День рождения (сборник) - Марголина Ольга. Страница 6

2.09. Через пять дней мне стукнет 21 год. Через три недели надо быть в институте. Пока что сижу и отвечаю на письма своим друзьям — ленинградцу Толе и новым алтайским знакомым — греку, бывшему партизану Омиросу и ссыльному из Литвы Жене, с которым легко и просто общаться, хоть я его не видела. Оказывается, почти всех литовцев в 1940 году выселили в Сибирь. Наконец-то взяли расход жидкий и твердый. Когда кончим магистраль и два водпоста, можно будет отъезжать. Хожу в сапогах 43-го размера, не мокнуть же! Я страшно опустилась, ни одной книги не прочитала. Единственное, что делаю, так это много пишу по вечерам при свете керосиновой лампы и веду просветительские беседы о цивилизации с деревенскими.

3.09. Написала Нинке, как мы две недели назад устанавливали водпост. Она о такой работе в своем управлении не слыхивала. Трос привязали к дереву на берегу. Я отвечала за его разматывание, Гаврилов греб. Удержать лодку в створе было нечеловечески трудно, течение все время относило нас. Мускулы Гаврилова были напряжены до предела, лицо побагровело от усилия, но лодка держалась почти перпендикулярно течению. Трос, тяжелый, как бегемот, и скользкий, в моих руках то разматывался быстро-быстро, а то вдруг застревал и ни с места. Первая попытка натянуть его не удалась. Со второго захода дело пошло лучше, но на самой середине Катуни Гаврилов закричал:

— Куда смотришь, раззява? Трос падает!

Трос вдруг весь размотался и с шумом рухнул в воду. Нас тут же потащило далеко вперед.

— Идиотка, о чем думаешь?! — Гаврилов был свиреп, из глаз, казалось, вылетали искры. Я, как нарочно, принялась хохотать, чем привела его в еще большее бешенство.

В третий раз я обмотала руки какой-то тряпкой, чтобы мокрый трос не скользил. Но и это не помогло, — видимо, просто сил моих было недостаточно противостоять потоку и натяжению проклятого троса. То, что происходило в лодке дальше, трудно даже описать. Гаврилов, злой как тигр, одной рукой управлял шестом, другой держал барабан, при этом ревел какие-то непристойности. Я в ответ пыталась пнуть его ногой и тоже завопила: «А пошел ты сам на х…й!»

И тут трос, как привычная к ругани колхозная лошадь, вдруг стал послушным и медленно и легко вывалился в воду. Правый берег был уже близко, нас отнесло только на пятьдесят метров. Оставалось пройти обратно эти метры по холодной воде и закрепить трос на берегу. Мы с Гавриловым настолько возбудились, что не замечали холода и скользких камней.

Главное сделано, стихия покорена, люди победили. Выходит, Гаврилов — матерщинник, совсем как тот шофер на Чуйском тракте. Я не могла на него смотреть. А еще пишет стихи, говорит о высоких материях. Вот тебе и поэзия! Правда, и я была хороша.

4.09. Получила письмо от родителей. Мама меня насмешила, она думала, что инженер — мужчина. А он, оказывается, женщина, раз живет со мной в одной комнате. Можно подумать, здесь каждому отдельные апартаменты приготовлены?! Отвечаю маме на вопрос: «Оленька, как ты питаешься? Не голодаешь, раз у вас нет ни мяса, ни рыбы, ни круп?» Еда очень примитивная. Утром чай с хлебом, с собой на целый день берем хлеб с зеленым луком и огурцом, а вечером снова картошка, чай и ягоды. Ешь не хочу. Маме я не сказала, но чувство голода меня не оставляет.

6.09. Сделала себе подарок — купила медвежью шкуру (за 175 руб.). Шкурятина бурого мишки невыделанная, то есть очень вонючая. Надо отослать ее домой почтой. Вот родители удивятся! Теперь моя душа успокоилась. Представляю шкуру у постели и восторг окружающих — не зря человек был на Алтае. Хорошо бы привезти всем какие-нибудь сувениры, но их тут нет.

7.09. Вот и мой день. Погода выдалась дивная, с утра закупила две бутылки вина и с чистой совестью работала. Выпивать сегодня буду и даже очень, так как впервые за все время в сельпо завезли водку. Ее всю раскупили.

8.09. Вчера была колоссальная попойка с Ритой, Васей и парнями рабочими. Выпили по стакану (200 г) водки, по стакану вина, стакану пива. А сегодня народ в деревне хлещет водку. Уже без меня, без повода, по собственному желанию. Валяются пьяные, драки, мордобои… Даже с кровью. У Риты работы много.

9.09. Воскресенье. Гуляет вся деревня. Ужас какой-то! До чего хочется уехать, кто бы знал! Вернулся мой рабочий Петька, опять упился и пристает ко мне. Ругань вокруг стоит такая, что уши вянут. Разврат полнейший, мужики и бабы занимаются любовью в открытую, не стесняясь. Мамочки родные! Как я только держусь, одинокая, молодая, при диком приставании мужиков? Неужели придется жить еще три дня?

10.09. Водка, слава богу, закончилась, но только у нас. В Кучурле ее полно, мои рабочие вместе с такими же алкашами пошли туда, трудиться не собираются. Неужели снова будут пить???

12.09. Сделали высотную съемку магистрали, определили продольный уклон. Даю телеграмму в Камень — что делать? Инженер не возвращается, я больше не в силах ждать.

13.09. Наконец приехал Гаврилов. Он, оказывается, добирался верхом трое суток и не встретил ни одного человека, только звери, лес и горы. От Кош-Агача до Аргута летом ходят быки, а позже — верблюды. В Аргуте, где он был, живет всего один человек, больше ни души. На такой станции не хотелось бы работать. Вот уж профессия гидролога: всегда в обществе трех-четырех человек, не считая туземцев. Так можно стать отшельником.

Местные часто встречающиеся выражения: «сроду», «да подь ты весь на фиг», «не хурундучи», «ин-те-рес-но» (с растяжкой).

16.09. В ночь последней записи закончился керосин. Продолжаю уже в дороге при дневном свете.

На проводах было много выпивки и пельменей. Веселились непринужденно без драк и мата. Народ благостный, говорят друг другу добрые слова. И такое бывает.

Утром после последних поцелуев мы, отъезжающие, на лошадях покидаем деревню и вперед — в Катанду! Там мои спутники быстро испарились, а с ними пропал и мой рюкзак со всеми вещами. Впоследствии он обнаружился в машине, попавшей в аварию. С ним и я могла быть!

Всю ночь я как лунатик выходила одна на дорогу в ожидании машины с рюкзаком, в промежутках дремала на скамейке в лаборатории «заготзерна». Было холодно и противно. К половине восьмого рюкзак приехал, а в восемь на попутке, груженной овсом, я выехала в Бийск.

Два дня мы преодолевали 500 км. Днем была жара, ночью и утром — мороз, ведь осень в разгаре. На перевале лежал снег, жители надели шубы, а я надела тапочки на босу ногу и легкий плащик (за неимением ничего теплого). На Семинском перевале пришлось ночевать в избушке лесника. Вместе со мной ночуют шесть бородачей устрашающего вида, которые везут на продажу кедровые орехи в мешках. Женщин лесники давно не видели, а тут я, свеженькая и в юбочке с голыми ножками. Вот им повезло! Решили попользоваться, но только утром: очень уж они устали, перетаскивая мешки в грузовик. Улеглись вповалку на полу, я в середине. Рядом слева расположился шофер-уголовник, молодой мальчишка, с которым я ехала в кабине. Он на меня тоже имел виды и решил под утро своим правом воспользоваться. Рано утром я всех опередила, подняла шум и крик: «Вставайте, пора ехать! Скорей!» Лесники вскочили и быстро собрались. Настроение возиться с такой крикливой девицей у них пропало.

В два часа дня мы добрались до Горно-Алтайска, зеленого городка в горах. Днем водитель был вполне приличным парнем. К вечеру прибыли в Бийск. Мне надоело ночевать как извозчику, я попыталась получить место в гостинице, но, увы, мест не было, только коечка в коридоре. По сравнению с заготзерном и избой лесника это тоже было неплохо. Кроме меня, в коридоре спала девица из Сталинграда. Спала — сказано сильно, мы с ней всю ночь отбивались от парней, нашедших во мне землячку. Когда я спросила у нее, откуда здесь столько матерщинников, она ответила: «А ты не знаешь, что недавно в стране была большая амнистия, всех уголовников выпустили из тюрем!» Теперь понятно.