелого отца и дочери", — сказал он. "Нам указано произвести обыск". — "Что ж, это ваша обязанность". Они осмотрели дом и были разочарованы. "Собирайтесь, — раздраженно сказал Безбородко отцу. — Поедете с нами", — "Прости, Варенька, — печально улыбнулся мне отец, — я вынужден подчиниться". Отец обнял и расцеловал меня, а потом вместе с поручиком зашел в комнату дедушки.

Когда все ушли, со мной случилась истерика. Но в присутствии посторонних мы все вели себя достойно…

…Аким и его жена заботятся о нас. Дедушка слег. Вчера был врач из Владимира, трогательный розовощекий старичок. Внимательно осмотрев дедушку, он зашел ко мне и сказал, что следует быть готовыми к худшему.

…Вот уже месяц как я не записала в дневник ни строчки. Дедушка умер. Перед смертью он призвал меня к себе, чтобы проститься. Говорил с трудом и поминутно откидывался на подушки. "Не осуждай отца", — сказал он мне и добавил еще что-то неразборчивое. Мне показалось, что он называл Дымова. Аким с Прасковьей плакали навзрыд, я едва сдерживала слезы… Похоронили дедушку на местном кладбище рядом с мамой и прадедом. Народу было немного, приехали знакомые из Владимира и еще кое-кто из соседей. Был также Василий Григорьевич Столетов, взявший на себя, как потом выяснилось, все расходы по похоронам. После поминок Василий Григорьевич задержался и, обняв меня, предложил переехать к нему во Владимир. "Помни, ты не одна", — сказал он. Я обещала подумать.