Снежный ком - Чехов Анатолий Викторович. Страница 38

Это был наш парк, наш район. Через каких-нибудь пять — десять минут мы могли бы попасть домой в теперь уже отремонтированную квартиру. Я смотрел на папу и ждал, что он скажет. Но папа ничего не говорил. Сойдя с трамвая, он полез в карман за сигаретами и закурил.

— Ну, я пошел, — сказал Павлик. — Чао!..

Ему, конечно же, надоело ждать, пока мы с папой что-нибудь придумаем.

Папа затянулся, посмотрел вслед Павлику и предложил:

— Давай немножко погуляем по лесу. Давно мы с тобой не гуляли…

— Давай, — охотно согласился я, хотя знал, что за прогулку еще больше попадет, чем за то, что без спросу ушел из дому. Ни мама, ни бабушка не знали, где я и что со мной.

Мы пересекли насыпь, вошли в парк и поплелись по дорожке, усыпанной пожухлыми листьями, источавшими волнующий, ни с чем не сравнимый запах осени. Папа жадно курил и все о чем-то думал. Я ему не мешал…

Осмотревшись, я заметил, что лес, хоть и осенний (поднимался он вокруг нас до самого неба), а живой… Над верхушками деревьев кружатся и орут вороны, перепархивают через поляны воробьи и синички, в зарослях лещины на земле виднеются целые города мышиных норок. Пожалуй, не мышиных, а каких-то зверьков побольше… Кто там живет? Кроты? Скорее всего, землеройки…

Вдруг над нами кто-то громко зацокал. Сверху посыпалась шелуха от сосновой шишки. Я поднял голову. Так это же белка!.. Точно, белка! С ветки на ветку прыгнула, на лапки припала, мордочку вниз свесила я смотрит блестящими глазками. А глаза у нее по сторонам мордочки. На ушах кисточки, пушистый хвост торчит кверху трубой.

Белочка вдруг стала припрыгивать на месте и цокать, дескать, обратите на меня внимание.

— Пап, смотри, белка…

— А? — спросил папа, как будто минуту назад был где-то далеко и только сейчас вернулся.

— В самом деле, белка, — сказал он.

Папа наклонился, поднял с дорожки два камешка и постучал ими друг о друга. Белка тут же стала спускаться вниз. Папа порылся в кармане и протянул ей то ли сухарик, то ли орех. Белка схватила прямо с руки угощение, уселась на ветке, распушив над собой хвост, стала грызть подарок. Вниз так и полетели кусочки скорлупы.

— Пап, а у меня возьмет?

— Почему же нет? Они здесь людей не боятся…

Я тоже поднял камешки и постучал ими друг о друга. Белка сейчас же подбежала ко мне по ветке и свесила любопытную мордочку, подрагивая пушистым хвостом, как будто спрашивала: «Что дашь?»

Я ей протянул конфету, которую берег для Васьки, если он найдется, но белка обиделась на меня и конфету не взяла, а, припадая на передние лапки и припрыгивая на месте, сердито зацокала, как будто хотела сказать: «Большой, а глупый, не знаешь, чем угостить».

— Ты ей предложи орех, — сказал папа и протянул мне на ладони несколько орехов фундук. — Я их давно припас, чтоб прийти с тобой сюда.

Белка моментально увидела, что за богатство у папы на ладони. Она тут же подбежала к нам по ветке. Я протянул ей орех, она схватила его, отбежала к стволу дерева, села и принялась быстро-быстро грызть теперь уже не папин, а мой подарок. Только шелушинки от скорлупы, кружась и ныряя в воздухе из стороны в сторону, полетели вниз.

И тут мне пришла в голову простая мысль. «Так вот же он, настоящий зверушник! Держи тут хоть тысячу хомяков! Хоть десять тысяч белок!.. А в конце этого парка есть еще огромный пруд. Такой большой, что по нему даже спасательный катер ходит!.. В этом пруду вполне можно держать кашалота с его женой кашалотихой и их маленьким кашалотьим сыном. Всем места хватит! Живите, пожалуйста!.. А в лесу можно будет развести не только барсуков и диких кабанов, но и зебр, и медведей, и лосей, и слонов, и даже тигров! Не то, что там белочек или хомячков! Ребята сюда со всей Москвы будут ездить! Зверушник наш будет почище, чем московский зоопарк, где в выходной день и повернуться негде».

Я только хотел рассказать папе о таком удивительном открытии, как позади нас раздался пронзительный девчоночий крик:

— Здесь они! Идите сюда!..

Кто-то пробежал по соседней дорожке, среди кустов мелькнули длинные голенастые ноги в красных рейтузах.

— Наташка!.. Пап, слышишь? Тети Клопина Наташка!

Кто-то ей ответил, но я не расслышал кто, потому что как раз в это время сам говорил.

— Откуда она узнала, что мы здесь?

— Наверное, ей Павлик встретился и сказал, — тоже прислушиваясь, как-то настороженно ответил папа.

— Предатель!

«Теперь Наташка пожалуется тете Клопе, та скажет маме, мама — бабушке и пойдет канитель…»

— Пап, пошли отсюда: застукают!

Я потащил папу за руку в глубь леса.

— Да, да, пошли, — сказал, оживившись, вдруг папа. Он бросил и затоптал в траве папиросу. Почему-то даже немного побледнел и потер ладонями лицо, как будто влез в паутину.

— Пойдем, — повторил папа и даже взял меня, как маленького, за руку, но повел не в глубь леса, а совсем в противоположную сторону, как раз туда, где кричала Наташка.

— Куда же ты?

— Пойдем, сынок, пойдем, — сказал мне папа успокаивающим голосом, но я слышал, что сам-то он очень волновался.

Едва мы, продираясь сквозь кусты, переступили канаву и вышли на дорожку, чуть ли не нос к носу столкнулись с… мамой и Наташкой!

Наташка, как гусенок лапчатый, в своих красных польских рейтузах, румынском белом пальто и вьетнамской шапочке, не только стояла рядом с моей мамой, она обнимала мою любимую маму! И мама тоже обнимала ее, а Наташка сияла, как будто не нас нашла, а золотые россыпи!

Я почувствовал, что корням моих волос стало жарко, а кепка сама приподнялась на голове. То Наташка бегала вокруг моего папы, а теперь и за маму принялась?

Я — ощетинился…

Мама смотрела на нас серьезно, но глаза у нее сами по себе стали смеяться. А что тут смешного?.. Я оглянулся на папу.

Папа от неожиданности тоже стоял как вкопанный. Надвинув кепку на лоб и сузив глаза, он смотрел на маму, как из-под моста, — вот-вот скажет: «Отдай кошелек!»

Вид у нас был довольно общипанный. Прямо скажем, не очень приглядный вид… Но о каком виде можно говорить, когда в нашей семье «катастрофа» и последнюю маму отбирает Наташка!

— Господи!.. Горе вы мое! — неожиданно добрым голосом сказала вдруг мама, как будто взяла и отпустила туго натянутую пружину. — Надо же такое! — продолжала она. — Два мрачных типа скитаются по дремучим лесам и домой не идут. Их, видите ли, надо приглашать…

От этих слов папа даже вздохнул, но я не поддался.

— Ну куда вы запропастились! — сказала мама. — Там уж Николай Иванович извелся весь!

— Что? — переспросил папа.

Его, как и меня, наверняка поразило то, что мама разговаривала с ним «прежним» голосом, как будто не было в нашей семье никакой «катастрофы».

— Квартира, говорю, готова, — повторила мама. — Николай Иванович ждет…

— Да, да, идем, — словно спохватившись, хриплым вдруг голосом сказал папа.

Наташка, не отпуская маму, запрыгала вдруг как ненормальная. Мы направились к выходу из лесопарка. Мама и папа оказались впереди, и я не поверил своим глазам. Папа был в телогрейке, а мама не только взяла его под руку, но даже прижалась головой к его плечу. От такой картины я только рот разинул и так с открытым ртом шел, раздумывая о жизни взрослых: «То мама телогрейку не признавала, а теперь сама ласкается…» Но у выхода из парка я все же догнал маму и, придержав ее, пошел рядом, пропустив вперед и папу и Наташку. Я нарочно замедлил шаги, чтобы высказать ей свою обиду:

— Как ты можешь ходить и обниматься с Наташкой?

— А почему бы мне с нею не обниматься? — тоже замедляя шаги, спросила мама.

— Потому что не она, а я — твой сын.

— Очень приятно познакомиться, — сказала мама. — Но я-то обнимаю ее не как своего сына или дочь, а просто как хорошую девочку.

— Это Наташка хорошая?

— Конечно! А ты считаешь, плохая?

— Самая вредная во всем микрорайоне!..

От обиды у меня перехватило горло. Я все-все вспомнил: и как эта сопливая Наташка, которую прихлопнул бы как комара, оборвала мне карман, и все увидели, что мои джинсы вовсе не «Супер Райфл», а всего лишь «Милтонс», и как поддала сзади коленкой так, что я и «бабл гамм» проглотил, и то, что Наташка лезла из кожи вон, чтобы заполучить себе моего папу. А теперь?.. За мою маму принялась?..