Божья коровка 2 (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович. Страница 8

— Как фамилия студента, который угрожал?

— Григорович, — сказал Борис.

— Имя-отчество его запомнил?

— Вадим Константинович.

— Плохо дело, — вздохнула Алексеевна. — Константин Сергеевич Григорович — секретарь Минского горкома партии. Сам понимаешь — человек влиятельный. Сыночка от тюрьмы отмажет непременно, и ты ничего не сделаешь. Начнешь настаивать — посадят самого. Нужно было согласиться с капитаном и подписать отказ. Черт с ним, с приемником!

— Если б дело только в нем, — вздохнул Борис. — Сыночек этот разозлил меня. Все пальцы гнул в опорном пункте, дескать, вас плясать заставлю. Козел безрогий!

— С таким папашей можно пальцы гнуть, — просветила Алексеевна. — Нарвешься ты на неприятности.

— Что делать?

— Позовут к инспектору — подпиши бумагу, которую предложит.

— А не поздно?

— Вряд ли, — директор покачала головой. — Ментам так проще: получили заявление — и закрыли дело. Хотя… Квартиру, говоришь, смотрел?

— Интересовался.

— Возможно, ошибаюсь, — Алексеевна помедлила. — Помнишь, перед твоим уходом в армию мы говорили о квартире? Я тогда сказала: ты ее можешь потерять. Полгода в ней отсутствуешь — и утратил право на жилье. Пусть служба в армии — причина уважительная, но могут шахер-махер сотворить. С жильем в столице очень трудно, чтобы получить его, на что только ни идут! Тогда вопрос решили — ты сдал полуторку субквартирантам. Только вот что… У милиции, насколько знаю, есть негласная договоренность с исполкомом. Если арестованный за преступление живет один в квартире и по суду получит срок, его жилье передают ментам. Понятно?

— Вы полагаете?..

— Не знаю, Боря, — Алексеевна вздохнула вновь. — Верить, что такое может вдруг случиться, не хочу. Другое время, партия репрессии публично осудила. За соблюдением социалистической законности в стране следят. Состряпать дело против невиновного? Героя-пограничника? Да я сама в ЦК пойду! Не побоюсь.

— Не нужно, Валентина Алексеевна, — сказал Борис. — Листок бумаги с ручкою найдутся?

— Держи! — придвинула к нему листок и шариковую ручку.

Он взял и написал на нем пять цифр и имя. Отдал директору.

— Если вдруг меня задержат, позвоните. Мой друг Сергей. Отец его юрист, профессор, заведует кафедрой уголовного права. Скажите, что мне нужен адвокат Коган.

— Слыхала про него, — сказала Алексеевна. — Только он берется не за каждое дело. И дорого возьмет.

— За деньги не волнуйтесь — заплачу. Я получил вознаграждение за изобретения. Отцу Сергея Коган не откажет — они давно знакомы.

— Хорошо, — директор спрятала листок. — Как я узнаю, что у тебя возникли неприятности? В милиции не скажут. Кто я для них?

— Инспектор обещал прислать повестку, — сказал Борис. — Как получу, приду сюда, отдам ключи от квартиры. За ними не вернулся, значит, посадили. Тогда звоните другу.

— Ох, Боря! — директор покачала головой. — Ну, прямо, как в тридцать седьмом году. Тогда многие держали дома чемоданчики с вещами для тюрьмы, чтобы, когда придут за ними, с собой все было. Сама не видела, конечно, но мне об этом говорили.

— Спасибо, что напомнили, — сказал Борис. — Подготовлю.

— Тьфу на тебя! — воскликнула директор. — Забудь! Не будет этого!

— Вы только другу позвоните, не забудьте, — попросил Борис.

— Не беспокойся, сделаю, — вздохнула Алексеевна…

Следователь Советского РОВД лейтенант Мурин с недоумением листал папку с уголовным делом. За год работы он уже усвоил, что дела, возбужденные дознанием, расследуются милицией халтурно — лишь бы поскорее спихнуть их следствию. Что, впрочем, и понятно. По статье о злостном хулиганстве, где предусмотрено не такое уже малое наказание — до пяти лет усиленного режима, срок расследования сокращенный. Крутись как хочешь.

Только, вопреки обыкновению, в этот раз дознаватель Пинчук буквально выпрыгнул из шкуры. Или из кителя. Протокол осмотра места происшествия составлен каллиграфическим почерком, словно школьница писала. Пускай там ничего не найдено, зато бумага есть, подшита, и Мурину не надо самому тащиться в тот Зеленый Луг. Есть протокол допроса подозреваемого, тот все отрицает. Паспорт задержанного изъят и к делу приобщен. Что там с доказательствами… Порядок. Два допроса потерпевших, две свидетельницы. В общих чертах версию подтверждают: нахал загорал нагишом, в ответ за замечание послал двух положительных парней на три веселых буквы. Когда те предложили прекратить нарушать общественный порядок, пустил в ход кулаки. В реальности, конечно, было все не так: студенты вряд ли изъяснялись протокольно, но сойдет. Исключительный цинизм и особая дерзость негодяя налицо. Что еще? Не судим, не привлекался, так еще не вечер. На учетах в диспансерах не состоит. Ага! После демобилизации из армии на работу не устроился. По сведениям участкового инспектора в общественной жизни района участия не принимал. Непонятно, правда, почему участковый не вынес ему предупреждение о недопустимости тунеядства, но не суть. Тип однозначно отрицательный и аморальный. Что ж, можно предъявлять обвинение и нести постановление об аресте для получения санкции у прокурора. А тот вникать не будет — с хулиганами сегодня строго.

Следователь перевернул последние страницы. Надо же! Дознаватель даже очные ставки провел, хотя уголовно-процессуальный кодекс не позволяет ему этим заниматься. Такие первоначальные следственные действия — прерогатива Мурина. Но не вызывать же потерпевших и свидетелей повторно, тем более — тащить в СИЗО на Володарку… Полдня уйдет коту под хвост. Лучше все исправить.

Мурин вынес постановление о принятии уголовного дела к своему производству задним числом, под той же датой составил отдельное поручение дознанию провести очные ставки. Старания трудолюбивого Пинчука обрели видимость законности.

Осталась ерунда. Составить обвинение: такого-то числа в указанном в материалах дела месте Борис Михайлович Коровка, находясь в состоянии алкогольного опьянения и в обнаженном виде, оскорблял общественную нравственность с исключительным цинизмом. С особой дерзостью оказал сопротивление представителям общественности Вадиму Константиновичу Григоровичу и Виктору Ивановичу Зенькову, пресекавшим его противоправные действия, чем грубо нарушил общественный порядок и выразил явное неуважение к обществу, то есть совершил преступление, предусмотренное ст. 201 ч. 2 УК БССР. Слова казенные, корявые, но для Коровки грозные — ими говорит Закон большой страны. Вот, все в порядке. Осталось самому наведать ИВС. Дать прочитать Коровке постановление о привлечении его в качестве обвиняемого и, не озаботившись особо словами арестанта, составить краткий протокол допроса. Пинчук предупреждал: фигурант упертый. Вину не признает, утверждает, что это потерпевшие на него напали. Однако сообщить ему, что чистосердечное признание облегчает участь, конечно, стоит. Сейчас, не Сталинские времена, конечно, признание царицей доказательств не является, но, если обвиняемый признал вину, суды на направленные им дела смотрят благосклоннее. Не согласится с ним Коровка — не беда. Мурин объяснит: меру пресечения определяет прокурор, а наказание выносит суд. На том его работа завершится. Другие бы дела вот так же быстро щелкать…

Дверь за спиной закрылась с лязгом, заскрипел замок. Борис шагнул вперед и огляделся. Камера со сводчатым, кирпичным потолком, с него свисает на шнуре электрическая лампочка. Горит ярко, но в камере все равно немного сумрачно, особенно у двуярусных нар. Сейчас с них на Бориса смотрело множество любопытных глаз. А рожи их хозяев добра не обещали. Как там следователь ему сказал? «Посидишь с блатными в камере, еще не в том признаешься?» Сволочь милицейская… Поперек порога лежало полотенце. А обитатели камеры ждали дальнейших действий новичка.

— Всем привет, — сказал Борис. — Кто тут старший?

— Подойди, — послышалось из угла.

Борис перешагнул полотенце и отправился на голос. Лица обитателей нахмурились. Особенно у седого мужчины с морщинистым лицом. На запястьях его рук — наколки. Знакомые наколки. И лицо его похожее на печеное яблоко, он тоже видел.